Андрей Синельников - Куда ты скачешь гордый конь…

• Название: Куда ты скачешь гордый конь…
• Автор: Андрей Синельников
• Жанр: Русское современное

«Жизнь здесь за Тропой Смерти, за Мостом Грани, жизнь здесь в Беловодье текла по-особому. Земля эта из Древних Сказов, о которой рекут седые Баяны и веселые скоморохи на торгах и в слободах, жила в своем времени. Здесь в земле Белых Вод, истой Обители Мудрых, лежащей далеко на Севере от проторенных дорог, кажется, даже солнце вставало как-то по-другому. От Начала Времён жили в этой земле Старцы Вещие, Волхвы Многомудрые, по сию пору вдохновляемые самими Вещими Богами. Жили Не-Живы в Яви и Не-Мертвы в Нави, потому и время здесь текло по Лезвию между Явью и Навью. Полнились Чертоги Беловодья людьми Ведающими, призываемыми в срок свой Вещими Богами, но срок тот – не то же, что и срок смерти, коий у всего Живого в Яви определен от веку. Беловодье – было Обителью Не-Мёртвых и время здесь как бы застыло. За Урал-камнем у Предела Земли, за коим начинаются земли Белых Вод, начиналось царство любомудров хранимое-оберегаемое зверями рыскучими, птицами клевучими, лесами дремучими, песками зыбучими, реками быстрыми, ветрами чистыми, ветвями цепкими, кореньями крепкими. За Урал-камнем у Предела Духа, за коим открывается Беловодье, начиналось царство ведунов и ведуний сокрытое неведением тёмным, слепотой обморочной, кривдою ложной, да заблуждением порочным. Ведающие знали, что вся Мудрость, что была и есть на земле Светорусской, изливается из этой земли. Но тщетно, не нашедшему мудрости на Родной земле, ждать её из Беловодья. Несть великого без малого. И даже самый великий путь начинается с маленького шага, и даже самый великий огонь возгорается от маленькой искры от кресала. И ведали Ведающие, что стоят на границе Беловодья у Моста Края, жуткие волкодлаки и не пускают Мудрость ту на Русь. Потому как отвернулась Русь от Совершенных тех, что живут там, и будет так, пока не сыщутся на Святой Руси Прозревшие, те, что отыщут путь в Беловодье и принесут Совершенным тем «Прости» от своих земель и позовут их назад к своим очагам. А еще рекли Ведающие, что правит над теми волкодлаками серый кот, самой Золотой Богини слуга, и выходит она к нему с Белого Острова и справляется, не одумался ли народ, не вернулся ли в лоно Вещих Богов…»

---

Спокойствие быстро восстановилось. В тот же день было разрешено похоронить тела, лежавшие на Красной площади с первого дня резни. Верные слуги своих хозяев, сложивших здесь головы в дни бунта, побрели туда искать своих. Обмыли останки, понесли в Никольскую церковь, где их отпевали и хоронили. Уцелевшие бояре остались невредимы, и никто их не искал. Бунт опился крови. Трое младших братьев царицы Натальи, дяди царевичей Петра и Ивана выбрались из Кремля, в крестьянском платье. Отца царицы отвели в Чудов монастырь на Бору и постригли в монахи и, уже как старца Киприана, отправили в обитель за 400 верст к северу от Москвы.

К концу мая бунт свернулся, и выборные от стрельцов потребовали, чтобы царевичи правили вместе, Петр и Иван, в мире и дружбе. На том и крест им целовали. Наталью велели гнать с царского двора, а заместь ее новой правительницей при малолетках поставить Софью. Она, мол, одна во время бунта головы не потеряла и стрельцам была люба, за почтительность и рассудок холодный.

Хованскому – боярство, всем остальным – прощение. Такие были от бунтарей условия.

Софья со всем согласилась, Ивана с Петром венчали на царство, даже шапку Мономаха вторую справили. Однако сразу же после этого мудрая Софья царевичей вывезла в Коломенский терем, а оттуда кружным путем, через Воробьево в Троицкий монастырь под охрану братских мечей. Вскоре туда потянулись дворяне и их дружины. Кто там ее надоумил вспомнить опричные игры – загадка. Но дворянские дружины и полки иноземного боя встали под монастырскими холмами. А затем и окружили Москву плотным кольцом. Можно было звать Хованского для разговору. Пророческие слова царя Алексея, сказанные когда-то стрелецкому голове, про то, что все его называют дураком, оправдались. Хованский приехал к Софье. Там ему голову и срубили. Срубили стрелецкую голову с плеч воеводских и с плеч стрелецкой вольницы. Бунт был подавлен. Задача посадить на трон вместе с Иваном Петра была выполнена прекрасно и в стиле дьяка Гуляя, тонко. Настолько тонко, что Лефорт был допущен к целованию рук обоих царей, сидящих на одном троне, за заслуги перед царским домом.

Глава 6 Потешные потешки

Только глупцы могут быть непоколебимы в своей уверенности.

М.Монтень

Иван правил, а худосочный Петр, длинный, тощий и с маленькой головой на несуразном теле жил с матерью в основном в селах Преображенском и Измайлове, где испокон веку, еще от отца его Алексея Тишайшего и деда Михаила стояли рейтары, оставшиеся им в наследство аж со Смутных времен. Полки эти носили имена командиров своих, первых полковников Измайлова да Семенова, да в память о том, что командовал ими когда-то Преображенский опричный приказ, главный из них носил название Преображенского. По ним же и села, где жили рейтары, прозывались Преображенским, Семеновским и Измайловским. Вот там под защитой полков иноземного боя и проживала отныне опальная царица Наталья с сыном Петром. В Кремле появлялся царь-соправитель только на церемониях царских и патриарших. Обучение давалось юному государю с трудом. Он вообще был малосилен и слаб, от груди его оторвали аж двух с половиной лет, а молокососом он так и остался до самой юности. Сопливым, прыщавым и долговязым. Стрелецкий бунт на него повлиял в худшую строну, и так не сильно пышущий здоровьем государь, стал еще страдать падучей и приступами неизвестной болезни, когда закатывались глаза, и почти пропадало дыхание. После падучей у него начинались еще более страшные приступы необузданной ярости и дикости. Еще год спустя после бунта, он мучил азбуку, пытаясь, нахмурив брови, понять, как скачут эти картинки под названием буквицы, что из них слова складываются. Хорошо у него получалось только одно: бить в барабан и тонким ломким голосом командовать солдатами, которые разве что от смеху не покатывались от его приказов. Еще дозволялось ему играть в деревянных коней и в потешные пушки. Однако вскорости и рейтарам надоела вся эта круговерть и тогда Софья выделила своему сводному братцу кучу таких как он малолетних оболтусов, из дворянских родов и всякой другой братии, для составления им себе потешного войска, дабы было ему кем в войны играть. Еще там же в Измайловской слободе нашли старую лодью и, подлатав ее, спустили на пруд, для развлечения неугомонного дитяти.

Сама же Софья правила по царски, стараясь привести Русь хотя бы к тому плетню, от которого она ушла еще при последних Рюриковичах, до Смуты. Первым делом властная управительница скрутила в бараний рог сторонников старого благочестия. Тех, кто хотел государство обротать в старые веры и обряды.

– Раскола в государстве моем не допущу! Все здесь будет, так, как государи говорят! Как сказали, так и свято! А вы все раскольники и пустосвяты! А ты главный Пустосвят! – кинула она в лицо их главарю Никите перед казнью, – Вот так и объявите всем, что казнится, казнью Никита Пустосвят, за свой раскол!

Кого били кнутом, кто сам взошел на костер очистительный. Окончательно добили скоморохов, сожгли балаганы и даже Комедийную хоромину, что стояла в Преображенском, самим царем Алексеем поставлена, разломали. Ловили ведунов и волхвов, но те ушли, затаились, как в тумане растаяли. Знахарок и ведуний не тронули, побоялись народ будоражить. Наведя порядок в дому, Софья оборотилась к соседям. Перво-наперво заключила мир с Польшей, которая изнывала под ударами Блистательной Порты, носившей ныне имя Турция. Союз Польши с Венецианской республикой и немецкими князьями толку не дал, и Речь Посполитая упала в руки Софье как перезревшее яблоко. За обещание прижать крымцев, союзников Стамбула, она оттяпала у гордой шляхты Киев и Смоленск, а вместе с ними и всю Левобережную Малороссию. Голицын, откупаясь за свое участие в стрелецком бунте, дважды водил стрелецкие полки в Крым, но вот ничего не добился. Правда кто ж его знал, чего он вообще их водил, и какого рожна добивался. В первом походе – ни с того, ни с сего заполыхала степь. Обвинили казачьего гетмана Сагайдачного, да и отняли у него булаву и бунчук, отдав его Мазепе. Как только отдали, так и повернули домой. Лефорт, сопровождавший друга своего Голицына, хитро хмыкнул в кружевной манжет, про себя сказал.

– Уж не затем ли воевода и ходил, что казакам на плечи своего прикормленного голову насадить, а крымчане так, для отвода глаз, – однако вслух свои догадки не высказал, – Слово серебро – молчанье золото, – вспомнил еще Данилову присказку.

Во второй поход ни шатко, ни валко дотопали стрельцы до Перекопа, и, кажись, сами удивившись своей расторопности и ходкости, встали. Крымцы уже начали готовить откупные дары, но Голицын встал намертво, будто перед ним не земляной вал, чуть повыше плетня, а стена до небес. Протоптавшись так до осени, войско повернулось и ушло. Софья наградила воеводу обильно. И то, польской шляхте угодил, венецианцам оружием побрякал и с крымцами не рассорил, а с ними еще жить и жить бок о бок не один год. Как не наградить? Орел, да еще и с умом, не то, что дружок его убиенный Хованский.

На далеких Амурских берегах, казаки поделили реку с китайцами и заключили мир и договор, погасив пламя войны, только собиравшееся полыхнуть. Так что неутомимая управительница передала в руки государей землю Русскую единую и с соседями мирными. Берите, властвуйте, только не зорите. Петр же пока занимался потехами.

Даже не далекая Наталья поняла, что от бравых рейтар и потешных недорослей наследники не появляются, а тяга к трону в ней, не смотря не кровавую баню, устроенную стрельцами, не пропала. Да и до трона теперь оставалась одна закавыка, царь-соправитель Иван. Не дай бог что случись, тут и ее чадушке может приз выпасть. Тем паче, что Иван-то уже был женат на Прасковье Салтыковой, и та благополучно разрешилась от бремени. Правда, дочкой Марьей.

– А не дай бог, сын, – Наталья и думала-то об этом шепотом, – Тогда через Салтыковых не перешагнешь. Род боярский, знатный и сильный, пожалуй, посильнее Милославских даже будет. Ну да бог не выдаст – свинья не съест, – думала отставленная от двора царица, – Надо женить Петрушу. Женить скоро. Да род подыскать породовитей. Вот к Евдокии Лопухиной, что ли посвататься? Род ведет аж от Редеди касожского князя легендарного, и на гербе грифон, как у Романовых, видать одна сила за ними стоит. Поддержат сынка непутевого, глядишь, и заберется на трон дылда безмозглая. А то только в солдатики играть, да в лодке кататься. Все, – решила она, – Решено. Евдокию Лопухину сватать и будем. А что старше его на два годка, так и лучше, будет, кому ему сопли подтирать, непутевому.

Свадьбу правили обильно по-царски. На свадьбе к ручке царственных молодых подвели бравого полковника, героя крымских походов, с замысловатым именем Франц Лефорт. Петр глянул в черные, масленые глаза иноземца и провалился в них. Впереди ему блеснул свет славы. У Евдокии просто дыхание захватило от такого кавалера. Одними глазами Лефорт сказал государю, жди, мол, встретимся еще, я тебе такое открою. Так же глазами получил полное согласие и ожидание быстрой встречи. В сторонке, в толпе государевых людей, стоял Вилем Брюс с двумя сыновьями. Глаза Лефорта и старшего Брюса встретились, и оба с трудом спрятали в них искру радости.