Емельян Марков - Третий ход

• Название: Третий ход
• Автор: Емельян Марков
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-92188-1

«Третий ход» у пожарных значит, что дело серьезное, огонь угрожает жизни. Но эта книга, вопреки названию, почти не о пожарных. Ее герои борются с другим огнем: талантливые, жалкие, мужественные, мечтательные и насмешливые, герои романа скрывают тоску своих бессмертных душ по высокой и светлой любви.

---

Ладно, крылечки, эспланады и откосы цоколей с капельниками, которые только метлой возьмешь, когда старание разберет. А снег? Куда сам снег девать? На газоны? А киоск мешает? А у других ворот не на храм же бросать? То-то… И толкаешь двуручным движком снег за ворота, на проезжую часть. Имеют место частые конфликты с водителями снегоуборочных машин. Похмелье и гнев водителей свежи и беспримесны, как выпавший ночью снег.

Вконец заработавшись, сторож чувствовал себя на рассвете то Зевсом с колючим молниеносным взглядом и колючей лучистой бородой, всесильно разгребающим роскошные телеса заспанных снежных облаков, одно облако свесило до крыши девятиэтажки дородную рыхлую икру… то встречным мальчонкой Блаженного Августина, кружкой вычерпывающим Средиземное море.

Нередко за одну смену весь снег убрать не получалось, оставался снежный подарочек сменщику, а если мело несколько дней подряд, подарочек разрастался, и приходилось выходить всем сторожам сверх смены. Есть упоение в бою у снежной бездны на краю, снежная бездна не под ногами, а над головой, но когда балансируешь с двойной порцией снега на лопате, все равно будто на краю. Не кровь, а пот в этом бою течет рекой и леденит рубаху на спине под свитером и курткой.

Храм за ночь вбирал могильный холод из темных недр земли, как старик; но гремели железные двери, возжигались внутри лампады, свечи, румянились лики икон, и в храме начинался детский праздник. Настоящий праздник всегда детский. А «не по-детски» – уже не праздник, а форменное мучение. Да… Истинно, истинно говорю вам. Жаль, что вы уже ушли с подворья, да еще в моих валенках, что ж, во славу Божью… Хотя нет, просто у вас такие же, пардон. Или почудилось, и вы не в валенках, это я в валенках, и уже на каждого думаю, что и он должен быть непременно в валенках. Снобизм, знаете ли… Белые валенки, такие высокие, что и смотришь на людей поверх валенок. Снобизм церковного сторожа, снобизм валенка.

Случалось, близкий ночной снегопад предварялся сильным ветром. Андрей бродил по подворью и с вызовом подставлялся ветру. Тополя вместе с Андреем противостояли ветру дюжими ветвями; а зачем, когда плакучая береза между ними покорна ветру и когда его нет? За нее не страшно, за нее больно – что в июне звонарь опять хмуро, словно вдруг перепутал березу с колокольней, полезет ломать ветки к Троице. А за тополя страшно, как за себя, но страшно и сладко, ведь хочется втайне жертвы, хочется, чтобы ветвь переломилась, чтобы что-то переломилось в одинокой судьбе! Но Бог милостив, он надломленное не преломляет.

* * *

Колодин побродил около храма туда-сюда, вернулся к себе в сторожевую келью.

Сторожевая келья помещалась в мансарде домика бухгалтерии. Скошенный согласно со скатами крыши потолок, высокие, на три стороны окна. Выходишь в смену, словно в морское плаванье. По большим праздникам, когда присутствовали все сторожа, в мансарде и было так же бесприютно уютно и меланхолически весело, как в кубрике. Снежные волны застят окна, староста боцманом кричит снизу, чтоб выходили, настоятель на амвоне, как на капитанском мостике, отважно смотрит вдаль, звонарь на колокольне управляется с оледенелыми веревками, словно на рее со снастями, прихожане кишат на паперти, как рыба в неверных сетях над пучиной, а профессиональные нищие мелькают в зимнем мраке, подобно тритонам в черных волнах, с бородами, как обломки кораблекрушений. Впрочем, зимой нечасто увидишь такого тритона, в основном бабушки-пенсионерки с пластмассовыми одноразовыми стаканчиками для мелочи в пугливых руках. Самодеятельность! А профессиональные нищие то ли в спячку погружаются, то ли, как и полагается тритонам, уходят на дно, то ли мигрируют в теплые края, то ли боятся, что их снег заставят убирать, во всяком случае, в подавляющем большинстве своем исчезают. И появляются только вместе с подснежниками, сами весенние, посвежевшие, как подснежники, и такие же синие; дефилируют по подворью, норовят пробраться в туалет, с удобством соснуть на чистом белом унитазе, уронив в забытьи голову; сторожа их гонят от туалета, кричат истерично: «За ворота, за ворота!..», – и нищие неспешно и величественно удаляются за ворота. А как осенью они сбиваются в стаю и сидят в куче жухлых листьев за облупленными гаражами соседнего жилого дома? Сидят немо, живописно, взирают всяк в свою сторону, кажется, вот сейчас запоют, но они не поют, а все равно кажется – нет, нет! еще мгновение – и запоют! Но…

Колодин сел за письменный стол перед амбарной книгой. Он опять и опять медлил внести запись о факте своей вахты. Поздний вечер, опустело подворье, что надо? Почему не расписываешься в минувшем дне? Вон другой сторож, татарин, только прибежит на всех парах, так сразу, не раздеваясь, за стол, сохранно сопит, записывает. Почему не расписался? Со сговорчивой улыбкой глянет и сразу отводит красивые глаза, даже в толпе воскресной заметно, как он за спинами прихожан глаза прячет. Обрюзглый, но глаза красивые, у него дочь-красавица. В глазах – дочь, вот и отводит красоту ревниво, чтобы не испугать. Больно красива дочь. Я вот сразу расписываюсь… Как же так сразу, мало ли что?.. Что?.. Нет, сразу, как же… Как же расписываться в несбывшемся дне? Мудришь, Андрей, хе-хе… Какая разница? Ты вот часто вообще пустую строчку оставляешь, с толку сбиваешь: был ты, не было тебя… Пиши лучше сразу… Этот сторож очень ревностно относился к своему сну, уважал его, для него уважать себя значило уважать свой сон. Сну он предавался благоговейно. Ну и что, что смена, что значит не положено? Должен же я поспать. Он отключал телефон, запирал ворота, нижнюю дверь и приходил в объятия Морфея. Спать начеку, как остальные, он не мог и не желал, остальные – полуодетые, разве покрывалами тонкими прикроются, спят чутко, напряженно, на грани. А он – нет, у него и простыня хрустит, и перьевая подушка взбита, и ватное стеганое одеяло… Хорошо! Будильник завел – и отбой, хоть трава не расти. Настоятель приехал раз на своей «Субару» среди ночи, названивал, названивал по сотовому. Ни в какую. Перелез (настоятель, протоиерей!) через забор, стучит уже снизу в дверь, долбит кулаком, кричит своим кряжистым голосом. Без толку, спит сторож. Достучался-таки, вышел сторож заспанный, в трусах. Ворота!.. Что ворота? Беги, ворота отпирай. В таком виде? Сейчас, оденусь… С завтрашнего дня ты у нас не работаешь. Хорошо… Обижен, но невозмутим, потому что все что угодно – пожалуйста, но сон – это святое. Уволили, потом вскоре восстановили…

Теперь из-за подвижек в графике сторож татарин Андрея не сменял. Андрей всегда тосковал по сторожу через смену, оттого, наверное, что встречались они только в праздники или если аврал, тоже своего рода праздник, веселая паника, славная запарка.

Колодин сел за письменный стол и снова захотел есть. Не навязших в зубах поминальных конфеток «Цитрон» с чаем, а – есть! К вечеру выдаваемая в трапезной к обеду добавка на ужин чаще потреблялась дочиста. Остывшее первое, какие-нибудь щи из шпината с накрошенным яйцом, Андрей увлеченно подбирал под колокольный звон к вечерней службе, а второе, если вкусное, сметал сразу после обеда, но, скажем, холодная невкусная рисовая каша могла киснуть в тарелке на шкафу до утра; ее Андрей тайком проносил за сарай для ворон перед пересменком в страхе попасться поварихе на глаза и оскорбить ее. Так вот, поздними вечерами от голода спасал черный хлеб с растительным маслом и солью. И соль, и масло у сторожей были общие, тем слаще елось. Но хлеб, напитанный маслом и натертый солью, хорошо бы закусить чем-нибудь свеженьким или острым. Часто Андрей закусывал чесноком, но сегодня его ожидало кое-что полакомее. Под снегом еще оставалась декоративная капуста!

Андрей плеснул в блюдце подсолнечного масла, утопил в нем кусок бородинского хлеба и сорвался вниз по лестнице в два крутых пролета через темную безоконную дворницкую за капустой. Своими огромными валенками он попрал девственные млечные сувои, вложил руку в жгучий морозный снег, нашарил и со счастливым ожесточением выдрал несколько листков декоративной капусты, потом, ликовствуя, припустил опять наверх. Влажные, яркие, свежие, сочные, с чистой слезой в стебле, гофрированные, женственные, лапчатые, пузырчатые, складчатые, сетчатые, морщинистые, упругие, кружевные, с кислинкой, с вяжинкой, с горчинкой, пегие, сиренево-зеленые, с лиловыми и красными прожилками листья сполоснул под холодной водопроводной водой, откусил добрый кусок истекающего маслом посоленного бородинского хлеба и затолкал в рот капустную роскошь. Капустный сок огнем пробежал по телу и вернулся сильной, испепеляющей все греховные помыслы, отрадной, как весеннее дуновение, отрыжкой.

Кое-как насытив утробу, Андрей восторженно водрузил чайник на двухконфорочную спиральную электроплитку, после паузы открывшую в полумраке алый глазок, в очередной раз исторгся наружу и завернул в нижний храм.