Наталья Рубанова - Театр из-под пальца (сборник)

• Название: Театр из-под пальца (сборник)
• Автор: Наталья Рубанова
• Жанр: Драматургия

1. «Зашибись!» / штуковина: монодрама-М

Мужчина лет сорока, разработчик сайтов, пишет письма Роботу Вертеру (их содержание как будто намекает зрителю на тень «Страданий молодого Вертера» Гёте), а также проводит довольно странный сеанс психоанализа, а именно – рассказывает о своем прошлом облаченной в белой халат ростовой кукле: бабе-Яге, подаренной ему бывшей женой. Герой рефлектирует, пытаясь докопаться до «сути вещей» и понять, в чем же его ошибка, почему в середине жизни он оказался у «разбитого корыта» лучших чувств, почему расстался с любимыми (первая жена, Кира, ушла от него к подруге, вторая, Рита, – спилась; третья женщина, недоступная Мара, никогда не любила его), почему не смог сохранить «самое обыкновенное чудо». Его динамичные, почти «выпуклые» монологи, – синтез отчаяния и, в то же время, готовности к борьбе; энергия, заключенная в каждой фразе, «пробивает», не давая возможности отступить; заключительный же монолог «Стреляй!» – своего рода виртуальное самоубийство, однако между строк читается следующий за этим прорыв, очищение. Прочтений, впрочем, множество.

2. «Мариниана, Че!» [Женщина extra-dry]: монодрама (Ж)

Эмоциональные, на грани крика и шепота, монологи Марины, обращенные к Че Геваре, самой себе и неким одушевленным абстракциями, передают в первую очередь ее свободу от привычной любви в человеческом понимании. Героиня не привязана на земном плане уже ни к чему и ни к кому – и лишь тень блистательного команданте периодически взрывает ей мозг. Она и рада бы влюбиться, но понимает, что любить сердцем – как раньше – больше не может, и это не «поза»: сердечная любовь ведет, помимо всего прочего, ещё и к некоей телесной привязке к человеку, а это – зависимость, которой Марина всеми силами бежит. И потому, перестрадав, констатирует: «Если долго бить по одному месту, оно теряет чувствительность» – теряет некую чувствительность и её душа: точнее, она словно бы прячется за ширмой сознания, ну а любить мозг другого человека, не важно кого, не «стыдно», считает она. Так мозг Марины влюбляется в мозг Че – так тень Че появляется сначала во снах, а потом и в причудливой яви героини… В конце концов Марина понимает, что в этой реальности никогда не сможет обрести то, что зовется «истинной любовью человека к человеку»: смешав времена и пространства, она устремляется на граммофонной пластинке в прошлое, которого, лишь на первый взгляд, больше не существует.

3. Конец. Конец апреля! (Расшифровка энцефалограммы)

Некая больничка – то ли дурдом, то ли морг, то ли Тот Свет: непонятно. Сцена условно разделена на две половины: левая отдана Героине (она то прикована к распялкам, то сидит в инвалидной коляске/гинекологическом кресле, то лежит в кровати), правая – тем, кто пытается ее «вылечить»: Доктор, Обманутый Муж, Автор, Режиссер, Гитлер, Карен Хорни и т. д. Черт со Смертью наблюдают за происходящим и периодически высказываются. Смысл, в общем-то, прост – подача же материала довольна специфическая. Она изменила Мужу, но ее любовь, что называется, «не состоялась» – непонятно, опять же, «насколько жива» Героиня: верлибры, с помощью которых она изъясняется, звучат в ее устах довольно сумбурно, однако только благодаря им можно судить о силе чувства и степени внутреннего разлада женщины с самой собой и окружающим миром. Единственный по-настоящему сочувствующий ей человек – бывший муж. Монологи Героини сменяют реплики «лечащих» персонажей – Доктор ради денег готов совершить сделку с Гитлером и «ампутировать ей душу», Режиссеру нужно только кино, Автору – только книга… Обманутый Муж пытается выяснить, останется ли в живых его жена: «Вскрытие покажет» – отвечают ему. Между тем «снимается фильм» о том, как здесь и сейчас Героиня убивает свои лучшие чувства. Режиссер очень спешит: такого еще не было, он очень рассчитывает на успех. Кажется, будто Героиня все-таки сошла с ума, так в финале разговаривает «по ролям» с собственной душой – однако сумасшедшей она лишь кажется.

4. «Сушняк»

Персонажи практически не слышат друг друга – то, что каждый из них отвечает другому, будто бы не имеет отношения к только что сказанному. Для усиления эффекта можно использовать сетки, металлические прутья, пакеты и др. материал, разделяющий говорящих еще и зрительно. Довольно неожиданный набор персонажей – Трансвеститы, Психотерапевт, Дама С Невротической Потребностью В Любви, Алкоголик, Шут, Ромео и Джульетта и др. – позволяет работать над показом самых разных схем проявления «самого сильного на свете чувства». Любовь сравнивается с похмельным «сушняком»; все прелести «тихой семейной жизни» гротескны. Несмотря ни на что, персонажи снова и снова ищут объект. Лишь на момент поиска они забывают, что «любовь – это сушняк».

---

Поет женским голосом:

«Что сталось со мною? Я словно в чаду.

Минуты покоя себе не найду»[3].

Во время сканирования их агоний
(бронь на билеты; количество мест ограничено)
мне не хватало, пожалуй, лишь т а п о ч е к –
тех, дарёных, помнишь?..
Рижских.
С помпонами.
На тонкой кожаной подошве.
Невероятно мягких и теплых.
Знаешь, если б перед казнью меня спросили «о трех желаниях»,
я приказал бы достать эти цацки из-под земли…
(да ты, кажется, не в курсе,
«что есть цацки», мой сталкер!).
…
…первые два? спрашиваешь о первых двух?
Не боишься банальностей? А съемных квартир?
Что ж, можно устроить:
Я попрошу сигариллу, сталкер,
сигариллу и дынную водку – да, ту самую:
в прошлом веке я пил ее из нежного соска,
за которым пряталось сердце Мары –
пряталось от твоих пуль, сталкер.

Поет: «Чуть он отлучится, забьюсь, как в петле,

И я не жилица на этой земле».

Последнее время меня занимает вопрос
скорости проникновения энергетической пули в небелковое тело
и радиус поражения последнего –
а именно, боль на уровне пятого грудного позвонка:
Plexus solaris[4] – одиночная замаскированная цель,
подлежащая уничтожению.
«Так совершается Великий Джихад Во Имя Чувства,
Которое Не Может Быть Названо», – грубо шутишь ты,
но это не смешно, сталкер, не смешно.

Поет: «В догадках угрюмых хожу, чуть жива,

Сумятица в думах, в огне голова».

Обслуге, врачам, киллерам и прочей сволочи
надобно хорошо платить, иначе они, сосланные на левый фланг,
зажиреют, потеряют квалификацию,
как теряют ее училки яняза в школках.
Мара тоже, тоже ходила в одну из таких –
ее не очень-то любили (ну, разве что некоторые):
она ведь никогда не ковыряла в носу прилюдно,
ни до, ни после осьмнадцати:
как и ты, сталкер,
как и я,
как и этот бесполый автор,
что стучит в тридцатиградусную по черным от горя клавишам –
поэтому-то нас нет в списках:
зато у нас есть р а с с т р е л ь н ы й.

Поет: «Что сталось со мною? Я словно в чаду.

Минуты покоя себе не найду».

Прицельные сетки позволяют с высокой точностью
навести оружие на неподвижную точку ветреной Анахаты:
«крест» подойдет – или, скажем, «пенёк»…
Тебе известен промежуток между боковыми линиями?
Ты можешь оценить угловые размеры объекта?..
Твое оружие деликатно, сталкер, – деликатно и требовательно:
оно требует уважения,
уважения к телу, к прекрасному телу
с оптическим восьмикратным прицелом:
прицельная дальность двести,
начальная скорость пули восемьсот тридцать эм-эс.

Поет: «Гляжу, цепенея, часами в окно.

Заботой моею все заслонено».

«Уж я винтовочку свою начищу-наманикюрю!
Ствол шестисотдесятимиллиметровый наглажу,
Десять патронов шлёпну!..» – Мара поет.
Молодец, Мара! Ай да Мара, ай да сукина дочь!
…
Тсс…я бы, сталкер, знаешь что?
Я бы перевязал этим свиньям трубы, да, перевязал бы:
Обсуждать «кризис перепроизводства», право, дурной тон –
мясо ест/ь мясо non-stop, от случки к случке.
Однако лишь женщина способна повернуть Колесо Случая.
Я знал одну такую… знал близко.
Она страдала легкой формой гаджет-зависимости,
курила кальян и жила тем, что гадала на картах Таро.
Она не беспокоилась о мелочах –
и мелочи подстраивались под её личные обстоятельства,
она шла к Началу, позволяя Ему делать с собой всё, что угодно –
и потому не подчинялась и не подчиняла;
она не предполагала; ее не беспокоило, что о ней подумают
и, кроме того, была безупречна в словах и поступках,
ежесекундно «отстреливая» собственные мысли и реакции –
она целилась в черные дыры души своей,
она была, в общем, толковым снайпером…
Когда-нибудь, сталкер, я стану таким же,
вот только перечитаю Кастанеду – с третьего тома.

Поет: «И вижу я живо походку его,

И стан горделивый, и глаз колдовство».

Целься, мой сталкер.
Целься. Обезвредь серый булыжник,
маскирующийся сердцем – моим сердцем,
моим карманным сердцем
(каждую ночь я вынимаю его, дымящееся, из груди,
и опускаю в стакан с дистиллированной водой –
неплохое, знаешь ли, средство от бессонницы).
Но как дрожат твои руки… где же выучка?
Неужто ты сдался? Неужто и т ы с д а л с я?!
Некоторые движения, впрочем, не обсуждаются –
так, нет смысла затевать спор, скажем, о том,
что пропасть между полами обусловлена
всего лишь одной – одной! – хромосомой…
Да только, сталкер, ты забыл, что у меня нет,
нет копирайта на ошибку.

Поет: «И, слух мой чаруя, течет его речь,

И жар поцелуя грозит меня сжечь».

Я выброшу, сталкер, выброшу свое сердце –
в сущности, оно действительно не является, так скажем,
предметом первой необходимости – да и, чего там, второй тоже…
искусственное, в любом случае, надежней:
дорого платишь – зато потом крепко, очень крепко спишь,
адынсавсэмадын, без каких бы то ни было женщин
(прожив полжизни, приходишь к банальному выводу,
что «всё зло» именно от них) –
я сжег лягушачью кожу и тут же увидел:
карета превратилась в тыкву,
а прекрасная принцесса – в рыжее butch’образное чудовище…
сорванная нагвалем маска исчезла.

Поет: «Что сталось со мною? Я словно в чаду.

Минуты покоя себе не найду».

…недавно Та, Чьё Имя Не Может Быть Названо,
привела меня в странное место.
Прикрывая за собой дверь, она кивнула на стены,
а потом указала на пол – я пригляделся… глаза разбежались.
Чего я только не увидел:
аркебузы и багинеты, пики и мушкеты, пищали и рапиры,
тесаки и фузеи, шашки и шпаги, мортиры и кулеврины –
были тут и алебарды, и протазаны с бердышами, и даги, и кистени с кинжалами,
и копья, и рогатины, и луки, и крисы, и мечи с ножами,
и сабли с ручницами, и секиры с лабросами, и топоры с томагавками, и эспадоны,
и дротики, и сюрикены, и стилеты, и ятаганы – и даже «моргенштерн»…
В другой зале находились авиабомбы
(калибр иных достигал двадцати тонн), БМП и водометы,
между которыми лежали разного рода «берданки» и карабины:
был тут и никоновский автомат – он-то меня, собственно, и интересовал.
«У АН-97, – прочитала мои мысли Та, Чье Имя Не Может Быть Названо,
и ее глаза, подобные застывшей слезе,
скатившейся с горного хрусталя, на миг ожили, –
переменный темп стрельбы; огонь же можно вести одиночными выстрелами:
очередь по три с высоким темпом – около тысячи в минуту –
повышает вероятность быстрого попадания…».
К АН-97 прилагался штык-нож, установка оптического прицела,
а также подствольный гранатомет:
«Это то, что нужно», – чуть было не сказал я, хватаясь за сердце,
однако Та, Чьё Имя Не Может Быть Названо,
уже открывала дверь в последнюю залу –
там-то я и увидел самую обыкновенную сапёрную лопатку, и замер:
остро заточенная, с петлёй на рукояти,
она была одновременно и топором, и кинжалом, и даже – даже! – мечом.
Что ж, осталась самая малость, подумал я…

Поет: «Где духу набраться, чтоб страх победить,

Рвануться, прижаться, руками обвить?»

…и закричал что есть силы:
СТРЕЛЯЙ! СТРЕЛЯЙ, СТАЛКЕР, ЧЕГО ТЫ ЖДЕШЬ?
Я могу «онемечить» тело, но никогда не доберусь до того, что б о л и т!
Мне никогда – слышишь? н и к о г д а! – не достичь Анахаты!
СТРЕЛЯЙ, ЧЕГО ТЫ ЖДЕШЬ?

…и Мара в моем животе захныкала,
и Та, Чьё Имя не Может Быть названо, опустила глаза,
и даже женщина-снайпер отвернулась:
бриг? галера? корвет? –
думала каждая, мечтая скрыться,
а я все стоял и кричал: СТРЕЛЯЙ! СТРЕЛЯЙ!

Поет: «Я б все позабыла с ним наедине,

Хотя б это было,

Хотя б это было,

Хотя б это было погибелью мне,

Хотя б это было погибелью мне».

…но вам, конечно,
нет до этого
никакого дела, так ведь?

З А Ш И Б И С Ь!

(ложится на пол)

* * *Восьмое письмо Роботу Вертеру, последнее

«совокупность последовательных
морфологических
физиологических
психофизиологических
и биохимических преобразований
вводит меня в ступор
я хорошо
слишком хорошо помню
что два тела
соударяясь
действуют друг на друга так
как будто их общего движения не существовало

законы боли
боли на брудершафт
боли и тепла
тепла
адского тепла…
так самые близкие
становятся самыми дальними
однако они
эти люди
никогда не смогут уйти до конца

отвлечемся
не то крышу
сорвет тотчас
согласно статистике
67 % абонентов страдают манией звонка
Ringxiety…

я тоже
тоже страдаю
как и ты
искусственный интеллект
романтичного самоубийцы
фантомная боль чувствительных натур
Der Leiden des jungen Werther
ну милый здравствуй
здравствуй»

03. 09. 2008

«Мариниана, Че!»