Сергей Бурдыгин - Не мёрзни под кустом. Повесть

• Название: Не мёрзни под кустом. Повесть
• Автор: Сергей Бурдыгин
• Жанр: Русское современное

Герой повести работает охранником в больнице небольшого городка. Неожиданно туда попадает его бывшая жена, с которой они развелись два года назад. Неожиданно выясняется, что прежние чувства не угасли, скорее, наоборот. Однако Настя, оказывается, неизлечимо больна. Медицина ей помочь уже бессильна. И тогда бывшие супруги пытаются найти помощь у всевозможных целителей, экстрасенсов, служителей церкви. К сожалению, выясняется, что многие из них просто зарабатывают на чужом горе…

---

– Ну, уж только не здесь, – примирительно улыбнулась Инна Сергеевна, поправляя седую прядь, – тут все еще по-детски. Я, например, зайчонка играю.

– Вы? – искренне удивилась Настя, – я думал, девочка какая-то, вы уж извините.

– А она и есть девочка, – хохотнул Мордвинов, – в смысле души, так сказать. А я вот – старое деревянное строение с прогнившим крыльцом. Точнее не скажешь.

– Зря вы так, – поправила его Настя, – в жизни каждый день – как первый. Главное – прожить его с радостью. Поверьте, я в этом уверена.

– За уверенность нужно поднять, – добавил дядя Петя, – и за знакомство. И за спектакль вообще. Дети приходят – значит, мы нужны.

Мне почему-то показалось, что он в этих своих словах сильно сомневается.

Но потом наш волк взял откуда-то гитару, мы стали петь песни и рассказывать веселые истории. Мордвинов поведал, как ему однажды, еще в драматическом, во время спектакля вместо стакана воды, как надобно было по сценарию, подали ради шутки чистого спирту. Ничего, выпил. И роль свою доиграл.

– Только казалось мне тогда, – вздохнул он, – что эта проклятая пьеса никогда не кончится. А я ведь передовика производства играл…

– Суфлер наш в те минуты чуть с ума не сошел, – вставила Зоя, – нес ты, признаться, такую отсебятину… Но жизненно. Как самый что ни на есть передовик…

Вернулись мы в больницу очень поздно.

5

Если бы я, ради борьбы с одиночеством, задумал бы завести себе какую-нибудь живность, то уж точно не попугая кареллу. Кеша в кабинете Сергея Николаевича по утрам орал так истошно, что слышно его было, казалось, по всему корпусу. Больные жаловались. Но почему-то не главврачу, что было бы вполне объяснимо, а Гараняну. Тот отмахивался:

– Он не кричит, а поет. Радуется жизни, значит. Вы настоящих криков не слышали, когда человеку кости ломают.

Было в этом резюме что-то очень темное.

Я часто задумывался – чего ради этот человек обустраивал свою безусловно нерядовую жизнь, вершил наверняка чужими судьбами, власти над этими судьбами добивался? Чтобы свою жизнь заканчивать вот так, без голоса в одиночной палате? Никто из родственников к нему не приходил, вероятно, их и не было. Появлялись регулярно «качки» с продуктами, хорошим, истинно индийским чаем, неподдельной выпивкой, наконец. Но было в этом что-то от обязательного какого-то прислуживания, стремления показать себя перед еще сильным, многое могущим изменить человеком. Похоже, он и сам это понимал. Однажды спросил Агафонова:

– Вот чего бы ты больше всего хотел в жизни?

– Всего, – веско ответил слесарь, – вот конкретно сейчас – отварной картошки рассыпчатой. С селедочкой.

– А квартиру? Свою, новую?

– Будет у меня квартира, – серьезно отметил Агафонов, – с оградкой и под памятником жестяным, – а вот картошки там я уже не покушаю…

Однажды к нам привезли отставного какого-то партаппаратчика, в солидно пенсионном уже возрасте, с довольно серьезным заболеванием позвоночника. Как-то сразу все его стали звать исключительно по имени-отчеству – Макар Игнатович, даже Гаранян. Новоприбывший с утра читал свежие газеты, пил кефир и любил поговорить о международном положении. Норовил вообще порассуждать. Родственники к нему ходили гурьбой, сотовый телефон звонил часто, и попугая Кешу он невзлюбил сразу.

– Абсолютно пустая птица, – откровенничал он, – то ли дело куры там, гуси. Ото всего должна быть польза.

– А от нас с вами какая? – не выдержал однажды Гаранян, – я, например, и насчет своей-то жизни сомневаюсь.

– Ну, ты Степан Суренович, может, и сомневаешься, – ответил тот, – и правильно делаешь, наверное. Пошел бы по государственному пути – цены бы тебе не было. Способности-то есть… А я, скажем, всю свою жизнь людям отдал. Это вы сейчас все порушили.

– И чего же вы, Макар Игнатович, им такого отдали? Машину свою? Дачу? Небось, детей-то хоромами без очереди обеспечили. А ветерана какого-нибудь из халупы так и не переселили…

– Кого надо, переселяли, – обиделся старик, – ветераны – они тоже разные бывают. На всех балконов не построишь.

– Вон как, – прошипел Гаранян, улыбнувшись, – а говорили тогда, что все равны…

Спор неожиданно подытожил зашедший по случаю Агафонов:

– Это они меж собой равны. Ну, те, кто у кормушки. И тогда, и сейчас. И то норовят отпихнуть друг дружку. Каждому – по потребностям…

6

Зима наступала как-то даже жестоко.

– На лыжах скоро можно будет идти, – сказала Настя, – вот вылечусь, и сходим, правда? Рощу заречную посмотрим…

– А чего откладывать? – предложил я, – можно и сейчас посмотреть, тропинки там уже все подмерзли. Шашлычок сварганим. Как раньше. Не так уж там и холодно.

Раньше мы, действительно, любили в эту рощу ходить. Пельмени на костре в чайнике варили. Ну, и без шашлычка, конечно, не обходилось. Потом я часто вспоминал эти походы. Настя, наверное, тоже.

Однажды мы шли с ней по тропинке, взявшись за руки, Так мы были все время рядом. Шли и весело о чем-то болтали. И вдруг навстречу нам попалась пожилая уже женщина в выцветшем уже осеннем пальто. Она прошла мимо нас, потом оглянулась и сказала:

– Вот так всегда и ходите. Только так. Светлее в жизни будет.

До нашего развода оставалось полгода.

В рощу мы теперь пошли снова, только не на лыжах, снег еще не задерживался надолго, просто падал с неба мелкой крупой и тут же таял, отчего на тропинках часто попадались лужи. Было тихо и спокойно, ветер из-за деревьев сюда не добирался. Даже тепло было, хотя и в куртках, от отчаянно яркого последнего перед морозами солнца.

Только Настя все равно мерзла. И руки у нее были холодные, пришлось ей доставать из кармана зимние варежки – почти детские, с какой-то веселой и доброй вышивкой.

– Что у тебя там изображено —то? – поинтересовался я, – или кто?

– Точно – кто, – улыбнулась Настя, – зайчонок тут. На каждой варежке одинаковый. Помнишь спектакль в кукольном театре? Как они там? Небось, снегурочек с дедами морозами готовятся на утренниках играть? Вот Мордвинову приработок… Из него дед Мороз солидный получится…

– Это для печени у него работа лишняя будет. Угощают там не слабо.

– Даже в детских садах?

– А он по детским садам не ходит. Его на корпоративы тянет. И нос в табаке, как говорится.

– А я бы сейчас, – Настя приостановилась и посмотрела на небо, – с удовольствием хоровод вокруг елки поводила. И стишки бы почитала. За пару конфет каких-нибудь или обезьянку плюшевую. Вот чего нам с тобой не хватало, Кораблев?

– Именно обезьянки, – вполне серьезно ответил я, – А то мы все с тобой тогда о зарплатах, новой мебельной стенке, шмотках каких-то. А теперь вот зачем это? У Гараняна вон все, небось, имеется, и на вторую жизнь с лихвой хватит, только не будет ее у него, второй жизни. Да и первая спотыкается. Ладно, чего это мы о грустном-то? Пошли в тир постреляем, посмотрим, у кого способности милитаристские.

В роще у самого пешеходного моста через реку летом работали немудреные аттракционы – карусели, качели, прокат велосипедов, и ко всему этому как-то удачно примостился тир. Тоже без выкрутасов, обычный пневматический, стенд у него был весь усеян следами от пулек, и некоторые мишени уже не падали, даже если в них одновременно попадали два человека. С наступлением холодов аттракционы вместе с прокатом закрылись на зимнюю спячку, а тир все еще работал, словно никак не хотел смириться с календарным расписанием погоды.

Правда, посетителей в этом заведении становилось с каждым днем уже все меньше, будто с облетающими листьями на стоящих рядом деревьях, куда-то в небытие исчезали и людские судьбы.

Невысокий старичок Иван Анисимович выдал нам пульки в коробках из-под спичек и отечески посоветовал:

– В слона не стреляйте. Он хоть и большой, и попасть в него легко, но он редко падает. Никогда почти. А вот утка грохается, даже тогда, когда пулька просто в стенд ударяется.

– Не хочу я в живность стрелять, – сказала Настя, – сразу ваш слесарь Агафонов вспоминается.

– Тогда пуляй в буржуина с мешком долларов, – посоветовал я, – распалишь в себе классовую ненависть.

– А зачем? Слушай, а почему Агафонов – такой добрый, а ему так не везет в жизни?

– Это как посмотреть, – заметил я, – лично ему свое существование очень даже нравится. И здесь как-то в тире он по всем подряд палил после того, как мы коньяку откушали.

– Ну, так то после того… А вообще мне его жалко.

В конце концов, мы завалили даже слона. Безо всякого коньяка.

7

– Сидишь? – ввалился ко мне в каморку Агафонов, – И не знаешь ничего. К нам сейчас бедуины приедут. Врачи индийские. Опыт перенимать.

– Бедуины – они в Африке, – поправил я его осторожно.

– А Индия где? – удивился слесарь, – Хотя разницы никакой…