Народное творчество - Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым

• Название: Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым
• Автор: Народное творчество
• Жанр: Древнерусская литература

Вашему вниманию предлагается сборник древних российских стихотворений собранных Киршей Даниловым.

Сборник Кирши Данилова – первое в истории русской литературы собрание памятников устного народного творчества – былин, исторических песен, скоморошин.

---

Иван гостиной сын

    В стольном в городе во Киеве,
    У славнова князя Владимера
    Было пированья-почестной пир,
    Было столованья-почестной стол
    На многи князи-бо́яра
    И на русския могучия бога́тыри
    И гости богатыя.
    Будет день в половина дня,
    Будет пир во полупире,
10 Владимер-князь распотешился,
    По светлой гридне похаживает,
    Таковы слова поговаривает:
    «Гой еси, князи и бо́яра
    И все русския могучия бога́тыри!
    Есть ли в Киеве таков человек,
    Кто б похвалился на три́ ста́ жеребцов,
    На три́ ста́ жеребцов и на три́ жеребца похваленыя:
    Сив жеребец да кологрив жеребец,
    И которой полонен Воронко во Большой орде,
20 Полонил Илья Муромец сын Иванович
    Как у молода Тугарина Змеевича,
    Из Киева бежать до Чернигова
    Два девяноста-то мерных верст
    Промеж обедней и заутренею?».
    Как бы большой за меньшова хоронется,
    От меньшова ему тут, князю, ответу нету.
    Из тово стола княженецкова,
    Из той скамьи богатырския
    Выступается Иван Гостиной сын,
30 И скочил на свое место богатырское
    Да кричит он, Иван, зычным голосом:
    «Гой еси ты, сударь, ласковой Владимер-князь!
    Нет у тебя в Киеве охотников
    А и быть перед князем невольником!
    Я похвалюсь на три́ ста́ жеребцов
    И на три́ жеребца похваленыя:
    А сив жеребец да кологрив жеребец
    Да третей жеребец – полонян Воронко,
    Да которой полонян во Большой орде,
40 Полонил Илья Муромец сын Иванович
    Как у молода Тугарина Змеевича,
    Ехать дорога не ближнея
    И скакать из Киева до Чернигова
    Два девяноста-то мерных верст
    Промежу обедни и заутрени,
    Ускоки давать кониныя,
    Что выметывать роздолья широкия.
    А бьюсь я, Иван, о велик заклад:
    Не о сте рублях, не о тысячу —
50 О своей буйной голове!».
    За князя Владимера держат || поруки крепкия
    Все тут князи и бо́яра,
    Тута-де гости-карабельщики;
    Закладу оне за князя кладут на сто тысячей,
    А некто́-де тут за Ивана поруки не держит.
    Пригодился тут владыка черниговский,
    А и он-та за Ивана поруку держит,
    Те он поруки крепкия,
    Крепкия на сто тысячей.
60 Подписался молоды Иван Гостиной сын,
    Он выпил чару зелена вина в полтора ведра,
    Походил он на конюшну белодубову,
    Ко своему доброму коню,
    К бурочку-косматочку, троелеточку,
    Падал ему в правое копытечка,
    Плачет Иван, что река течет:
    «Гой еси ты, мой доброй конь,
    Бурочко-косматочко, троелеточко!
    Про то ты ведь не знаешь-не ведаешь,
70 А пробил я, Иван, буйну голову свою
    Со тобою, добры́м конем,
    Бился с князем о велик заклад,
    А не о сте рублях, не о тысячу, -
    Бился с ним о сте тысячей,
    Захвастался на три́ ста́ жеребцов,
    А на три́ жеребца похваленыя:
    Сив жеребец да кологрив жеребец,
    И третей жеребец – полонян Воронко, -
    Бегати-скакать на добрых на конях,
80 Из Киева скакать до Чернигова
    Промежу обедни, заутрени,
    Ускоки давать кониныя,
    Что выметывать роздолья широкия».
    Провещится ему доброй конь,
    Бурочко-косматочко, троелеточко,
    Человеческим русским языком:
    «Гой еси, хозяин ласковой мой!
    Ни о чем ты, Иван, не печалуйся:
    Сива жеребца тово не боюсь,
90 Кологрива жеребца того не блюдусь,
    В задор войду – у Воронка уйду,
    Только меня води по три зори́,
    Медвяною сытою пои́,
    И сорочинским пшеном корми.
    И пройдут те дни срочныя
    И те часы урочныя,
    Придет от князя грозен посол
    По тебя-та, Ивана Гостинова,
    Чтобы бегати-скакати на добрых на конях;
100 Не седлай ты меня, Иван, добра́ коня,
    Только берись за шелко́в поводо́к,
    Поведешь по двору княженецкому,
    Вздень на себя шубу соболиную,
    Да котора шуба в три тысячи,
    Пуговки в пять тысячей.
    Поведешь по двору княженецкому,
    А стану-де я, бурка, передо́м ходить,
    Копытами за шубу посапывати
    И по черному соболю выхватывати,
110 На все стороны побрасовати, -
    Князи-бояра подивуются,
    И ты будешь жив – шубу наживешь,
    А не будешь жив – будто нашивал».
    По сказаному и по писаному
    От великова князя посол пришел,
    А зовет-та Ивана на княженецкой двор.
    Скоро-де Иван нарежается,
    И вздевал на себя шубу соболиную,
    Которой шубы цена || три тысячи,
120 А пуговки вольящетыя в пять тысячей;
    И повел он коня за шелко́в поводок.
    Он будет-де Иван середи двора княженецкова,
    Стал ево бурко передом ходить,
    И копытами он за шубу посапывати,
    И по черному соболю выхватывати,
    Он на все стороны побрасовати, -
    Князи и бояра дивуются,
    Купецкия люди засмотрелися.
    Зрявкает бурко по-туриному,
130 Он шип пустил по-змеиному,
    Три́ ста́ жеребцов испужалися,
    С княженецкого двора разбежалися,
    Сив жеребец две ноги изломил,
    Кологрив жеребец тот и голову сломил,
    Полонян Воронко в Золоту орду бежит,
    Он, хвост подняв, сам всхрапывает.
    А князи-та и бояра испужалися,
    Все тут люди купецкия
    Акарачь оне по́ двору наползалися.
140 А Владимер-князь со княгинею печален стал,
    По подполью наползалися.
    Кричит сам в окошечко косящетое:
    «Гой еси ты, Иван Гостиной сын,
    Уведи ты уродья со двора долой —
    Про́сты поруки крепкия,
    Записи все изодраныя!».
    Втапоры владыка черниговской
    У великова князя на почестном пиру́
    Велел захватить три карабля на быстро́м Непру́,
150 Велел похватить ка́рабли
    С теми товары заморскими, -
    А князи-де и бояра никуда от нас не уйдут.

Три года Добрынюшка стольничел

    В стольном в городе во Киеве,
    У славнова сударь-князя у Владимера
    Три годы Добрынюшка стольничал,
    А три годы Никитич приворотничал,
    Он стольничал, чашничал девять лет,
    На десятой год погулять захотел
    По стольному городу по Киеву.
    Взявши Добрынюшка тугой лук
    А и колчан себе каленых стрел,
10 Идет он по широким по улицам,
    По частым мелким переулачкам,
    По горницам стреляет воробушков,
    По повалушам стреляет он сизых голубей.
    Зайдет в улицу Игнатьевску
    И во тот переулок Маринин,
    Взглянет ко Марине на широкой двор,
    На ее высокия терема.
    А у молоды Марины Игнатьевны,
    У ее на хорошем || высоком терему
20 Сидят тут два сизыя голуб
    Над тем окошечком косящетым,
    Цалуются оне, милуются,
    Желты носами обнимаются.
    Тут Дабрыни за беду стало:
    Будто над ним насмехаются.
    Стреляет в сизых голубей,
    А спела ведь титивка у туга́ лука́,
    [В]звыла да пошла калена́ стрела́.
    По грехам над Добрынею учинилася:
30 Левая нога ево поко́льзнула,
    Права рука удрогнула:
    Не попал он в сизых голубей,
    Что попал он в окошечко косящетое,
    Проломил он окон(н)ицу стекольчетую,
    Отшиб все причалины серебреныя.
    Росшиб он зеркала стекольчетое,
    Белодубовы столы пошаталися,
    Что питья медяные восплеснулися.
    А втапоры Марине безвременье было,
40 Умывалася Марина, снарежалася
    И бросилася на свой широкий двор:
    «А кто это невежа на двор заходил?
    А кто это невежа в окошко стреляет?
    Проломил оконницу мою стекольчетою,
    Отшиб все причалины серебреныя,
    Росшиб зеркала стекольчетое?».
    И втепоры Марине за беду стало,
    Брала она следы горячия молодецкия,
    Набирала Марина беремя дров,
50 А беремя дров белодубовых,
    Клала дровца в печку муравленую
    Со темя́ следы горя́чими,
    Разжигает дрова полящетым огнем
    И сама она дровам приговариват:
    «Сколь жарко дрова разгораются
    Со темя́ следы молоде́цкими,
    Разгоралось бы сер(д)це молодецкое
    Как у мо́лода Добрынюшки Никитьевича!».
    А и божья крепко, вражья-то лепко.
60 Взя́ла Добрыню пуще вострова ножа
    По ево по сер(д)цу богатырскому:
    Он с вечера, Добрыня, хлеба не ест,
    Со полуночи Никитичу не у́снется,
    Он белова свету дажидается.
    По ево-та щаски великия
    Рано зазвонили ко заутреням.
    Встает Добрыня ранешонько,
    Подпоясал себе сабельку вострою,
    Пошел Добрыня к заутрени,
70 Прошел он церкву соборную,
    Зайдет ко Марине на широкой двор,
    У высокова терема послушает.
    А у мо́лоды Марины вечеренка была,
    А и собраны были душечки красны девицы,
    Сидят и молоденьки молодушки,
    Все были дочери отецкия,
    Все тут были жены молодецкия.
    Вшел он, Добрыня, во высок терем, -
    Которыя девицы приговаривают,
80 Она, молода Марина, отказывает и прибранивает.
    Втапоры Добрыня не во что положил,
    И к ним бы Добрыня в терем не пошел,
    А стала ево Марина в окошко бранить,
    Ему больно пенять.
    Завидел Добрыня он Змея Горынчета,
    Тут ему за беду стало,
    За великую досаду показалося,
    [В]збежал на крылечка на красная,
    А двери у терема железныя,
90 Заперлася Марина Игнатьевна.
    А и молоды Добрыня Никитич млад
    Ухватит бревно он в охват толщины,
    А ударил он во двери железныя,
    Недоладом из пяты он вышиб вон
    И [в]збежал он на сени косящеты.
    Бросилась Марина Игнатьевна
    Бранить Добрыню Никитича:
    «Деревенщина ты, детина, зашелшина!
    Вчерась ты, Добрыня, на двор заходил,
100 Проломил мою оконницу стекольчетую,
    Ты росшиб у меня зеркало стекольчетое!».
    А бросится Змеишша Горынчишша,
    Чуть ево, Добрыню, огнем не спалил,
    А и чуть молодца хоботом не ушиб.
    А и сам тут Змей почал бранити ево, больно пеняти:
    «Не хочу я звати Добрынею,
    Не хощу величать Никитичем,
    Называю те детиною-деревенщиною и зашельшиною,
    Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял,
110 Проломил ты оконницу стекольчетую,
    Росшиб зеркало стекольчетое!».
    Ему тута-тка, Добрыни, за беду стало
    И за великую досаду показалося;
    Вынимал саблю вострую,
    Воздымал выше буйны головы своей:
    «А и хощешь ли тебе, Змея,
    Изрублю я в мелкия части пирожныя,
    Разбросаю далече по чисто́м полю́?».
    А и тут Змей Горынич,
120 Хвост поджав, да и вон побежал,
    Взяла его страсть, так зачал срать,
    А колы́шки метал, по три пуда срал.
    Бегучи, он, Змей, заклинается:
    «Не дай бог бывать ко Марине в дом,
    Есть у нее не один я друг,
    Есть лутче меня и повежливея».
    А молода Марина Игнатьевна
    Она высунолась по пояс в окно
    В одной рубашке без пояса,
130 А сама она Змея уговаривает:
    «Воротись, мил надежда, воротись, друг!
    Хошь, я Добрыню оберну клячею водовозною?
    Станет-де Добрыня на меня и на тебя воду возить,
    А еще – хошь, я Добрыню обверну гнеды́м туро́м?».
    Обвернула ево, Добрыню, гнеды́м туро́м,
    Пустила ево далече во чисто́ поля́,
    А где-та ходят девять туро́в,
    А девять || туров, девять братиников,
    Что Добрыня им будет десятой тур,
140 Всем атаман-золотыя рога!
    Безвестна, не стала бога́тыря,
    Молода Добрыня Никитьевича,
    Во стольном в городе во Киеве.
    А много-де прошло поры, много времяни,
    А и не было Добрыни шесть месяцов,
    По нашему-то сибирскому словет полгода.
    У великова князя вечеринка была,
    А сидели на пиру честныя вдовы,
    И сидела тут Добрынина матушка,
150 Честна вдова Афимья Александровна,
    А другая честна вдова, молода Анна Ивановна,
    Что Добрынина матушка крестовоя;
    Промежу собою разговоры говорят,
    Все были речи прохладныя.
    Неоткуль взялась тут Марина Игнатьевна,
    Водилася с дитятеми княженецкими,
    Она больно, Марина, упивалася,
    Голова на плечах не держится,
    Она больно, Марина, похваляется:
160 «Гой еси вы, княгини, боярыни!
    Во стольном во городе во Киеве
    А и нет меня хитрея-мудрея,
    А и я-де обвернула девять молодцо́в,
    Сильных-могучих бога́тырей гнедыми турами,
    А и ноне я-де опустила десятова молодца,
    Добрыня Никитьевича,
    Он всем атаман-золотые рога!».
    За то-то слово изымается
    Добрынина матушка родимая,
170 Честна вдова Афимья Александровна,
    Наливала она чару зелена́ вина́,
    Подносила любимой своей кумушке,
    И сама она за чарою заплакала:
    «Гой еси ты, любимая кумушка,
    Молода Анна Ивановна!
    А и выпей чару зелена вина,
    Поминай ты любимова крестника,
    А и молода Добрыню Никитьевича,
    Извела ево Марина Игнатьевна,
180 А и ноне на пиру похваляится».
    Прого́ворит Анна Ивановна:
    «Я-де сама эти речи слышела,
    А слышела речи ее похваленыя!».
    А и молода Анна Ивановна
    Выпила чару зелена вина,
    А Марину она по щеке ударила,
    (С)шибла она с резвых ног,
    А и топчет ее по белы́м грудя́м,
    Сама она Марину больно бранит:
190 «А и, сука, ты…… еретница-…..!
    Я-де тебе хитрея и мудренея,
    Сижу я на пиру не хвастаю,
    А и хошь ли, я тебя сукой обверну?
    А станешь ты, сука, по городу ходить,
    А станешь ты, Марина,
    Много за собой псов водить!».
    А и женское дело прелестивое,
    Прелестивое-перепадчивое.
    Обвернулася Маринка косаточкой,
200 Полетела далече во чисто поле,
    А где-та ходят девять туро́в,
    Девять братеников,
    Добрыня-та ходит десятой тур.
    А села она на Добрыню на правой рог,
    Сама она Добрыню уговаривает:
    «Нагулялся ты, Добрыня, во чистом || поле,
    Тебе чистое поле наскучала,
    И зыбучия болота напрокучили,
    А и хошь ли, Добрыня, женитися?
210 Возьмешь ли, Никитич, меня за себя?».
    «А, право, возьму, ей богу, возьму!
    А и дам те, Марина, поученьица,
    Как мужья жен своих учат!».
    Тому она, Марина, не поверила,
    Обвернула ево добрым молодцом
    По-старому-по-прежнему,
    Как бы сильным-могучим бога́тырем,
    Сама она обвернулася девицею,
    Оне в чистом поле женилися,
220 Круг ракитова куста венчалися.
    Повел он ко городу ко Киеву,
    А идет за ним Марина роскорякою,
    Пришли оне ко Марине на высо́к тере́м,
    Говорил Добрынюшка Никитич млад:
    «А и гой еси ты, моя молодая жена,
    Молода Марина Игнатьевна!
    У тебя в высоких хороших теремах
    Нету Спасова образа,
    Некому у тя помолитися,
230 Не за что стенам поклонитися,
    А и, чай, моя вострая сабля заржавела».
    А и стал Добрыня жену свою учить,
    Он молоду Марину Игнатьевну,
    Еретницу-….. -безбожницу:
    Он первое ученье – ей руку отсек,
    Сам приговаривает:
    «Эта мне рука не надобна,
    Трепала она, рука, Змея Горынчишша!».
    А второе ученье – ноги ей отсек:
240 «А и эта-де нога мне не надобна,
    Оплеталася со Змеем Горынчишшем!».
    А третье ученье – губы ей обрезал
    И с носом прочь:
    «А и эти-де мне губы не надобны,
    Целовали оне Змея Горынчишша!».
    Четвертое ученье – голову ей отсек
    И с языком прочь:
    «А и эта голова не надобна мне,
    И этот язык не надобен,
250 Знал он дела еретическия!».

Про Василья Буслаева