Коллектив авторов - Психология, лингвистика и междисциплинарные связи

• Название: Психология, лингвистика и междисциплинарные связи
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-89357-264-3

Очередной сборник научных работ преподавателей, сотрудников и аспирантов кафедры общей психологии факультета психологии МГУ. Издание сборника приурочено к сорокалетию факультета психологии. В него входят статьи как ведущих ученых, так и молодых исследователей, охватывающие самый широкий круг проблем общепсихологического знания и преподавания общей психологии, а также ранее не публиковавшиеся материалы из архива О.К. Тихомирова и В.В. Петухова.

Адресуется психологам.

---

Тем не менее, понятие интеграционности не может быть сброшено со счетов в рассуждениях о структуре художественного – и любого другого – текста, как не может быть сброшено со счетов и утверждение о его слоевом строении (Р. Ингарден). Безусловно, эти слои интегрируются, но не сами собой, а авторами и реципиентами (какого-либо текста), выступая в виде некоторой целостности, хотя в ней не исключены и некоторые разрывы (лакуны). В свою очередь, «цельность (целостность) есть латентное проекционное (концептуальное) состояние текста, возникающее в процессе взаимодействия реципиента и текста, в то время как связность есть рядоположенность и соположенность строевых и нестроевых элементов языка/речи, есть некоторая дистрибуция, законы которой определены технологией соответствующего языка (с этой точки зрения вообще не может быть несвязных текстов)»(Сорокин, 1982, с.65). Ср. в связи с этим следующее утверждение А.И. Новикова: «Анализ высказываний испытуемых позволяет, на наш взгляд, предположить, что доминирующую роль… играет содержательная связь внутри некоторой структуры, характеризующейся определенной замкнутостью и целостностью. Такая структура есть не что иное, как предметная, или ментальная, ситуация, выраженная в тексте соответствующими языковыми средствами»(Новиков, 1999, с.46). Иными словами, ТЕКСТ является совокупностью предметных/ментальных ситуаций, описывающих и денотативное, и коннотативное поведение (см.: Матурана, 1996,с.114 – 119), характеризующееся определенными ноэтически-ноэматическими признаками / свойствами, специфицирующими состояние того или иного возможного (допустимого и допускаемого) мира.

(Примечание. С этой точки зрения недостаточно эвристическими оказываются такие, например, утверждения: «До недавнего времени в отечественных лингвистических работах термин “связный текст” употреблялся только для обозначения речевой продукции, зафиксированной в письменной форме. В последнее время этот термин употребляется, как правило, для обозначения не только письменной, но и устной связной речи, передаваемой различными способами. Сейчас уже можно с полной определенностью считать, что в лингвистическом узусе термин “связный текст” закрепился для обозначения связной речевой продукции независимо от способа ее репрезентации. <…> Наиболее общий характер носит закон связности. На его основе формируется само понятие связного текста. В общем виде этот закон можно сформулировать так: ПРЕДЛОЖЕНИЯ ТЕКСТА СВЯЗАНЫ МЕЖДУ СОБОЙПО СМЫСЛУ, И ЭТА СВЯЗЬ ВЫРАЖЕНА РАЗЛИЧНЫМИ ЯЗЫКОВЫМИСПОСОБАМИ» (Откупщикова, 1982, с.4 – 5, 36). В связи с последним высказыванием приведу точку зрения М. Хайдеггера: «То, что мы обыкновенно считаем речью, а именно, состав слов и правила их соединения, есть лишь передний план речи» (Хайдеггер, 1991,с.40).)

Возвращаясь к рассуждениям А.А. Богатырева об единице смыслопостроения/ноэматической единице (текст как их совокупность и есть то, что можно было бы назвать, пользуясь метафорой Э. Гуссерля, «геометрией переживаний» (Гуссерль, 1996,с.63), следует все-таки иметь в виду ее специфический статус:«…Полная ноэма заключается в целом комплексе ноэматических элементов, <…> специфический момент смысла образует в этом комплексе лишь своего рода необходимое ядро, или центральный слой, в котором сущностно фундируются другие моменты, – только поэтому мы и были вправе называть их смысловыми моментами, однако в расширительном смысле слова» (там же, с.77).Немаловажен также и факт корреляции поэтических и ноэматических модификаций (там же, с.84), предопределяющих те или иные / слабые или сильные фокусы внимания к «геометрии переживаний». Следует учитывать, что, по мнению Э. Гуссерля, сущность поэтического заключается «в том, чтобы вскрывать в себе нечто, подобное “смыслу”, скрывать в себе даже и многогранный смысл…» (там же, с.73), что структура аттенционального ядра и аттенциональных сдвигов формируется под влиянием тех «целеполаганий», которые ей приписывают ноэзы.

Если в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» истолковываются понятия текста (Лингвистический…, 1990, с.507) и контекста: «…Фрагмент текста, включающий избранную для анализа единицу, необходимый и достаточный для определения значения этой единицы, являющегося непротиворечивым по отношению к общему смыслу данного текста. Иначе говоря, контекст есть фрагмент текста минус определяемая единица» (там же,с.238), то понятия подтекст и затекст в нем отсутствуют (по-видимому, ЭТО-ЕЩЕ-НЕ-ТЕРМИНЫ / ПОЧТИ ТЕРМИНЫ?). Почти такое (по сути) истолкование предлагала и М.И. Откупщикова:«Контекстом данного предложения принято считать часть текста, расположенную влево или вправо от данного предложения (в случае письменной формы), или произнесенную до (после) в случае устной формы. Конситуацией (или ситуацией речи) в узком смысле называются обстоятельства, сопутствующие произнесению (написанию) связного текста» (Откупщикова, 1982, с.13). По мнению А.А. Богатырева, понятие контекста является растяжимым до бесконечности и «плавающим» (Богатырев, 1998, с.56), а истолкование понятия подтекста, предлагаемого исследователями, противоречивым: в этом истолковании не различаются «1) потенциальные и актуальные элементы смыслоообразования; 2) ноэмы, усматриваемые (а) на основе опыта семантизирующего и (б)на основе наблюдений над содержательной стороной высказывания» (Богатырев, 1998, с.59). Он полагает, что «на статус сокрытого интенционального начала в тексте может претендовать «затекст». Обычно этот термин интерпретируется как те значащие компоненты смыслообразования, которые непосредственно не представлены в тексте» (там же, с.56).

Показательно для статуса понятия подтекст, что Н.А. Кузьмина, обсуждая различия в истолковании интертекста, пишет следующее: «Интертекстом называют… подтекст как компонент семантической структуры произведения (С.Т. Золян). Центр тяжести таким образом переносится на интерпретацию, понимание (Золян, 1989)» (Кузьмина, 2004, с.20). Показательно также, что, рассматривая контекстную связанность (Лайонз, 1978, с.250 – 262),Д. Лайонз квалифицирует понятие контекста как интуитивное /неопределяемое, настаивая на том, что «контекст высказывания не может быть просто отождествлен с пространственно-временной ситуацией, в которой оно имеет место; он должен включать в себя не только релевантные объекты и действия, происходящие в данном месте и в данный момент, но также и знание, общее для говорящего и слушающего, знание того, что было сказано раньше, в той мере, в какой сказанное ранее существенно для понимания данного высказывания. Мы должны включить в него также молчаливое согласие говорящего и слушающего со всеми релевантными обычаями, убеждениями и пресуппозициями, которые считаются «само собой разумеющимся» для членов речевого коллектива, к которому принадлежат говорящий и слушающий»(там же, с.437). Немаловажен и факт разведения Д. Лайонзом ограниченных и развивающихся контекстов: первые, по его мнению, это контексты, «в которых участники беседы не опираются ни на предшествующие знания друг о друге, ни на «информацию»,содержащуюся в ранее произнесенных высказываниях, но в которых они используют более общие мнения, обычаи и пресуппозиции, господствующие в данной конкретной «сфере рассуждения» в данном обществе» (там же, с.443 – 444), вторые – это контексты, ориентированные на амплификацию тел знаков и их ментальных коррелятов. Все вышепроцитированное позволяет, по-видимому, рассматривать текст как совокупность контекстивов, сцепленных между собой некоторой интенциональной авторской установкой, но контекстивов различных: контекстивов обыденного общения, контекстивов ограниченных, и контекстивов амплификационных, характерных для беллетристического общения, причем они вряд ли подчиняются правилам релевантности (по Д.Лайонзу), ибо выстраиваются по принципу дополняющей друг друга мозаичности, а не в духе автобиографии или устава. Дело осложняется еще и тем, что эти контекстивы являются интратекстовыми, а говоря иначе, интраконтекстивами/эндоконтекстивами, которые следует отличать от интерконтекстивов/экзоконтекстивов, отсылающих не только от микро- и макрофрагмента одного текста к микро- и макрофрагменту другого текста, но и от одного дискурса к другому дискурсу, понимая под ним совокупность и вербальных, и невербальных ментально-интенциональных установок того или другого продуциента. Если полагать вслед за Ж. – П. Сартром, что этим установкам присущи, как и свободе, независимость, безосновность и неоправданность (Сартр, 2004,с.42), то очевидно, что ее аксиологический статус может быть выявлен лишь в результате анализа авторского психотипа как совокупности экзистенциально-креативных координат (о таких попытках см.: Фаустов, 2000; Савинков, 2004), рамками которых ограничено чье-либо духовное бытие: «Духовность есть некое бытие,и она проявляет себя именно как бытие: ей присущи объективность, монолитность, постоянство и внутренняя самотождественность, свойственные бытию, в котором, однако, таится внутренняя оговорка: это бытие воплощено не до конца…; оно никогда не наличествует полностью, не бывает полностью зримым, но в силу своей предельной сдержанности как бы повисает между бытием и небытием (Сартр, 2004, с.118). Иными словами, и эндоконтекстивы, и экзоконтекстивы суть шифтеры (в самом широком смысле этого термина), или эготические дейксисы, в чьей вербальной (и невербальной?) фактуре представлены те или иные личностные особенности/состояния, свидетельствующих о явных и скрытых установках продуциента, противопоставляемых – вжесткой или мягкой форме – некоторым другим, существующим в реальном или возможном мире. То, что А.А. Богатырев называет противотекстом (лучше бы: контрминитекстом) оправданнее квалифицировать как эндоконтекстив, чья ценность заключается именно в его «изотеричной интервальности» (Богатырев,1998, с.84), напротив, он является экстенсификатором этого окружения, способствующим возникновению остаточной энтропии (оней см., в частности: Иванов, 2004, с.148 – 153).