Анри Коломон - Франсуа и Мальвази. I том

• Название: Франсуа и Мальвази. I том
• Автор: Анри Коломон
• Жанр: Современные любовные романы

Историко-приключенческий роман. Действия происходят на фоне войны за Испанское Наследство в начале XVIII века по Рождеству Христову.

---

– Без пользы и опасно. – Лучше потихоньку добирайся до Парижа через Ангулем. – возразил Гийоме.

«Черта тебе с два, пригоню тотчас как получу, я тебя знаю».

Гийоме пошел вынимать свои деньги оттуда, куда он их заложил, после продажи перстня Марчеллы, а Аньян сравнивал промозглость своего положения с теплотой топящегося камина.

Кончились его безмятежные деньки, но зато и мучениям пришел конец. Получив врученную сумму денег, он вышел, бросив на последок:

– Чао!

* * *

Примерно через час после отъезда дружка, Гийоме в его злостно отчаявшемся настроении пришла в голову поразительная мысль «Манден везет с собой не меньше тридцати двух тысяч!»…

Но было уже поздно, ворота закрыты, Аньяна не сыскать, он поехал по иной, чем Манден дороге… А может он сам догадается его прикончить, что ему стоит ночи-то темные и дождливые… Гийоме представил как Аньян при блеклом свете луны это делает.

* * *

Однако Аньян, по склонности натуры будучи простым человеком, совсем не оправдал надежд Гийоме, он даже и в мыслях не мог представить такое коварство в стиле своего дружка, как к примеру напасть сзади на своего попутчика, коими они стали к концу пути, или же всадить ему кинжал в бок – прием, так нравившийся Гийоме.

Конечно подобное можно было соотнести от Аньяна, от его недомыслия ситуации, в которой он оказался, когда в любом леске или тихом месте дороги можно было скорехонько пырнуть ножом и быть с деньгами таковым. Но Аньян так же не раз думавший о Гийоме, что будь тот на его месте… подумал что подобное Гийоме не следовало бы делать, хотя бы потому что смерть Мандена могла повлечь за собой невозвратимые последствия.

Естественно когда Аньян держал с Манденом путь, то следил за собой, как бы не выдаться: все время лезла навязчивая мысль, что он назвал попутчика Манденом, и вот таким образом от этих дум проговорился:

– Аньян ты не правильно назвал мою фамилию!

Слегка побледневший Аньян сразу решил снять с себя подозрения, которые кстати лежали на Спорада, сказав прямо в лоб:

– Ты врешь, тебя звать Манден. Уж я то слышал однажды, да и де Морне проговаривался.

– А ты и его знаешь?

– Так его все знают!

После этого случая опасность зависла и над самим Аньяном. Манден чувствовалось, часто подумывал о нехорошем, но его попутчик понимал это.

Сему помешал нагнавший их Метроне, что не было удивительной случайностью, так как дорог в Лимож не так уж много. Так и доехали они втроем сначала до предместий города, а затем и до самой «Въенны», где их встретил давно прибывший на место Блене.

Глава XII. Возвращение

Незадолго до того, как на север Франции, включая и Париж, с Атлантического океана накатилась холодная погода, кончившая основную летнюю жару, из-за чего и само лето заканчивалось; экипаж барона д'Обюссона находился в непосредственной близости от родного замка.

Четверке коней не пришлось месить дорожную слякоть размытых дорог; но в воздухе ощущалась большая влажность при пасмурности – предвещение надвигающейся непогоде, и поэтому задержись они с отъездом, то непременно попали бы под нее.

И только Рено, несмотря на свои раны, смог взять на себя такое трудное дело, как уговорить и отвезти убитого горем барона, туда, куда он больше всего боялся ехать.

Барон похоронил свою жену и не желая никуда уезжать от кладбища, сначала оставался там под тем предлогом, что Рено нужно поправиться. Но Рено, а особенно аббат Витербо видя как он от горя все более, и более чахнет и слабеет здравием, заставил его поехать домой не смотря ни на что. Поездка и встреча с родными должна была поправить состояние барона, внушающее опасения. Возможность излить горе и все накопившееся на душе – действительно целительное средство в этих случаях.

Барон все время считал что очень виноват во всем случившемся, что так просчитался, поверил заведомой лжи, не всмотревшись в почерк письма, много разного сейчас лезло в его больной рассудок, очень сильно расстроенный.

Аббат Витербо и Рено как могли успокаивали, стараясь отвлечь, разнообразить его думы и прочее, и прочее, делали все для того чтобы он отошел и не казался таким разбитым. Потерянного не вернешь, нужно жить настоящим, а настоящее требовало от него разительных перемен и действий, иначе все могло для него сложится отвратительно.

Горе состарило барона на двадцать лет, он сильно поседел, прибавилось морщин. Совсем как старик потерял осанку, а вместе с ней и свой гордый здоровый вид.

Руки побелели, ослабли, стали дрожащими. Глаза тоже потускнели, покраснели и все время как будто слезились. Понурый, тяжелый взгляд барона заставлял Рено очень переживать за него. С тревогой всматриваясь вдаль на конические купола башенок и шпили Обюссонского замка, они все с тревогой думали, как тяжело будет показаться на глаза встречающим, а главное говорить о трагедии.

А они все приближались и приближались с каждым конским шагом, рывком, покачиванием, ударом хлыста, с каждым мгновением. Барон то боялся встречи с родными, то наоборот скорее ждал ее, чтобы быстрее облегчить терзающуюся душу. Только за последнюю милю его желание менялось несколько раз. Рено же не менялся во мнении с самого начала, он откровенно боялся того, как на него будут смотреть там, за стенами, ведь все началось с него, а люди есть люди. Не приедь он одним летним июльским вечером, семейство продолжало бы жить своей тихой размеренной провинциальной жизнью. Франсуа не был бы ранен и уехал бы в университет, а родители безбедно и преспокойно бы жили, дожидались сына. Зачем им вообще нужен был этот миллион? Не посвященные в суть дела люди там будут думать, что все так произошло только из-за него. А он очень не выносил косых взглядов и молчаливого укора, будучи человеком очень ранимым.

Барон ничего бы не смог объяснить, и это он понимал. За все случившееся спрос будет с него.

Ему представилась картина и он даже еле улыбнулся: увидят барона и сначала подумают. Что он потерял завещание.

Рено, по правде сказать вообще уже не думал о произошедшей смерти, и в этом не было ничего плохого, ведь он и сам был на пороге смерти вместе с баронессой.

Он еще не пришел в полное сознание, находился в бреду, в то время как ее похоронили и поэтому все это прошло у него как один из кошмаров. Он переболел смерть, и еще раз повторяем будучи при смерти, и до сих пор находясь в очень слабом состоянии / раны все еще не зажили / вспоминал о баронессе, как о чем-то давно ушедшем.

Холодная пасмурность с серо-синими свинцовыми тучами, казалось навалившимися всей своей тяжестью и без того нагоняла тоску. Хотя сумеркам по времени было еще рано, но все равно было уже бледно-сумеречно.

Свежесть и влажность поднимали впечатление чего-то воодушевляющего. Воздух с треском разразился электрическим разрядом, оглашавшим некоторое время небосвод. Ясно слышалось, что он разразился где-то вдали, но все кругом пронизало и казалось наэлектризовало; по поверхности влажных трав прыгал шарик, как блик дальнего оранжевого света. Замелькали зарницы и сразу все переменилось, стало излучать экспрессионный свет при общей давящей сумрачности, обрываемой светлым оранжевым светом вдали. Казалось облачный покров где-то прорвало, и это было так. Косой свет заката отражался на вечерней росе.

Там где они катили, возле пойменных лугов у реки, мелкий дождик короткое время уже все-таки проморосил. Светлое оранжевое, отражаясь на влажной поверхности при свежести очень впечатляло и воодушевляло, на то и попался Рено.

– Посмотрите, барон, как прекрасно вокруг, показал он в открытые двери, стараясь ого отвлечь.

Барон д'Обюссон безразличным не воспринимающим взглядом глянул, и рукой указал остановить. Вышел, собираясь с мыслями, еще раз подумать. Отошел шагов на десять.

Впереди по полю бегали жеребята, олицетворяя своим пока еще не грациозным бегом начинающуюся жизнь, заставляя его о многом подумать.

Закат его жизни был не за горами, пора было всерьез подумать о своем молодом продолжении. Нужно было не только пустить свое продолжение в жизнь, но и обеспечить дальнейшее существование, как принято во всех знатных фамилиях, наравне с ним. И возможности для этого есть – пресловутый миллион де Жонзака, который уже был в их руках, но на который сейчас нужно было собрать большие собственные силы и чтобы не потерять надежды, и в дальнейшем не оступиться. Уже были отправлены письма, написанные под диктовку аббата к нотариусу, и в суд с уведомлением о заявке на наследство покойного.

Иных способов для сколачивания своего наследства не было. Поместье не могло, просто не позволяло откладывать каждый год крупные суммы и что оно для Франсуа значило, по сравнению с состоянием де Жонзака. Сейчас барон твердо решил, что ни при каких обстоятельствах не откажется от борьбы. От нее нельзя было отказаться во имя невинно убиенной супруги, о которой он с болью в сердце вспомнил.