Галина Болтрамун - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Галина Болтрамун
• Жанр: Поэзия

Современная философская поэзия. Стихи-размышления, мотивы эсхатологии, скептицизма, эклектики. Лирика. Картины субъективного восприятия и настроенческие зарисовки.

---

Игра

Владыка маеты – тиран и шут —
Казнит и милует по липовому праву,
Внезапно рвет накатанный маршрут,
Поменяв коней на переправе.

В моменты переломные горят
Факелы дебютных оппозиций;
Кесаря слепой электорат
Очередною пифией снабдится.

Переменные, измену утаив,
Поднимут боевые транспаранты,
Куда вольют обманно лейтмотив
Извечные-увечные константы.

Стихийных реформаторов хмелят
Азбучных святыней перекосы,
Неписаный обветренный формат
Заблудших иноверческих колоссов.

Тени в красно-розовых рубцах
Закатных собираются на вече.
Колеблются в сиреневых дымах
То бисер для игры, то мат и шах,
То, расщепляя атомы в руках,
Новейший Игроман Предтеча.

Поэмы

Верхние ноты берут возле рухнувших стел ренессансы,
Там же басит заунывный гобой декадентской мглы.
Выходят крылатые звери невиданного окраса
Из больных сновидений и плавают в звездной пыли.

На жемчужном болоте скитается в полночь поэма,
Рассыпает эклектику миссионерских цариц-лебедей;
Флюиды их яркой ментально-сакральной экземы
Пробирают безмозглую нечисть до мозга костей.

Фасады реалий эффектно украшены и непрозрачны.
Подоплеку явлений не вскроет консилиум линз,
Точек зренья, заочности. К общей большой незадаче
Добавляется микроскопичных мутаций каприз.

Оседают на скорбных пристанищах блестки Селены,
Сгустки горячего хаоса – злых провозвестников шлейф.
И снова на яшмовой топи содействуют скрипке поэмы,
Шествует мерно гекзаметр – титанствующий корифей.

Уникальны разгары красот на помпейских руинах.
Высказавшись, почивает на кесарских лаврах латынь.
Патологию ценностей, для возрожденья хранимых,
Маскирует изящно поэтика рукописей и лепнин.

Много варварства вымыли из населения римские                                                                                                 термы,
Но в сплетении солнечном – ржа первозданной поры.
Жонглируя высокопарностью, вновь воспевают поэмы
Дивность развалин, где маялись всуе колы и дворы.

Странник

Я путник, я странник на странной Земле,
Еду в Ауди, Тойоте, Пежо, Шевроле,
Бреду по касательной или косой
В унтах, мокасинах, лаптях иль босой.

Вечность руль мой на Млечный наставила Путь,
Суета зазывает в беспутство свернуть.
Нося на челе той и этой печать,
Несусь «исключенное третье» искать.

Километры летят, как когда-то Икар,
Маневрируя в шоу, огибая кошмар.
Имея вполне адекватный резон,
Отрицает возможность движенья Пиррон.

Как бы там ни было, ветры гудят,
Столбов верстовых охмеляет парад,
Поднимается патриархальный шлагбаум,
Pater noster течет по горячим губам.

Я путник, я странник на странной Земле,
Вечный двигатель выкупил для Шевроле
В салоне подержанных Эльфом химер.
Не смейся, Пиррон. Я чудной землемер.

Мои результаты – и смех и грех,
Но радует безрезультатный успех.

Сад камней

Окаймлен малахитовой дымкою сад камней,
Минеральные прелести выше ума и морали,
Светозарные, нежные шелесты все страшней
Чередуются с фазами сумрачного замиранья.

Поседевшие мхи розовеют в эксцессах тепла,
Золотистая сыпь напрягает расщелины почвы.
Святыню, что в ярости засух сгорела дотла,
Отражают реликтовых яшмовых идолов очи.

Для путника здесь центробежной горячки ток
Сгенерирует музыку Родины обетованной,
Беспрецедентный по мощи, шикарный подлог
Предметов любви, песнопения, гигантоманий.

Приступы неги дарует ландшафтный яд,
Неразборчиво имя за ортодоксальным Ave;
Магнитные бури – на службе стихийных блокад,
Магнитное поле – в цепи сокровенной облавы.

Блюдя твердокаменный (вкупе железный) устав,
На выход не всем открывается чудо-ограда…
Окаменеют вопрос и мольба на устах,
И не останется камня на камне от сада.

Аутсайдер

Стороны света
               заполнены красным каленьем,
черными тромбами,
                                 нотами месс и сирен.
За столбом пограничным
                   державного столпотворенья
стоит не-именье
                            держащегося в стороне.
По аллеям безлюдья
                    торжественные променады;
аварийные мысли
                    невиданным цветом цветут,
а мозга костей
                             обязательные форматы
выявляют в себе
                 неформально пустой атрибут.
У этой планиды —
                        иные предвестья и гимны,
другие октавы
                       берет неприкаянный смех,
и логос выходит
          бездомным, не хрестоматийным
из ломаных рядоположностей
                                                   альф и омег.
В значеньях любых
                      превалируют античастицы,
пафос беспочвенности
                                в тишине распростерт,
лень не всегда позволяет
                                              уму изумиться,
когда от излишества времени
                                            грянет цейтнот.
Отвергает любовь
                     добровольная робинзонада,
приложимость к себе
                      общезначимых пут-аксиом.
Надобностей эпохальных
                                     здесь нет и не надо.
Нечто из всякой статистики
                                             тут ни при чем.
Залетный сквозняк
                      обдувает разгар медитаций.
Без адвоката
                         вершится крутой самосуд.
Жажда духовная,
                                   не принимая эрзацы,
уповает на истый,
                         мертвящий дыханье сосуд.

«Больной суеты опрометчивые перспективы…»

Больной суеты опрометчивые перспективы
Нарываются на голубеющей статики диво.

Корпускулы легкой ментальности тают в погоде.
Начеку летописец. Курок миротворца – на взводе.

Пожелтевшая классика вечнозеленого Рима
На камнях Колизея разыгрывает пантомимы;

А вокруг, вырываясь из неисцелимости люда,
Жизнь на латыни кричит, что она не отсюда.

И вновь, разогнавшись, вонзают себя перспективы
В пустопорожние, декоративные сини разливы.

В нежных восходах летит всех имен соименник.
В ярких закатах стоит всех эпох современник.

«За чертой горизонта повышена плотность безмолвий…»

За чертой горизонта повышена плотность безмолвий,
соотносится с беспрецедентностью дальний обрыв.
Опрометчивый отблеск двенадцатого измеренья
красит белые флаги сверх- и дочеловеческих армий,
что сдались, уповая на милость, одной из пустот.
Нет воздуха, почвы, воды и слепой эйфории,
что разжигала инстинкт размножения плоти,
и противоборства, что двигало плоть на плоть.
Силлогистика и откровенья в едином порыве
застыли бесповоротно, давно укрощенные высью,
которая застит безмерность Его одинокого счастья.
У горизонта стою, польщена приглашением бездны.
За ширмой багрянца – до Бога все также еще далеко;
и, может, никто никогда не увидит престола Его,
а кровь со слезами и макро- и микрогалактик
стекут в расщепленья и мнимость своих пространств.
Любой экземпляр, от нуля отделившаяся единица
Божьего алчет. От алчности сгинет, второе дыханье
открыв для возможных неведомых пресуществлений.
По ту сторону неба – инаковость жуткая. Может, она
еще безнадежней кислородозависимого прозябанья,
а бездомная мука сошедших с орбит Иисусов
и нирванное счастье безликих надзвездных Будд
перебродят и выпьются Им учрежденною жаждой
в бесконечной дали от Его одинокого счастья.

Чуждый всадник

Мрачный всадник на черном коне
оставляет следы на озерах,
каплю в море, мазок на стене,
что видятся лишь априори.

Из былин, небывалость ища,
убывают в несбыточность рати;
странный луч шевелится в мощах,
вдохновляется Бога (ли?) ради.

Бегло рыцарю вводит заря
дозы собственной розовой крови,
в иды адского календаря
нимбы красят его изголовье.

В конской гриве извечность пылит,
вековую увечность пугает;
а подков дальнобойный магнит
соль земли на оси опресняет.

Бледный витязь в родимом пятне
ощущает позыв не-рожденья
и своей нерожденной родне
обещает вернуться из плена.

Всадник жаждет напутствий того,
кто его, приземлив, окрыляет.
Млечный Путь разомкнул статус-кво,
его тропы к себе приближая;
все летучей плаща вещество,
оживают сегменты регалий…

Вечер