Дмитрий Аккерман - Кацетница

• Название: Кацетница
• Автор: Дмитрий Аккерман
• Жанр: Прочие приключения

Далеко не все исторические события можно четко разделить на черные и белые, на хорошие и плохие. Еще сложнее разобраться в них ребенку, волей судьбы попавшему в гущу самых трагичных событий XX века. Роман «Кацетница» – рассказ о простой девочке, которая прошла через боль, страх и ненависть и выжила, несмотря ни на что. Сюжет основан на реальных событиях.

---

С девчонками из детдома у меня сложились очень странные отношения. Они были запуганы, никому не верили и всего боялись. Да и я сама была примерно в таком же состоянии. Я не могла даже просто так с кем-нибудь заговорить, а директора вообще боялась больше смерти.

Особенно меня пугало его непонятное любопытство. Каждый раз после душа все девчонки по одной заходили голыми в специальный кабинет, где директор смотрел на них – просто смотрел и отпускал. Многие девчонки пережили в тюрьме такое, что уже не стеснялись стоять раздетыми перед мужчиной, однако непонятность ситуации делала эту процедуру какой-то низменной и неприятной.

Очень часто он заходил к нам в спальню тогда, когда мы ложились спать. Спать мы были обязаны только на спине, с руками поверх одеяла. Как-то раз, зайдя рано утром в спальню, директор увидел, как две девочки-сестренки спят вместе. Они просто замерзли. Директор поднял весь детдом прямо в пять утра, вывел нас на улицу в том, в чем мы спали – в трусиках и лифчиках – и около часа ругался. А потом отправил сестренок в наказание дежурить на кухню, на целую неделю.

Мальчишек мы сторонились. Все мальчишки делились на две группы – нервных и озлобленных, которых сторонился даже директор, и забитых, покорно съеживающихся при каждом крике. У мальчишек была какая-то своя жизнь, свои отношения, иногда они даже дрались между собой.

К концу лета я отъелась и похорошела. Струпья прошли, волосы немного отросли и превратились в симпатичную короткую стрижку. Немного улучшилось и настроение. Я старалась забыть все то, что пережила в тюрьме, хотя окружающие меня дети не давали отвлечься от этих мыслей.

Перед самым началом учебного года к нам привезли новую партию детей. Мы с ужасом смотрели на эти скелеты – обтянутые кожей, покрытые рубцами и гнойниками. Еще совсем недавно мы были такими же. Сразу после того, как ребята прошли санобработку, мы, не сговариваясь, начали за ними ухаживать – смазывать раны теми скудными средствами, которые у нас были, кормить и пытаться разговаривать.

К нашему удивлению, среди новеньких оказались не только польки, галичанки и украинки, но и две русские девчонки. Беленькие, голубоглазые, лет по пятнадцать, они резко выделялись среди нас. Они не хотели разговаривать с нами, беспрерывно рыдали и прятались во все углы. После долгих расспросов мы наконец выяснили, что они – дочери русских офицеров, которых арестовали за шпионаж вместе с семьями. Девчонки сидели в тюрьме почти год. Дня через три, утолив голод и отоспавшись, они немного оттаяли и наперебой начали рассказывать об ужасах тюрьмы. Впрочем, удивить нас было сложно – почти каждый из нас прошел через то же самое, если не хуже.

Больше всего эти девчонки негодовали, что так плохо обращались именно с ними, с русскими, свои же русские. Меня больно кольнуло, когда они это сказали, хотя я и понимала, что это – не от большого ума. Наверное, попади я по каким-то причинам в руки ОУН, меня бы тоже задело, если бы со мной обращались плохо. Но ведь они должны были понимать, что пришли как оккупанты в чужую страну, и что их не обязаны здесь любить.

Одна из русских девчонок, Марина, сразу рассказала все, что от нее просили, сразу же после первого допроса. Она очень боялась боли и в страхе перед побоями подписала все бумаги, которые ей давали следователи. Когда ее отпускали из тюрьмы, следователь ей сказал, что благодаря ее помощи им удалось раскрыть целую организацию, и что ее родителей расстреляли как врагов. Теперь она все время казнила себя тем, что сама подписала приговор своим родителям, тем более что избиений ей все равно не удалось избежать.

Вторая девчонка, Светлана, держалась несколько допросов, но когда ее изнасиловали сразу несколько солдат, она тоже подписала все бумаги. После этого она хотела повеситься в камере, но ей не дали соседи. Самое ужасное было то, что ее еще несколько раз насиловали, и она забеременела. Правда, никто об этом пока не знал, у нее был срок всего два месяца, и нам, девчонкам, она рассказала об этом под страшным секретом.

Мы были в шоке. Впервые мы видели так близко то, о чем даже взрослые говорили шепотом. Девчонка оказалась в очень сложной ситуации – одна, без родных, в совершенно чужом городе и чужой стране, и с будущим ребенком.

Впрочем, похоже, эта ситуация больше беспокоила нас, чем ее. Она не была католичкой, она вообще не верила в Бога и думала не о том, как родить ребенка, а как избавиться от него и избежать неприятностей.

Светлана была очень красивой – высокой, с длинными (пока ее не подстригли) волосами. Несмотря на беременность, она все время бегала к мальчишкам и больше общалась с ними, чем с нами.

С началом учебного года ничего не изменилось. Нас не отвели в школу, и детдом сразу притих, чувствуя недоброе. Правда, директор объяснил это просто – за нами нужен строгий надзор, мы все ходим в разные классы, и поэтому нас не могут зачислить в обычную школу.

Вместо школы нас заставили работать. В детдом привезли швейные машинки и станки. Теперь каждый день после завтрака все девчонки отправлялись кроить и шить белье, которое раз в месяц увозили на грузовике, а мальчишки точили какие-то железки.

Я мечтала о школе, о том, что смогу выйти за железные ворота и встретиться с подругами, зайти домой, может быть, передать весточку папе… Теперь оказалось, что мы тут почти как в тюрьме.

Из всех девчонок мы больше всего сошлись с Ольгой – наверное, потому, что она была из моей школы, правда, на два класса старше. Ее тоже арестовали вместе с родителями, она даже не знала, за что. В тюрьме она провела всего месяц, ее почти не били, и поэтому была не такой напуганной, как остальные.

Мы придумали какую-то дурацкую причину для того, чтобы оказаться на соседних кроватях, и теперь все время по ночам шептались друг с другом. Впрочем, шептались все – кто-то о том, что пережил в тюрьме, кто-то о прежней жизни, кто-то о мальчишках. Некоторые девчонки даже умудрились влюбиться здесь, в детдоме, и теперь вдохновенно страдали из-за этого.

Как-то раз Ольга сказала мне, что русская Света проболталась ей о том, что мальчишки по ночам бегают в город. Меня это удивило – спальня мальчишек находилась на втором этаже, а наша – на первом. Пробраться незамеченным мимо охранницы у дверей было нереально. Тем не менее я загорелась идеей – сбегать в город, повидать хотя бы Алю.

В городе уже не было военного положения, как в первые месяцы после прихода русских, поэтому афера могла оказаться практически безопасной. Вопрос был только в том, как подкатиться с такой просьбой к мальчишкам. Все-таки я была девчонкой, и вовсе не спортивного склада.

Несколько дней я ходила как чумная, одержимая этой идеей. Тем временем к Львову начала подкрадываться ранняя осень. Листья каштанов и буков окрасили город в праздничные тона, навевая воспоминания о том, как мы гуляли в такую пору с мамой и папой по парку…

После долгих размышлений я вычислила, кто у мальчишек является заводилой. Длинный парень с нервным, но красивым лицом, никогда не ввязывавшийся в драки, свысока смотревший как на взрослых, так и на детей. Ольга сказала мне, что его зовут Петро, и он чуть ли не единственный среди мальчишек, кто попал в тюрьму не из-за родителей, а по подозрению в участии в ОУН.

Я не решалась подойти к нему со своим, как мне казалось, дурацким вопросом. Проще всего было это сделать через Свету, которая хороводилась с мальчишками, однако и с ней у меня отношения складывались не очень.

Помогла случайность. У меня сломалась машинка, что было вообще-то серьезным нарушением, за которое наказывали. Чтобы не говорить воспитателям, я сломя голову помчалась к мальчишкам и рассказала про свою беду. Наладить вызвался Петро.

Был уже конец рабочего дня, девчонки расходились, и скоре мы с Петро оказались вдвоем в мастерской. Ну, пан или пропал – я должна была это сделать.

– Петро, я хотела тебя попросить…

– Ну, чего тебе?

– Мне надо в город.

– Ха. Всем надо. Иди, я разве тебе мешаю.

– Петро. Мне действительно надо. Очень.

– Ну а я тут при чем?

– Я знаю, что вы туда ходите…

– Откуда знаешь? Кто сказал?

– Не помню, – я поняла, что могу серьезно позвести Свету и Ольгу. За стукачество расправа была короткой.

– А если тебя поймают – ты всех нас заложишь, да?

– Петро… как ты можешь. Я даже в тюрьме ничего не сказала.

– Ну в общем-то да, про тебя хорошо говорили…

Он замолчал. Я молчала, у меня тряслись руки, из глаз вот-вот были готовы хлынуть слезы.

– Ну ладно. Завтра. Только ты будешь у меня в долгу, – многозначительно посмотрел он на меня.

Я захлопала глазами. Что он имеет в виду? Впрочем… вряд ли он сделает что-то плохое. Он же наш.

– Хорошо. Куда и во сколько?