Георгий Березко - Ночь полководца

• Название: Ночь полководца
• Автор: Георгий Березко
• Жанр: История

---

"Ну, началось..." - мысленно произнес Лукин, торопливо натягивая сапоги.

Спрыгнув со стола, он потянулся к очкам, чтобы снять их... Но уже не имело смысла беречь последнее стеклышко, и он опустил руку. Обдернув на себе шинель, стараясь твердо ступать, он вышел из блиндажа, и солнце, сверкавшее над бруствером, ослепило его.

Частая пальба и перекаты разрывов слились в общий гул. Он доносился слева - там происходил большой бой, однако было неясно, кто его начал. Вокруг окопа ничто не изменилось, - лишь узкая туманная полоска протянулась и росла на северо-востоке. Лукин и бойцы переглядывались, ничего еще не понимая, но уже начав надеяться.

Внезапно люди уловили в сотрясающемся воздухе новый, быстро усиливавшийся звук. Потом из-за леса показались самолеты... Они шли прямо на окоп, и легкие, птичьи тени их скользили по голубой воде, отражавшей небо. Самолеты пронеслись так низко, что бойцы невольно сжимались, некоторые присели на корточки. Но на зеленоватых плоскостях машин краснели пятиконечные звезды, и лица солдат как будто осветились. Бомбардировщики пикировали на укрепления немцев, и там поднялась задымленная стена земли. Люди что-то кричали, вслед самолетам, не слыша в обвальном грохоте ни себя, ни других, выползая на бруствер, смеясь и потрясая винтовками.

Самолеты еще кружились над расположением немцев, когда из леса вышла атакующая пехота. Бойцы двигались по пояс в воде, подняв над собой оружие. Спокойная до этой минуты поверхность разлива заколебалась, волны побежали по ней, и на них, дробясь, заиграло солнце.

Как ни ожесточенна была бомбежка, кое-где ожили немецкие огневые точки. Они били через головы стрелков Лукина, и по воде заметались длинные всплески, словно от ударов невидимого кнута. Комиссар только подумал о необходимости подавить уцелевшие пулеметы, как его бойцы всем своим огнем обрушились на них.

Пехота, шедшая на выручку к Лукину, достигла уже середины расстояния между лесом и окопом. Здесь было более мелко, и солдаты побежали. Они высоко поднимали ноги и откидывались назад, обдаваемые светлыми брызгами. Некоторые внезапно проваливались по шею или даже уходили вниз с головой, попав в воронку. Чаще всего они выныривали и плыли. Иные не появлялись больше, и светло-голубая вода смыкалась над убитыми.

Уже только двадцать-тридцать метров оставалось пройти, чтобы достигнуть окопа. Уже хорошо были видны мокрые лица приближавшихся бойцов, их сияющее оружие, открытые рты... И стрелки Лукина без приказа поднялись из своего убежища, едва не ставшего их могилой. Люди вставали из воды и глины, карабкались по стенкам, подтягивались на ослабевших мускулах, переваливались через насыпь... Они кричали простуженными голосами и на подгибающихся ногах, спотыкаясь, устремлялись вперед. Единое побуждение толкало их... Казалось, одно, последнее усилие требовалось от бойцов, чтобы раз навсегда кончились их страдания, и лишь сотня-другая шагов отделяла их от полной победы.

Лукин почувствовал внезапное удушье и только поэтому заметил, что и он все время кричит. Он пошарил у себя в кармане, нащупал там несколько размокших крошек и кинул их в рот. Потом вылез вслед за своими призраками в касках, сам похожий на призрак. Рядом с ним бежал Уланов, которого комиссар так и не успел отправить; несколько в стороне в полный рост шагал Колечкин.

...К полудню солнце начало припекать. Стрелки Лукина - их не насчитывалось теперь и четырех десятков - отдыхали на полянке в стороне от дороги. Они скинули мокрые шинели, и теплота, как будто не существовавшая больше в мире, снова обнимала их продрогшие тела. Вокруг был лес кустообразный орешник, березки, густая поросль можжевельника. Зеленый туман окутывал деревья, покрывшиеся листвой за одну ночь, даже за несколько часов. Бой ушел на запад, оттуда доносились пулеметные очереди и приглушенный, дробный стук перестрелки. По дороге, пролегавшей в полусотне шагов, скакали всадники, тянулись в тыл санитарные обозы, и навстречу им торопились повозки с боеприпасами.

Иные из бойцов уже спали, привалившись друг к другу, будто и во сне предпочитали не расставаться... Другие все еще не могли уснуть, хотя утром падали от усталости. Они переходили с места на место, шумели, вспоминали, смеялись, хвастались... Ветер обвевал босые ступни солдат, шевелил волосы, пролетал по лицам, словно обмывая их...

- Я фрица с одного выстрела ущемил! Не веришь? - кричал Рябышев Уланову.

Расставив толстые ноги в закатанных до колен штанах, он стоял, держа в одной руке сахар, в другой хлеб. Лазоревые глаза его выражали счастливое изумление...

С Рябышевым, обычно молчаливым, тихим, произошло удивительное превращение. Но и сам Уланов испытывал новое чувство неограниченного права на жизнь со всеми ее благами. Больше чем когда-либо он был теперь хозяином всего, что видел: неба, облаков, травы, деревьев. А главное - он радовался своему чудесному раскрепощению от привычных зависимостей. Вот он участвовал в тяжелом бою - и остался жив, он ночь просидел в воде - и с ним ничего не случилось. Николай не ощущал себя неуязвимым, но было прекрасно не считаться больше с тем, что ты смертей. Лицо его почернело, как у всех: на лбу запеклась кровь от царапины, но он о ней не помнил. Проталкиваясь с кружкой к костру, он бесцеремонно отодвинул кого-то в сторону и не обиделся, когда с ним поступили так же.

Двоеглазов, костлявый, длиннорукий, поддерживал огонь, бросая в него ветки можжевельника. Их разом охватывали быстрые языки, и густой, горький дым длинными космами уносился кверху. Зеленые лапы, треща, выгибались в пламени и, отгорев, становились прозрачно-розовыми. Потом их остекленевшие иглы быстро меркли и осыпались синеватым пеплом.

- Потрудилась пехота... Приняла боевое крещение, - проговорил Двоеглазов, помешивая щепкой в котелке.

- Я его с колена взял... Приложился - и с одного выстрела... Не веришь? - кричал Рябышев, все еще не понимая, как случилось, что он убил немца, а не немец его.

- Почему не верю? Обыкновенная вещь, - сказал Двоеглазов.

- А я?! - выкрикнул Николай. - Он, понимаете, ползет на меня, а я жду...

- Все потрудились, - согласился Двоеглазов. - Ну, угощайтесь, орлы!.. Он снял с огня котелок, морщась и отворачиваясь от дыма.

Николай, обжигаясь, хлебнул, и на зубах его хрустнул уголек...

- Колечкина нету, ребята! Не видали Колечкина? - раздался чей-то встревоженный голос.

Бойцы замолчали, невольно оглядываясь по сторонам. Николай почувствовал как бы внезапный укол и опустил кружку.

- Может, найдется еще, - сказал Петровский, грузный, краснолицый, грея над паром руки.

- Савельева нету... Титова нету, Климова... Кулагина... - продолжал тот же голос.

- Чего считаешь? - гневно отозвался другой.

- Сами не видим, что ли? - сказал Петровский.

"Кулагин погиб..." - подумал Николай, прощая солдату сейчас все свои обиды. Но он был слишком полон ощущением возвратившейся жизни, чтобы предаваться долгой печали о тех, кто не сидел рядом.

- Не достал фрица Кулагин. А зачем ему был целый фриц? Стрелял бы на дистанции - и все... - проговорил Рябышев с наивным превосходством живого человека над мертвым.

- Мечта у него была, - вмешался в разговор Двоеглазов. - У каждого своя мечта в бою есть...

- Разве не одна у всех? - спросил Петровский.

- Как это может быть? - удивился младший сержант. - Даже фамилии у нас разные... У меня выделяющая: Двоеглазов, а другого зовут просто Иванов.

- Фамилии разные, а советская власть одна, - сказал Петровский.

- Я про то и толкую, - Двоеглазов кинул в костер ветку и отполз от забушевавшего пламени. - Жизнь у нас, точно, общая, а интерес у всякого свой... Вот ты, скажем, кем был в гражданке?

- Агроном я... Что с того?

- Значит, твоя забота была за землей ходить...

- У нас земля скупая! - закричал Рябышев. - Мы ее и так и этак, и солями, и калеями...

- А у него вот, - Двоеглазов указал на Рябышева, - у него другой интерес... Человек еще молодой, он для себя какой ни на есть принцессы дожидается...

- За фронтовика любая пойдет... - подтвердил Рябышев.

- Видел? - сказал Двоеглазов. - И правильно: за фронтовика пойдет... А я - лепщик... У меня свой интерес... У меня - семейство, жена... Я дочкам намерен полные условия обеспечить...

Он встал на колени и, устремив на Петровского покрасневшие, заслезившиеся глаза, произнес:

- Я считаю - мы богато жить должны... Я хочу, чтоб дочки шоколад ели и персики.

- На здоровье! - весело проговорил Петровский.

- Я немца бью, а сам об семье думаю... И каждый думает, что он себе большую удачу в бою добывает... А получается, что каждый за всех воюет...

"Что же я добываю, для себя?" - подумал Николай, и его будущее как бы засверкало перед ним.

Николай хотел еще слишком многого в самых разнообразных направлениях, затрудняясь избрать что-нибудь определенное. Его предположения в этом смысле пока часто менялись в зависимости от впечатлений, из которых последние были всегда наиболее привлекательными. Но, тем не менее, все, что ожидало его, было превосходно, ибо он прошел уже через самое трудное... Он подумал о Маше, и его охватило волнение от уверенности в том, как хорошо все будет у него с ней.