Екатерина Фурцева - «Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР»

• Название: «Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР»
• Автор: Екатерина Фурцева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-9955-0880-9

«Вы мой добрый гений» – так говорила Фаина Раневская о Екатерине Фурцевой. А в народе Фурцеву прозвали Екатериной Великой, намекая и на ее невероятную политическую карьеру (ни одна женщина в СССР прежде не поднималась до таких высот – секретаря ЦК и министра культуры), и на ее бурную личную жизнь (первый муж ушел, бросив Фурцеву с 4-месячным ребенком, а второй ради нее оставил жену и детей).

Как простая ткачиха стала «первой леди ЦК», «первой красавицей Кремля» и «самой стильной женщиной СССР»? (Фурцева ежедневно бегала и делала гимнастику, была превосходной пловчихой, теннисисткой и планеристкой, великолепно и с большим вкусом одевалась, первой явилась на кремлевский прием в бальном платье.) Всегда ли она следовала собственным заповедям: «не делать карьеру через койку» и «плакать только в подушку»? Из-за чего пыталась покончить с собой, вскрыв вены? И верить ли слухам, что ранняя смерть Фурцевой (по официальной версии, от сердечной недостаточности) на самом деле была самоубийством?

Эта книга – не политические мемуары, а личная исповедь «Екатерины Великой», поэтому первая публикация состоялась за рубежом. И лишь теперь эти сенсационные откровения «самой удивительной женщины СССР» возвращаются к отечественным читателям.

---

Во Франции я слышала такое мнение, будто в супружеской жизни неизбежны периоды взаимного охлаждения. Это, мол, в порядке вещей, и бояться этого не следует. Со временем все образуется. Само собой. Главное – не наделать глупостей, не испортить отношения окончательно. Не очень-то в это верю, потому что знаю много семей, у которых таких периодов никогда не было. Некоторые и тридцать-сорок лет подряд живут душа в душу. Но на всякий случай стараюсь не делать глупостей. Делаю вид, будто все хорошо. Очень стыдно притворяться перед самой собой. Чувствую себя последней дурой. Но притворяюсь. Николай же не притворяется, ведет себя так, как ему хочется. Он может позволить себе любое высказывание. С некоторых пор начал говорить мне резкости под видом шуток. На губах улыбка, а взгляд серьезный. Сразу чувствуется, что никакая это не шутка. Не раз просила его не «шутить» так. Не помогает. Иногда он «шутит», а иногда может сказать и не в шутку. Причем такое, что не знаю, как мне быть – плакать или смеяться. Плакать, потому что обидно, или смеяться над явной глупостью. Обычно сначала пытаюсь смеяться, но быстро срываюсь на плач. Главная тема последнего времени у Николая – мое «коварство». Оказывается, я коварно обманула его – вышла за него замуж только для того, чтобы считаться замужней женщиной. Без любви. Все мои слова о любви были лживыми, считает Николай. Положение замужней женщины, по его мнению, было нужно мне для карьеры. Вот как! То, что на тот момент я была первым секретарем Московского горкома, Николай в расчет не принимает. Он имеет привычку отмахиваться от фактов, которые не хочет замечать. Если уж я, будучи «разведенкой», стала первым секретарем Московского горкома, то и секретарем ЦК стала бы без выхода замуж. Николай прекрасно это понимает. Но ему хочется уязвить меня побольнее и потому он говорит чепуху. Мое семейное положение никогда не отражалось на моем служебном росте. Человека оценивают по делам, а не по семейному положению. Кроме того, я никогда не давала никому повода вспоминать о моем семейном положении. Николай добивается своей цели. Меня ранит не то, что он выдумал, потому что над такой чушью можно только посмеяться. Меня ранит то, что человек, которого я когда-то любила и которому я доверяла, настолько сильно изменился. Меня ранит то, что ему нравится делать мне больно. Это не обычные супружеские перебранки. Это гораздо серьезнее. Перебранка перебранке рознь. Про одни перебранки можно сказать: «пустяки, милые бранятся – только тешатся». Но есть и другие. Такие, от которых на душе остается рубец. Сколько уже их у меня, этих рубцов! Начну считать, так со счету собьюсь.

Стараюсь не делать глупостей. Пытаюсь смеяться сквозь слезы. Прошу – давай не будем вредничать. Надеюсь на что-то, а на что, и сама не знаю. Но хочется надеяться, вот и надеюсь.

29 июня 1971 года

Для кого министерство пишет приказы? Есть приказ, запрещающий давать в день несколько концертов. Это сказывается и на качестве, и на здоровье артистов, идет вразрез с трудовым законодательством. Но дают же! Дают! По три, по четыре концерта! Договариваются в частном порядке. Получают разрешения у местного начальства. С руководителями, которые позволяют себе игнорировать приказы министерства, у меня разговор короткий. Таких снимаю без сожаления и сомнения. О такой «мелочи», как обязательное утверждение концертных программ, «забывают» уже в Клину. Про Ростов или Свердловск[26] и говорить нечего. Только в этом году за незаконную предпринимательскую деятельность привлечено к ответственности сто пятьдесят два работника культуры! Сто пятьдесят два! Кухарский, желая меня успокоить, сказал: «Так это же на весь Союз, страна у нас большая». Все равно! Какая бы ни была у нас огромная страна, цифра эта позорная. А что делать – не знаю. Иногда опускаются руки. Новые руководители будут игнорировать новые приказы, а актеры будут продолжать давать по четыре концерта. Считаю неправильным, что к ответственности привлекают только организаторов «левых» выступлений. Они договариваются, они производят расчеты, а артисты остаются в стороне. В их действиях нет состава преступления. Якобы нет, а на самом деле есть. Они не дети, а взрослые люди. Все знают, все понимают и на самом деле являются соучастниками.

6 июля 1971 года

Ирина Архипова для меня – образец советской женщины. Талантливая, умная, красивая, трудолюбивая. Все достоинства при ней. Иностранная пресса любит ее больше других советских актрис. Пишут о ней много, и это время от времени вызывает опасение у наших перестраховщиков. «Смотрите, как популярна Архипова за рубежом. Известность может вскружить ей голову и толкнуть на необдуманные шаги…» Намек ясен – боятся, что Архипова может не вернуться с гастролей. Уж в Архиповой-то можно не сомневаться. Хотела бы, так давно бы сделала. Возможностей у нее было предостаточно. Верю ей, как себе. Порядочность и ум этой женщины не позволят ей сделать ничего недостойного.

Без даты

Николай упрекнул меня в том, что я «лебезила» перед Никитой Сергеевичем в надежде на то, что он вернет меня в секретари ЦК. Иначе бы не стала дарить ему подарков на 70-летие от себя лично. Упрекнул, несмотря на то что знал мои истинные мотивы и сам их одобрял когда-то. Своим личным подарком я хотела подчеркнуть, что былое предано забвению. Пусть я ничего не забыла, потому что такое не забудешь, но афишировать этого не стоило. Какой смысл? Худой мир лучше доброй ссоры. Никита Сергеевич дал мне это понять первым. После моего необдуманного поступка он мог воспользоваться случаем и снять меня с должности министра. Мог бы, но не стал этого делать. Да, конечно, он чувствовал, что обошелся со мной несправедливо и даже жестоко. Жестокость выражалась не в том, что меня сняли с секретарей ЦК. Жестокость проявилась в другом. Полтора года – с мая 60-го по октябрь 61-го – я питала напрасные надежды, а потом поняла, что меня попросту обманули. В мае 60-го мне было сказано, что все еще может измениться и зависит это от меня самой. Я поверила, что смогу реабилитироваться. Поверила, потому что меня не вывели из Президиума[27]. Это вселяло надежду на то, что все может вернуться. У меня было чувство, будто я участвую в какой-то большой, непонятной мне, но очень важной игре. Я поверила и терпеливо ждала. Обида душила меня, а я старалась задушить ее – так надо, значит, так тому и быть. Ждала, верила. Когда не понимаешь, остается только верить. Но оказалось, что меня обманули. Я поняла, почему так произошло. Никита Сергеевич чувствовал себя не совсем уверенно с того момента, как Молотов и другие выступили против него. Удар был неожиданным и сильным. Тогда Никиту Сергеевича спас Пленум ЦК. Но он боялся, что на съезде затаившиеся враги снова могут выступить против него. Молотов[28] пользовался в партии большим авторитетом и, несмотря на его опалу, многие руководители относились к нему с большим уважением. Если бы было иначе, Никита Сергеевич отправил бы Молотова на пенсию прямо в 57-м. Но он не смог так сделать. У Маленкова[29] тоже хватало сторонников. Он многих успел выдвинуть, и люди чувствовали себя обязанными ему. Обязанными и связанными с ним одной веревочкой. Постепенно тех, кого считали «маленковцами», убрали с руководящих постов. Но этот процесс был долгим. К 22-му съезду убрали лишь некоторых. И заменить часто было некем, и внимания привлекать не хотелось. И у Кагановича[30] были повсюду свои люди. За Молотовым, Маленковым и Кагановичем следили, но у Молотова и Кагановича был богатый опыт подпольной работы. Они могли действовать тайно. Могли застать Никиту Сергеевича врасплох на 22-м съезде. Была такая опасность. Застать врасплох на съезде означает победить. Решение съезда никто изменить не сможет. Высшая инстанция. Тот, кому удастся повести за собой съезд, победит сразу и окончательно. Никита Сергеевич все понимал и хотел подстраховаться. Ему требовалось как можно больше сторонников, потому что победа зависела от числа голосов и от их веса. Вот он и стремился оставить до поры до времени в своих сторонниках даже тех, с кем он обошелся несправедливо. Меня, например. На всякий случай. Чтобы не выступили против, чтобы поддержали, если что. А уж после съезда можно «решить вопрос» окончательно. Тогда уже нечего будет опасаться. Нечего и некого.

Насчет меня Никита Сергеевич ошибался. Ему не надо было водить меня за нос, успокаивать лживыми обещаниями. Я бы никогда не позволила себе плести интригу против Первого и устраивать раскол в руководстве страны из-за личных амбиций. Я, собственно, и поддержала его в 57-м в первую очередь потому, что являюсь противником раскола. Басню Крылова про Лебедя, Щуку и Рака знаю наизусть. Советское руководство сильно своим единством и всякий, кто смеет посягнуть на это единство, – мой враг. Интересы Советского Союза для меня выше всего. Я не интриганка, но Никита Сергеевич считал иначе. Когда я поняла, что меня долгое время водили за нос, и поняла почему, обида вскипела в душе со страшной силой. В результате произошло то, что произошло. Больно, когда тебя незаслуженно оскорбляют недоверием. Одного раза достаточно, чтобы сердце болело всю оставшуюся жизнь. Но стократ больнее, когда все повторяется. Да еще и таким вот гадким образом. Это не по-товарищески, не по-коммунистически и не по-людски. Было такое чувство, будто я работаю не в Советском правительстве, а при каком-нибудь императорском дворе. Не могу представить, чтобы что-то подобное могло бы происходить при Сталине.