Михаил Калашников - Обрывки памяти. Рассказы о войне

• Название: Обрывки памяти. Рассказы о войне
• Автор: Михаил Калашников
• Жанр: Историческая проза

В книге представлены рассказы о людях, кому выпало таскать серую шинель за последние сто лет, от начала Первой мировой до южноосетинского конфликта. Львиная доля внимания уделена Великой Отечественной, а также «эху войны». Тема войны всегда актуальна, даже казалось бы в относительно мирное и спокойное время и уж конечно сегодня, когда война принимает различные скрытые формы вроде информационной или экономической.

---

На краю хутора одновременно залились лаем две собаки: одна – озлобленно и сердито, вторая – радостно, и, казалось даже, восторженно. Бобров прекратил жевать и прильнул к окну. Тьму единственной улицы хутора прорезали столбы электрического света, исходящего от колонны транспортных средств, въезжавших в некогда населенный пункт. Христолюбов в спешке кинулся к выходу, но Бобров схватил его сзади за гимнастерку.

– Не смей! – зашипел он. – Ополоумел, что ли? Они нас заметят! Надо тут схорониться…

Сказавши это, он поднял валявшуюся на полу дерюгу и полез с нею под кровать. За ним поспешил и Христолюбов. Солдаты затаились под кроватью, оба накрывшись с головою рогожей.

Одна из машин остановилась рядом с домом, а через мгновение по ступеням крыльца забарабанили каблуки тяжелых кирзовых сапог. В комнату вошло несколько человек. Они не переговаривались, а молча стали передвигать мебель и ворошить сваленные на полу тряпки. Лучи от их карманных фонариков бегали по дому, обшаривая темные углы.

Христолюбов снова стал доставать из памяти слова той молитвы, что читал накануне, затаившись на дне своего окопа. Не успел он закончить первой фразы, как две пары кованых сапог приблизились к кровати, под которой прятались солдаты. Христолюбов зажмурил глаза и еще неистовей про себя завопил молитву. Он чувствовал, как они стали на колени и смотрят под кровать. Он ощущал сквозь дерюгу прикосновение их локтей, когда они оперлись ими на него и заглянули под самую стенку. Он слышал, как они схватили Боброва и тащат его к себе. Он не понимал, почему они до сих пор не вытащили из-под кровати его самого.

Вытащив Боброва, немцы перебросились парой коротких фраз, и один из них двинул русского солдата носком сапога в живот. Тот согнулся и его вырвало на пол зеленой огуречной массой. Второй немец схватил за шиворот согнутого пополам бедолагу и потащил его на улицу. Следом вышли остальные. Дом опустел.

Христолюбов лежал под кроватью накрытый дерюгой. Его била мельчайшая дрожь. Он ждал, что вот-вот они вернутся. Он не мог поверить, что они не заметили его. Опираясь на него руками, они наверняка должны были ощутить мягкость человеческого тела.

Но моторы, продолжавшие работать все время пока продолжались поиски, взревели с новой силой. Немцы уехали также внезапно, как и появились, а Христолюбов все не мог поверить в то, что произошло минуту назад. Нервная дрожь сменилась полным бессилием. Он пролежал на полу около часа, а может и больше, не в силах пошевелить ни единым членом своего организма. Сколько прошло времени, прежде чем движение вернулось к нему, Христолюбов сказать не мог. Но вместе с ощущением вернувшейся двигательной активности, пришло чувство невероятного изнеможения. Пытаясь встать, Христолюбов перевернулся на бок, но вместо того чтобы подняться, провалился в глубочайший сон.

Когда Никита вновь открыл глаза, комната была наполнена ярким солнечным светом. Было глубокое утро. Проклиная себя за навалившуюся внезапную усталость, Христолюбов выбрался из-под кровати, и бегло глянув через окно на улицу, выбежал из избы. «Вот же остолоп!» – на бегу думал он, «угораздило тебя заснуть в этом доме! Вот же олух! Ноги в руки надо было брать и мчаться отсюда, а он развалился как в пионерлагере!».

Бредя по лесу навстречу солнцу, Христолюбов часто останавливался, прислушивался, не раздастся ли где-нибудь звук рокочущего мотора, говор нерусской речи, выстрел или же просто шаги. Произошедший накануне в хуторе случай насторожил его. Шагать он старался осторожнее, если попадались открытые участки леса, то сначала ложился на живот и осматривал их.

Уже за полдень, Христолюбов увидел поляну, посреди которой возвышалась небольшая церквушка. Подождав, не появится ли кто-нибудь из нее, он осторожно подошел к церкви. Двери и окна в храме отсутствовали, на куполе во многих местах облупилась краска и он начал ржаветь. Однако внутри многое говорило о том, что обитель не оставлена до конца и кто-то за ней ухаживает. Пол был тщательно выметен, на стенах висели ветви березы с блеклой и сморщенной листвой, засохшие прутики вербы, а перед скорбными лицами Святых, изображенных на фресках, в щелях стен виднелись огарки тоненьких свечек. Под невысоким куполом, к перекладине, на которой раньше, очевидно, висело паникадило, был привязан огрызок веревки.

– Иерея Трифона на ней повесили, – внезапно раздалось за спиной Христолюбова.

От неожиданности он вздрогнул и повернулся на голос. Из боковушки подсобного помещения на него смотрел ветхозаветный седовласый старец. Голову его венчала черного цвета монашеская скуфья, темно-синий ватник без рукавов на груди прикрывала длинная белая борода.

– А старосту церковного – на царских вратах вздернули, – все тем же спокойным тоном продолжал старик.

В голове у Христолюбова роились хороводы сбивчивых мыслей. Он не знал, чего сначала попросить у старца поесть или напиться, и неожиданно для себя выдавил:

– А вы кто?

– Я тот, кто в тот момент прятался, а потом из петель их доставал и земле предал. Слаб духом оказался, когда за веру Христову жизнь надо было отдать. А когда жития первых Святых христианских читал, думал, что так же, как они безропотно смогу в клеть со зверьми алчущими войти. Да Господь меня гордыни этой в одночасье лишил, показал мне лицо мое истинное. Вот с двадцать третьего года блюду этот храм, как могу службы провожу.

– Для кого службы?

– Для храма сего, не положено, чтоб храм без службы пустовал. Его хоть слуги дьяволовы и осквернили, и народ сюда дорогу позабыл, а я все ж тружусь. Надеюсь, грешный, что зачтет мне старания мои Господь. Люди и не знают никто, что я здесь подвизался. Дом-то батюшкин растащили весь, все, что на дворе было тоже. Землянку я вырыл здесь неподалеку, молюсь Господу Богу там, за люд наш богоотступнический, да за все православное христианство.

– А не боишься дедушка, что я расскажу всем про тебя? – не переставал удивляться Христолюбов и поэтому сыпавший все более нелепыми вопросами.

– Ты думаешь, раб Божий, что раз перед тобой старец седой так и ума мирского в его пустой голове не осталось. Кому ж ты расскажешь, как ты сейчас сам любого куста боишься. И рассказать тебе в ближайшее время будет некому: во всей округе ни одного партейного не осталось.

– А ты откуда про партийных знаешь?

– Ты, отрок, считаешь, раз в глуши живу, так и не ведаю ничего. Звери лесные с птицами-голубицами на хвостах мне новости сносят. И про тебя, милый, от них слыхал, сижу вот, поджидаю. А в келье у меня все уж готово: чай заварен из ягод лесных, картошка наварена, хлеб на водичке испекен. Ступай за мной, отрок.

Они вышли из храма, и старик повел его по еле заметной тропе, иногда исчезавшей среди кустов папоротника. Часто старец с несвойственным ему проворством нырял под сваленные и зависшие в воздухе стволы деревьев, так что Христолюбов едва поспевал за ним. Наконец они пришли к неприметной среди лесной чащи полуземлянке, крытой еловым лапником. Зайдя внутрь, Христолюбов без приглашения набросился на пресный несоленый картофель и постный хлеб. Глядя, как жадно Христолюбов проглатывает непрожеванную пищу, старец с сожаление, молвил:

– Укрепись, раб Божий, телесно, укрепись. А уж после я тебя духовно укреплю. Видишь, и сам ты теперь убедился, что молитва к Господу направленная, чудеса творит.

Христолюбов замер с набитым ртом и уставился на старца.

– Чего, смотришь? – продолжал тот. – Удивлен, что знаю все о тебе? Так в том нету большой премудрости. На лице твоем страх отпечатался, знать побывал ты меж Сциллой и Харибдой. А раз побывал и живым выбрался, то молитва тебе помогла, не иначе.

Христолюбов, выронив надкушенную картофелину, разразился громким рыданием. Старец подошел к нему, опустил свою ладонь на стриженую макушку парня и принялся утешать его:

– Не тревожься пережитым, раб Божий, не тревожься. Знать в ином предзнаменование твое. Не дал Бог тебе львиного сердца, не наделил умением воинским. Хочет Господь, чтоб молился ты усердно.

– Я не знаю, как молиться, дедушка… – сквозь всхлипы выдавил Христолюбов.

– Научу тебя, не тревожься. Будем вместе просить Господа, чтоб даровал победу оружию русскому.

– Победу? – поднял лицо от ладоней Христолюбов. – Этим? Которые на смерть батальон мой послали и церковь твою осквернили?

– Нет, не этим, – спокойно ответил старец, – эти временные, придут и уйдут. А тем, что детей своих от врага защищают, жен, стариков. Мать твою тоже они защищают. Неужто их молитвой не поддержишь?

Христолюбов закусил нижнюю губу и о чем-то глубоко задумался. В мозгу все перемешалось. Слишком весомым было мнение окружающих его долгие годы людей, говоривших совсем не так, как говорит этот старик.