Владислав Вишневский - Аллегро

• Название: Аллегро
• Автор: Владислав Вишневский
• Жанр: Детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-906858-38-2

Удивительная, но реальная история событий произошла в жизни военного оркестра.

Музыканты, как известно, народ особенный. Военные музыканты в первую голову. А какую музыку они исполняют, какие марши играю! Как шутят! Как хохмят! Как влюбляются Именно так всё и произошло в одном обычном военном оркестре. Американка Гейл Маккинли, лейтенант и дирижёр, появилась в оркестре неожиданно и почти без особого интереса к российской маршевой музыке, к исполнителям, но… Услышала российские марши, безоговорочно влюбилась в музыку и исполнение, и сама, не подозревая ещё, влюбилась в одного из музыкантов – прапорщика, но, главное, она увидела композиторский талант у пианиста Саньки Смирнова, музыканта-срочника. В оркестре на тарелках пианист играет, ещё и английский язык оказалось знает, и скромный, и пианист талантливый, и… Даже посол США в Москве, мистер Коллинз, всему этому восхитился. Санька Смирнов оказался настоящим Национальным достоянием страны. Об этом и не подозревали. Это вся Европа услышала и подтвердила. Правда для этого музыкантам оркестра пришлось в город Стокгольм лететь, в Швецию, Кантату Санькину на заключительном королевском концерте исполнять. Женька Тимофеев, первая труба в оркестре, там и объяснился с Гейл, а Санька Смирнов, национальное достояние, познакомился с Кэт. А сколько всего с этим путешествием интересного и необычного для них было… И это кроме всего прочего…

---

– Что это они кричат так громко, почему? – восхитительно приподняв бровки, спросила она у переводчика.

Тот, вытягивая вилкой распаренную дольку груши из своего стакана, небрежно сообщил:

– Это так у нас благодарят за обед. Всегда. Ритуал такой.

– О, хорошо это. Вежливо это. Хороший ритуал.

Закончив праздничный обед, быстро оглядев всех своим весёлым, лучистым взглядом, она легко поднялась, опережая хозяев и громко, и раздельно, как те солдаты, крикнула вдруг, в сторону раздачи, в кухню, вполне по-русски:

– Спа – си… – красиво и мелодично пропела, как показалось музыкантам…

– …бо! – вовремя подхватили, растерявшиеся в начале было музыканты. Повара-солдаты весело и с любопытством скалились на это в улыбках в своих амбразурах, кивали головами, гостеприимно кланялись, как китайские божки.

– Вэри найс! Бьютифул брэкфаст! Тенкс… солджез. Бай!.. Спасибо, господа офицеры (это она полковнику и дирижёру), спасибо господа музыканты, спасибо всем за обед! – Торопливо расшифровывал английские слова переводчик.

– Не стоит благодарности, Галочка, мелочи! – по-хозяйски, за всех ответил полковник Ульяшов, и церемонно распрощался с ней, с Гейл-Галей. – До вечера.

Ушёл.

Почему это до вечера, до какого ещё вечера? Для музыкантов это звучало как угроза. Это всем не понравилось.

На перекур не пошли. Не хотели оставлять гостью на того капитана-переводчика. Не потому, чтобы очень уж он там чего-то представлял из себя, но, к чему скрывать, ревновали музыканты уже гостью, ревновали. Да и чужой он им, капитан тот был, если уж «бемоля» от «бекара» отличить не сможет.

И тут, на тебе, мама дорогая, сюпрайз! Сюпрайз – это по-английски. По-русски неожиданная радость!

Даже два сюпрайза! Вернее, две радости!

Не успели музыканты в оркестровый класс с гостьей войти, даже к стульям своим не успели подойти, как из динамика внутренней трансляционной сети раздался монотонный заунывный голос: «Внимание, внимание! Химическая тревога. Химическая тревога!». Даже нервный сигнал тревоги для особо непонятливых в подтверждение добавили. Ревун такой. Естественно очень громкий, понятный и противный. Когда его в полку включают, мгновенно хочется или в блиндаж в три наката загаситься, или на крышу многоэтажки быстренько залезть – зажигалки вражеские сбрасывать. Подсознание так срабатывает. Память… подсказывает… Но это у гражданских, в армии не так. Именно с первыми звуками ревуна музыканты-срочники сломя головы бросились к окнам, как раз по-одному срочнику на окно, принялись торопливо затемнять их шторами светомаскировки, сверхсрочники рванули к своим стульям, уже зная, промедление наказанием чревато.

Гейл, бедняжка Гейл, не понимая, голову в плечи втянула…

В ту же секунду, как и следовало ожидать – погас свет. Весь и полностью! Наступила тёмная ночь! абсолютно! хоть глаз коли!

Тут же, как и всегда раньше, загрохотал в темноте чей-то сбитый на пол инструмент, за ним, валясь, зашелестел сочленениями пульт… Перебивая всё, оркестровый класс наполнился громким шорохом, щелчками и хлопками, характерными для кухонных резиновых перчаток, торопливо снимаемых дюжиной хозяек со всех своих рук…

Немедленно за этим последовал шумный, многоголосый придушенный выдох: «Х-ху-х!»… и слабым огоньком в темноте вспыхнул фитилёк чьей-то зажигалки. Огонёк высветил часть керосиновой лампы и кончик фитиля, коснулся его, фитиль, несмело разгораясь, зачадил. Чья-то рука водрузила на огонёк стеклянный колпак, и добавила «напряжения», увеличила площадь фитиля. Силуэты прояснились. Как изображения на фотобумаге в ванночке с проявителем.

Шумно сипели фильтр-банки, пропуская через себя воздух, шумно же срабатывали и выдыхаемые клапана… Из глубокого полумрака на гостью, страшно отсвечивая множеством маленьких дробящихся огоньков, смотрели глаза-блюдца уродливых инопланетян. Сюрприз такой. Один только дирижёр был без противогаза. Не знал человек, то ли по уставу всё выполнить, то ли заморской гостье дружеский жесть сделать… На самом деле растерялся: как поступить? Решил в пользу гостьи: женщина же! Гейл неумело натянула конструкцию… Сам он остался рядом с ней, с голым лицом, соединённый с гостьей одной резиновой пуповиной, в тайне гордясь своим мужественным неординарным поступком. Так его и застал проверяющий офицер, с фонариком в руках входя в комнату. Что офицер – понятно, что проверяющий – тоже. Кроме фонарика в другой руке и специальной повязки на ней, у него был ещё и журнал. Высветив каждого «инопланетянина», идентифицировав личности, мазнув лучом по зашторенным окнам, несколько раз растерянно чиркнув лучом по голому лицу дирижёра, задержался на нём, на его погонах… Наклонившись, проверяющий даже что-то пробурчал дирижёру на ухо… огорчённо при этом качая головой… Сам он тоже был в противогазе с двумя стеклянными глазами, и уродливой фильтрующей банкой под носом… Проверяющий в журнале отметил «нарушение», неловко задев плечом за дверной косяк, в коридоре тоже было темно, вышел, освещая фонариком пол перед своими сапогами…

Почти сразу же за этим вспыхнул верхний свет. Кобзев опередил Чепикова. Хотя Чепиков и ближе к выключателю находился, но, на этот раз, Кобзев расторопнее оказался. Музыканты немедленно сорвали с лиц маски противогазов. Раскрасневшиеся, смущённо улыбаясь и косясь на гостью, шумно втягивая воздух, завертелись, укладывая противогазы в специальные сумки. Поправляя волосы, вернула противогаз дирижёру и Гейл. Милостиво кивнув, как показалось подполковнику, мол, понимаю, оцениваю, спасибо.

– Фаер? Увот зэ мэте? – наклонившись к переводчику, спросила гостья.

– Ноу файер! – торопливо ответил тот, и почему-то уточнил по-русски. – Не пожар. Химтревога, всего лишь. – Вспомнив о своей роли, уточнил по-английски. – Фифтин минитс. Оунли!

– Так пятнадцать минут ещё не прошло! – удивилась гостья. – Ещё нельзя…

– Можно! – отмахнулся капитан. – Проверяющий уже ушёл. – Пояснил он, указывая на дверь. – Значит, можно.

– Оу! – только и воскликнула гостья.

Вот такой был первый сюрприз с нашей стороны. Но не последний. Был и второй. Он ждал.

Старшина музыкальный центр установил. Да, представляете?! Чёрный такой, музыкальный! Домашний, на три диска. Естественно с аудио-блоком. Правда весь пошарканный, б/у, как бы сказать, но весь ещё в праздничных наклейках, и сверкающих разноцветными огоньками лампочках. Китайский.

– Оу! – увидев, только и воскликнула гостья. – О, кей! – поставила точку.

Музыканты восхищенно переглядывались, ну, старшина, ну, орёл… Достал!

Действительно достал Хайченко, успел, не подкачал. А они там, за обедом, почти и забыли – честно говоря, об этом, а он, старшина, не подвел, не посрамил войска… хоть и обедом своим пожертвовал. Геройский поступок. Молоток старшина. Наш человек.

– Джаст э моумент, джелемен! – суетясь, меж тем, гостья открыла свою дорожную сумку. На непривычное для слуха обращение – джентльмены, все, переглянувшись, с удовольствием, душой откликнулись, как на красивую, вовремя вписывающуюся «вкусную» музыкальную модуляцию. Так уж это легко и непринужденно прозвучало из её уст, словно всю их жизнь джентльменами они и были. Да и как иначе оно могло быть, конечно джентльмены они, кто ж еще… И вообще, скажите, какой русский мужчина не джентльмен, если он, к тому же, музыкант, причем, военный, и чуть-чуть, условно говоря, пьян от неожиданного, грубо сказать, возможного флирта, проще говоря, предстоящего любовного приключения! Потому что всегда в поисках его, всегда в ожидании… А уж тут-то, в такой-то ситуации, да рядом с ней, и подавно джентльмены они, конечно джентльмены.

«Оу, йес!..»

Гейл, меж тем, не ведая какой она разлила – пусть и случайно – приятный бальзам на их мужские души, разложив пасьянс из кассет, выбрала одну, вставила в кассетоприёмник, уверенно нажала нужную клавишу.

– Ты где такое чудовище-то урвал, Константин Саныч? – с благодарной интонацией, тихо, как сам себе, поинтересовался дирижер. – Молодец!

– У дочек в школе… под честное пионерское выпросил. Ага! – только и успел шепнуть старшина, как два динамика мощно взорвались звуками.

Музыканты, сидя, вытянув шеи, вслушивались. Из динамиков децибелило что-то знакомое!.. Ааа… так это же… Словно подтверждая, с первыми же аккордами Гейл резко, как на пружинах, встала, поднялась, выпрямилась и торжественно приподняв подбородок замерла с рукой у левой груди, у сердца. Это же американский гимн! Да, точно, гимн Америки это. Их Гимн!..

Чужой, иностранный!

Госпожа лейтенант стояла перед российскими музыкантами вытянувшись. С серьезным, совершенно другим, незнакомым лицом и глазами, подернутыми глубокой мечтательной дымкой. В которых разливалась беспредельная иностранная гордость за свою страну – ту, страну! – горело чувство собственного достоинства – их личного достоинства! – безмерного превосходства… да-да, именно, превосходства! Невероятно! Что-то чужое в этом было, недоступное пониманию, обидное даже… Глядя на Гейл, хозяева не могли понять, откуда у столь молодой девушки такой большой букет богатых, но неизведанных ими чувств. Причём, музыканты видели, их-то не проведешь, ни тени игры, ни тени театральности у девушки в данный момент не было. Только Гейл и та музыка были началом и продолжением друг друга, были – одним целым. Невероятно! Это вызывало хоть и неосмысленный внутренний протест, но и уважение. Интерес и уважение. Как лёд и пламень! С запозданием, но дипломатично, только из уважения к чужим обычаям, к музыке, первым поднялся дирижер, за ним поднялись и остальные. Стояли молча! Вежливо! Понимающе… Незаметно от неё переглядывались.