Елена Ровенко - Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон

• Название: Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон
• Автор: Елена Ровенко
• Жанр: Философия
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-89826-467-3

В книге исследуются рецепция и интерпретация базовых онтологических категорий – времени, пространства, материи – во французской философии и искусстве (музыка и живопись) рубежа XIX–XX веков. Выявляется соответствие двух картин мира, создаваемых каждой из этих областей человеческого духа. В орбиту изучения попадают наиболее примечательные фигуры, новации которых отражают кардинальный поворот в философском и художественном мышлении, прежде всего – с точки зрения трактовки важнейшей для миропонимания рубежа столетий категории времени. Философия Анри Бергсона, музыка Клода Дебюсси, фантазии Одилона Редона вступают на страницах книги в диалог, окрашенный в онтологические тона.

---

Понятно, что такой прирост смысла и его видоизменения происходят не только за счет его самораскрытия, но и за счет взаимопроникновения компонентов реальности или взаимодополняющих точек зрения, как уже приходилось отмечать. У. Джеймс онтологический выход за пределы самотождественности прямо выводит из взаимопроникновения частей чувственного потока, резюмируя: «…самая незначительная вещь есть, выражаясь языком Гегеля, „иная по отношению к самой себе“ в самом полном смысле этого термина»[561].

Расценивая указанную онтологическую модуляцию исследуемых предметов как следствие взгляда на мир, Юшкевич упирается в проблему агностицизма: «Не будь в становящемся, при всей его динамичности, каких-то элементов или какого-то аспекта повторения, познание было бы невозможно. Действительность можно было бы в этом случае жить, но нельзя было бы ее познавать. На самом же деле, бытие все сплошь пропитано повторениями, хотя в то же время оно и вечно иное»[562]. Конечно, проблема нешуточная: ибо мы помним, что сам Бергсон постулировал возможность достижения абсолютного знания о реальности, и не только посредством интуиции, а и с помощью интеллекта.

§ 5. Синкретизм «Жизни» и «Познания» и их онтологическое соответствие (correspondence)

Но если «жить» неотделимо от «познавать»? «Действовать на что-либо значит некоторым образом войти в него, но это было бы равнозначно выхождению из самого себя и превращению в другое, что является противоречием, и т. д. Однако каждый из нас есть в этом смысле иной по отношению к самому себе и жизненно знает, как совершить тот трюк, возможность которого отрицается логикой»[563], – так Джеймс утверждает примат чувственного опыта над интеллектом. И именно указанное наличие познающего субъекта во всей его тождественности и не-тождественности себе выступает гарантом самого существования абсолютного знания (что не отменяет в принципе Кантовой недостижимости его; ведь возможность существования подобного знания вовсе не гарантирует наличную данность такового существования, а тем более – реальное обладание этим существованием).

Мерло-Понти вообще считает главным открытием Бергсона то, что «абсолютное знание не парит в пространстве, оно всегда кому-то присуще. <…> Именно потому, что в данном случае я совпадаю и не совпадаю с собой, опыт способен распространиться за пределы того частного бытия, каковым я являюсь»[564]. Вот почему Бергсон и Джеймс имеют полное право не только утвердить гносеологическую функцию интуиции (Бергсон) или чувственного опыта[565] (Джеймс), но и постулировать непримиримость интеллектуалистической логики и чувственного опыта как «двух путей познавания»[566]. «Различения в логике могут проявлять в любой мере свою изолирующую силу, в жизни различные вещи могут находиться, и действительно находятся, в непрестанном общении»[567], – заключает Джеймс.

Итак, невозможно оторвать жизнь от процесса познания. И если все сказанное, говорит Джеймс, «звучит, как внутреннее противоречие»[568], то это не значит, что перед нами реальное противоречие. «…Так как непосредственные факты не высказываются вовсе, а просто суть, пока мы не переведем их на понятия и не дадим им имени, то противоречие зависит только от формы дискурсивности, заступающей место формы реальности»[569], – думается, в этом пункте мы вполне можем признать правоту Джеймса.

Но постулирование нераздельного единства жизни и познания не есть ли утверждение их сущностного соответствия (correspondance) друг другу? Мы можем сказать, что соответствие жизни познанию проявляется у Бергсона и Джеймса именно в процессуальном аспекте: в глагольных формах «жить» и «познавать». Однако эта укорененность процесса познания в самой жизни во всех ее планах (а не только лишь процессуальном) разве не дает права предположить, что познание, равно как и жизнь, неотделимо от существования и бытия в целом? В таком случае гносеология сближается с онтологией посредством их взаимной обусловленности как взаимного соответствия. По крайней мере, наши гносеологические устремления могут достичь цели лишь постольку, поскольку они исходят из нашего целостного (внутреннего и внешнего) опыта реальности.

Может быть, связку «есть» в текстах Бергсона правильно истолковывать именно в смысле установления соответствия, иногда асимптотически близкого эквивалентности. И такое истолкование исходит из того, что «есть» как quasi-определение (!) сущности возможно лишь постольку, поскольку является обозначением нашего приобретения на пути познания, приобретения, которое у Бергсона может быть только установлением соответствия.

О соответствии (correspondance) речь шла выше в связи с образами-посредниками, выражающими сущность философской интуиции о мире именно путем такой correspondance.

Поскольку в дальнейшем «соответствие» станет в данной книге одним из ключевых гносеологических инструментов, всё же стоит прояснить, на каком основании феномен онтологических соответствий и само понятие «correspondance» могут быть актуализованы применительно к бергсоновскому учению[570]. Мне представляется оправданным применение к бергсоновской философии принципа соответствий: ведь Бодлер уделял пристальное внимание проблеме сознания (в том числе творческого) и вопросам его соотношения с окружающей реальностью, внеположной конкретному «я»; именно сознание человека, по словам Бодлера, «проникает в глубинные и тайные отношения вещей, в соответствия и аналогии»[571]. В определенном смысле сознание выступает координатором и приемником тайных связей Мироздания. Как отмечает В. Крючкова, в критических текстах Бодлер оказывает предпочтение психологическим терминам («воображение», «симпатия», «внушение» и др.) перед метафизическими[572]. Однако и Бергсон ставил перед собой задачу разрешить противоречия современной ему психологии[573]. В книге Г. Ражо Бергсон предстает не столько как метафизик, сколько философски ориентированный ученый-психолог[574]. А уж о роли сознания в его концепции и говорить не приходится.

Соответствия выявляют те связи между вещами, которые выше отношений вещей, которые зависят от наличия смысла особого качества, позволяющего осуществить смысловое слияние и смысловую модуляцию феноменов (носителей смысла). Соответствие предполагает качественную множественность, где одно есть другое и не есть другое одновременно, где сущности тождественны и не тождественны себе; а значит, соответствие между качественными образами-понятиями носит символический (не в бергсоновском значении) характер.

Во избежание неясностей уточним, что сам Бергсон иногда употребляет слово «соответствие» в смысле взаимно однозначных математических соответствий[575]; однако иногда философ придает этому слову почти бодлеровское звучание. Напомним, что «бодлеровская теория „соответствий“ между звуками, красками, запахами, выразившаяся, в частности, в одноименном стихотворении, – не что иное, как одно из средств проникновения в сущность мировой гармонии. Конечно, „законы всеобщей аналогии“ не таковы, чтобы их можно было сформулировать на языке понятий и терминов…»[576]. Во Второй части Введения к сборнику «Мысль и движущееся» есть следующие строки: «Изучая устройство нашего интеллекта и прогресс нашей науки, неизбежно приходишь к выводу, что между интеллектом и материей и вправду существуют симметрия, совпадение, соответствие» («symetrie, concordance, correspondance»)[577]. Можно было бы перевести слово «concordance» как «согласие»: этот смысловой нюанс точнее передает характер взаимодействия двух компонентов реальности, в данном случае материи и интеллекта.

Но на чем основано подобное «согласие»? В рассматриваемом случае имеет место гармония природы материи и природы интеллекта[578]; в других случаях Бергсон устанавливает аналогичное согласие между интуицией и жизнью[579]. Однако если согласие может возникать (хотя бы и диалектически) и между различными по природе вещами, – то Бергсон довольно недвусмысленно заявляет о родстве природы материи и природы интеллекта, исходя из их единого генезиса. «Один и тот же процесс должен был одновременно выкроить материю и интеллект из одной ткани, содержавшей их обоих»[580]: но, в таком случае, несомненно нечто общее в самой природе данных компонентов реальности. (Вообще говоря, Бергсон, как следует из некоторых его текстов, понимает природу того или иного компонента реальности не как проявление определенных качеств субстанции (напомним, что, согласно его концепции, субстанциальны изменение, длительность, сознание), а скорее как обусловленность самого существования этими качествами). Это общее, естественно, не может быть тождеством[581], хотя бы потому, что та «более обширная форма существования», из которой выделились и интеллект, и материя, осталась в прошлом и если и существует, то благодаря памяти. Представляется, это общее исходит из эквивалентности[582] компонентов реальности, вступающих в соответствие, в данном случае из эквивалентности материи и интеллекта. Добавим, что образы-посредники, как и образы вообще, предстают, по Бергсону, полноправными компонентами самой реальности, поэтому все сказанное о материи и интеллекте может быть непротиворечиво экстраполировано на них.