Ольга Шульга-Страшная - Лабиринты времен

• Название: Лабиринты времен
• Автор: Ольга Шульга-Страшная
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-00039-229-4

Тайное братство Своих существует 2000 лет. Ни одно событие, ни одна война и ни один властитель мира не обделены вниманием и незаметным вмешательством умных и сильных Князей Братства.

---

Дмитрий стоял на расписном крыльце, одетый в простую полотняную рубаху, подпоясанную таким же простым витым поясом. Любил княже одежду просторную и удобную, часто выходил на люди с непокрытой головой. Но простоту эту никто за слабость и недоумие не принимал. Уже привыкли все, что делами и рассудительностью, а не красованием славился их князь.

– Рад видеть тебя, Юрий! Ко времени ты поспел, сейчас снедать будем. – Дмитрий никогда не скрывал своего чревоугодия. Любил князюшко поесть много и вкусно, и гостей хлебосолить тоже любил от щедрости своей душевной.

Бобрин спешился, бросив узду подоспевшему отроку. Он легко, как будто не был тяжел и велик, поднялся к князю.

– Здрав будь, княже. Вести у меня… – Он сразу же поймал тревожный и серьезный Митин взгляд. Друзья повернулись и через миг уже скрылись в темных прохладных сенях. Поднявшись в свою светлицу, князь кивнул на скамью под образами и сам сел рядом.

– Времени нет рассиживаться, княже, совсем нет. Орда у русской земли стоит. Пока отдыхают, сил набираются, но вот-вот покроют собой всю землю до Москвы. Не успеем во время подняться – одолеют.

До позднего вечера судили и рядили два друга, как оборониться от Бегича. И в который раз Дмитрий внял совету Юрия: чем ждать да отбиваться, лучшей всего самим застать ворога врасплох. И порешили с этого раза бить татар их же оружием: и войско подковой ставить, и нападать со всей шири, сминать и давить, пока совсем не рассеются по полю незваные гости.

За три седьмицы собрали дружину. Благо, уже убрано было сено, а хлеба еще не вызрели. Жены и невесты привычно глядели вслед уходящим мужьям и женихам, прячась по-над рукой от солнца и пряча от стороннего глаза слезы. И воеводина Любавушка стояла на расписном крылечке, пряча от всех свое распухшее от слез лицо. Намиловаться и нарадоваться на мужа не успела, как он умчался со своей дружиной, приказав строго-настрого из Москвы да и со двора никуда не отлучаться. Крепко поцеловал в родимые губы, заглянул в любимые очи и сказал коротко:

– Жди.

* * *

Речка Вожа местами была широка, а местами – глубока и бурлива. Татарское войско подошло к ней во второй половине дня, когда солнце уже перевалило через жаркий ленивый гребень зенита. Сердце Бегича тревожно сжималось, непривычно и неуютно было ему, как будто только сейчас почувствовал, что он здесь – гость чужой и непрошеный. А на непрошеных гостей хороший хозяин всегда спускает своих верных псов. Но Бегич знал, он хотел верить, что Дмитрий – плохой хозяин. Небось, уже от страха из Москвы сбежал, а сам навстречу мамаеву войску подарки выслал и моления о пощаде. Распаляя в себе злобу, ехал Бегич и мечтал, как опрокинет обоз с подарками и поскачет дальше и дальше, чтобы забрать свое, большее. Потому как – что такое Русь, если не послушная татарская вотчина? Сколько помнит себя Орда – столько питается от земли русской. Не будет питии этой – не станет и Орды. Это Бегич понимал хорошо.

Шумное войско, переправившись, наконец, через Вожу, стало перестраиваться, чтобы перевалить за едва заметный взгорок и лавиной кинуться на простор земли русской. Но когда поднялись всадники на невысокий берег реки, открылась им страшная по своей красоте и величию картина. Чуть вдалеке и значительно выше их, на просторном косогоре, стояло, широко раскинув крылья, русское воинство. Стояло какой-то последний, страшный миг, и вдруг рухнуло всей своей золоченой от солнца лавиной, сметая и раздавливая еще не опомнившееся после переправы татарское войско. Доспехи звенели, сминая в кучу тела людей и лошадей, всадники покатились вперемешку с лошадьми по откосу назад – в Вожу. И русская река, как будто сговорившись с княжьим войском, покрывала с головой тяжелых и беспомощных чужеземных воинов. Только когда тела их лошадей и их самих в достатке устлали дно реки, только тогда остальные, совсем немногие, смогли перебраться на другой берег. И мчались они, не разбирая дороги, мчались с небольшим передыхом, растеряв весь обоз и все свое добро, весь скот и своих жен и детей, мчались, чтобы спастись самим и донести до Мамая страшную и непонятную весть: Московский Димитрий разбил войско Мамая, а его верный Бегич растаял на русских просторах без следа. И тот, кто видел его в последний раз, навсегда запомнили его ставшие вдруг круглыми, как выдавленные страшными мыслями, глаза. И в глазах этих была покорность ужасной смерти. И еще была безнадежность. А к безнадежности Орда привыкать не хотела.

Мамай визжал так, что во всем дворце его не осталось ни одной души, не свернувшейся от страха. Он в этот же день велел собирать новое войско, цепляясь за последние уходящие летние дни. Но Спас был только у русских, и Он защитил непогодою Русь: ранняя осень, покрывшая траву молодым колким льдом, стылые ночи и серые промозглые дни сопровождали Мамаево войско до самой границы с Русью. А там стало совсем худо. Войско роптало, Чингизовы потомки, избалованные роскошью и негой в Сарае и почти насильно поднятые в поход, как ярмо мешали Мамаю двигаться вперед. Войско, прислушиваясь к их ропоту, тоже все чаще оглядывалось назад. Никогда еще в сердце Мамая не было столько ненависти. И он уже не знал, кого он ненавидит больше: русичей, неизвестно как разбивших его лучшие отряды, или растративших боевой дух своих соплеменников. И то сказать, сколько уже десятилетий разбавляли густую и злую кровь монголов кровью славян, окрашивая их волосы в нежный соломенный цвет и делая глаза голубыми и круглыми. Куда не оглянешься, везде то и дело высились над татарской конницей дети и внуки русских пленниц. И ноги у них были стройны, и плечи широки, не в пример кривоногим и щуплым степнякам.

И в ночь, когда нужно было выбирать направление, сдался и холоду и своей тревоге Мамай. Решил зачерпнуть Рязань, беззащитную в своей гордыне перед Москвой. Зачерпнуть полной своей рукой и откатить назад, в степь. Откатить, чтобы через год-два, собрав все силы, свои и наемные, накрыть лавиной ненавистную Москву с ее Дмитрием, возомнившим себя царем всей земли русской. Он знал, что Рязань стоит в особицу, не протягивая Москве руку в единении Руси. И хотя князь тамошний, худославный среди русичей, но принимаемый в орде, как родной, Олег Рязанский, вины перед Мамаем не имел, расплатиться ему пришлось за все порушенные Мамаевы надежды. Рязань, едва отстроившись от пятилетней давности порухи, опять была сметена с лица земли русской, обагрив кровью рязанцев свои улочки и переулки. Один только князь Рязанский успел спастись вместе со своею казною. И погодя воротился на родное пепелище. Воротился в который раз. И гневались рязанцы в досаде на то, что не идет их князь под крыло Дмитрия московского, который обещал всем землям и всем русичам защиту и единение против татар. И в который уже раз застучали над пепелищами топоры, заново отстраивая родной город. И не было в этом стуке ни радости, ни надежды.

Мамаево войско, нагруженное добром рязанских дворов и рязанского кремля, сыто откатило назад. И голоден был один Мамай, и голодно было его сердце. И тешил он свою злобу и свою ненависть, тешил и мнил, чтобы через год-два собраться и свершить, наконец, смерть над Русью и над ненавистным Димитрием.

* * *

Княжья дружина, возвратившись в Москву после битвы с Бегичем, была встречена народным ликованьем. Ни одна душа не осталась в стороне от праздника. Впервые за всю свою недолгую жизнь Москва гордо праздновала свой верх над ворогом. Шутка ли, первая победа!

Юрий дотемна был на княжьем дворе, разделяя радость и гордость вместе с князем Димитрием. Но не раз и не два замечал он ревнивый взгляд своего друга. Боялся, боялся Димитрий, что вспомнит князь Бобрин свои советы. И тогда часть славы отойдет от Великого князя к нему. И Бобрин привычно отошел в тень, не забывая восхвалять воинский ум и воинскую премудрость Димитрия. Димитрий брови разгладил, и уверенность его в силах своих помножилась. Любил князь, ох любил доброе слово о себе. Да и то сказать, он был первым, взвалившим на себя всё бремя ответственности за судьбу и Москвы, и России. А человечье сердце, оно ведь слабое. И у всякого сердца есть и сомнения, и страх, и растерянность. А вдруг что не так он деет, вдруг не таков должен был быть расчет? И только отец Сергий, усиленно молящийся пред Господом за русскую землю, вселял уверенность в княжье сердце. Он, да еще воевода Бобрин. Да, все-таки воевода…

Юрий возвернулся домой, раскрыл своей боярыне объятья. А она как пташечка забилась, в слезах вся.

– Полно, полно тебе, любая. Вишь, возвернулся я. – Юрий обнял жену и вдруг увидел и почувствовал, что не плачет она, а смеется. И сразу, сердцем почуяв, что к его возвращению уж и подарок готов, подхватил свою ненаглядную и понес в опочивальню. А она, родимая, из рук выскользнула и тихонько так говорит:

– Допреж в баню, а уж потом – утехи… – И столько сладости обещал ее голос, столько неги, что Юрий едва опять не споймал за подол. Но княгинюшка ловка – пырск, и нет ее в светелке. И только в бане, распарившись и распластавшись на широкой лаве, почувствовал Юрий ее маленькую ручку. И коса Любавушки, тяжелой мокрой плетью небольно хлестнувшая его по спине, напомнила давний уговор, что в бане будут любиться, пока старость кости не утомит и чресла не сморщит.