Валерий Тимофеев - Сын ведьмы. Волшебная сказка

• Название: Сын ведьмы. Волшебная сказка
• Автор: Валерий Тимофеев
• Жанр: Прочая детская литература

Сказка эта родилась, можно сказать, случайно. Поступило предложение написать мюзикл по мотивам сказки «Шурале» для детского театра. Я начал работу. Естественно, начал с изучения фольклора, татарских народных сказок. Так как тема сказок мне близка, неудивительно, что я увлекся. И в изученном материале увидел огромный потенциал, далеко выходящий за рамки шестидесятиминутного мюзикла.. Об остальном судить тебе, мой дорогой читатель!

---

Так они остаток дня вместе провели, – одна крутится белкой в колесе, другая с ребенка глаз не сводит.

С уходом солнышка повечеряли, но в глаза друг дружке уже открыто не смотрели, какая-то ширмочка между ними протянулась.

Пришло время на вторую ночь спать ложиться.

Как и в прошлый вечер, выставила Карчик лохань, плеснула теплой воды, ноги Адашкан омыла, спать ее и мальца на сэке уложила. Тремя одеялами и шкурой для тепла укрыла. А когда пошла вылить на снег сиспользованную воду, глянь – блеснуло чтой-то. Но в вечерней темноте разве ж разберешь.

– Утро вечера мудренее, – сама себе говорит. – Завтра посмотрю, что там выплеснулось, – обещает.

Прибралась в избушке, дров полную печь натолкала, и сама вслед за Адашкан и малышом вскорости уторкалась.

На другое утро, едва петушок первый голос подал, встала осторожненько Адашкан с теплой постели. Осмотрелась по сторонам, глаза до щелок прищуря – вроде как вспоминая что-то. Или запоминая? Только губы беззвучно шевелятся. Желтые всполохи огня освещают жаркую избу, сонные тени мерцают на стенах причудливыми бликами. Стражами охраняют покой избушки и ее обитателей волчья пасть и медвежья голова. Наполняют воздух ароматами еловые ветви и пучки разнотравья.

Спит малыш, в чистые пеленки укутанный, спит Карчик, к стене отвернувшись.

Бесшумно достала из-под сакэ котомку со своими вещицами, сунула сверху свернутую в тугой узел шкуру. Взяла со стола краюху хлеба, положив на ее место чтой-то, и змейкой выскользнула во двор.

Только дверь жалобно вскрипнула, секрет ее выдавая.

От этого малого звука даже паук на полатях9 не встрепенулся, медвежья голова окостеневшим глазом не моргнула, а Карчик проснулась.

Всего-то один глаз на половинку открыла, напряглась, слушает – но боле ничего: ни скрипа шагов по снегу, ни другого звука в предутренней тишине. Только дрова в очаге шкворкают-потрескивают, да малыш сыто посапывает.

Уснула дальше и не волнуется.

Лишь после третьего петушиного крика поднялась окончательно и пропажу гостьи заметила. Но поперву не встревожилась. Мало ли, думает, какая нужда у человека случилась – проветриться захотела, воздухом свежим подышать.

Час нет Адашкан, другой.

Проснулся и малец, есть просит.

В первый раз тень беспокойства на чело легла. Вышла Карчик за порог, – проведать молодую маму, а той и нет. Только теперь четкая дорожка следов демонстративно в сторону леса вьется. Посмотрела на следы Карчик и усмехнулась одной половинкой лица.

– Хоть и наследила ты, Заблудшая, мне для показу, а того тебе невдомек, что человек-то не так ступает. Он всёй тяжестью снег до земли мнет. А ты только на вершок придавила.

Вспомнила про вчерашнюю выплеснутую воду. Наклонилась посмотреть, а там пластинка рыбьей чешуи сверкает.

Поцокала Карчик языком, покивала седой головой – не бежать же вослед. Разве по такому снегу догонишь? А и догонишь, что спросишь? – Куда ты собралась? – И что в ответ захочешь услышать? – А твое ли это дело?

Нет Карчик никакого дела, не мамка она ей, и даже не родная тетка. Раз собралась и ушла Адашкан, знать так ей надо, – свои личные думы в голове имеет. Небось, не раз все просчитала-проверила.

Где она сейчас? Да хоть в тридевятом царстве, тридесятом государстве на печи сидит, чаи распивает.

Делать нечего, вернулась в избушку, огляделась – забрала Адашкан котомку со своими нехитрыми пожитками. Только и остался на столе кулончик золотой на крепкой шелковой нити. А на кулончике том русалка изображена – до пояса рыба-рыбой, а выше пояса – девица красная, на ту похожая, чья шкура на стене у Карчик висит.

Глазами повела.

– Оппа-на!

Висела.

Глава 6 Рыбья шкура

Карчик раньше особо и не задумывалась, как и зачем к ней эта шкура попала.

Много людей разных через избушку старухи прошло: и своих, и чужих. Всех и не упомнишь. Что после кого осталось? В чулане вон испокон века цельная полка забытых вещей пылится. Кто-то вспомнит и придет за нужным добром, кто рукой махнет.

А шкуру кто забыл?

Пришлось память напрячь…

Как-то услышала во дворе своем собачий рык. Вышла глянуть, а Караколак10, пес ее дворовый, шкуру зубами треплет, – волосы дыбом, глаза кровью налились. Необычная шкура не мехом наружу ощерилась, – серебристой рыбьей чешуей на солнце переливается.

– Фу, Черноух! – отогнала Караколака, подняла шкуру – ничего, добрая вещь, всего-то в двух местах песик острыми клыками порвать успел.

Стряхнула от пыли и грязи, занесла в избу. Еще раз всю осмотрела, пальцами каждый сантиметр ощупала, – точно, всего две Обломых дыры.

Взяла иголку с ниткой, присела к свету – раны заштопывает. А шкура под ее руками словно от боли вздрагивает и охает. С каждым уколом иголки чешуйки аж до скрипа крепко судорогой сводит, из глазок слезки маленькими капельками на пол звонко падают и под стол жемчугом драгоценным катятся. Карчик потом целую горсть бусинок с пола собрала, ожерелье дорогое себе исделала.

Залечила ровными швами раны, волосы изумрудные на голове разгладила, слезы последние смахнула, и шкуру на стену повесила – все украшение какое. И про то еще походя подумать успела:

– А где ее Караколак взял?

Он же не на привязи, носится целыми днями, куда нос его собачий позовет. То в лесу на охоте пропадает, то на пруд гусей да уток пасти бегает.

Или кто шкуру эту во двор спецьяльно подбросил? Или песик находчивый где у воды сыскал-украл? Бессловесная скотинка, у нее не спросишь, к ответу не призовешь.

Было это… когда же было-то? А в аккурат или в конце мая, или в первые летние дни. Вот с тех самых пор шкура все висит и висит на стене, места лишнего не занимает, хлеба не просит. А вот света от ее блеска в избе изрядно добавилось.

Никто ее за все это время ни разу не спрашивал, никто за ней не приходил, претензиев не заявлял. Карчик в эту сторону и не заморачивалась, умысла какого – продать там ее, или в снадобье какое спользовать – она не имела. А потому и думать забыла – своих дел да забот на полный день припасено, да еще и с остатком на дни другие заготовлено.

Может, к концу лета, а может и осенью глянула как-то шкуру, нет ли моли или еще каких вредителей. А швы, которыми она прокусы латала, рассосались, зажили. Ни шрама, ни рубчика. Кабы своими руками не чинила, и не поверила бы, что вещь латаная.

– Эк, чудо какое, – вскинула голову Карчик. И другими глазами на шкуру посмотрела. – Живая!

Пару раз на себя ее накидывала, вроде как примеряла. И, странное дело, шкура, обычно безразлично-холодная, в жару прохладой окутывает; в студеный день тепло дарит. Но каждый раз в голове круговерть начинается, теряется ощущение времени и пространства, словно она в путешествие по чужому миру отправляется.

Первый раз видит – бредет она по лесу, вроде, и знакомому, и в то же время незнакомому. К привычным ей соснам да березкам, диковинные широколистые деревья добавляются. Да сплошь корнями от земли до самых вершин увитые, цветами неземными обсыпанные. И с цветка на цветок не пчелы, птицы радужные перелетают, сладким нектаром наполненные. И весь лесной шум, весь птичий гомон в ушах многоликим оркестром звучит.

Идет Карчик среди этакой красоты невиданной и каждый кустик, каждая веточка с ней на своем языке разговаривают, сказку лесную рассказывают.

– Я, – говорит пятилистный вишнево-оранжевый цветок, – Сила Забвения. Капли сока моего хватит, чтобы память навсегда отбить. И нет такого настоя, такого отвара, который бы мое волшебство отвратил.

– Во мне, – шепчет серенький невзрачный цветочек, – Сила Жизни спрятана. Кто мою тайну раскроет, еще сто лет проживет.

– Во мне Ясный Ум зашифрован. Ты возьми меня в лунную полночь, окропи росой предрассветной, дай три года и три дня настояться, и я силу свою тебе явлю…

До сбитых ног бродила Карчик по лесу незнакомому, пока, усталая, на землю, корнями изрытую, не упала, за ветку сухую краем шкуры не зацепилась.

Повисла шкура на сучке. И сразу старая опять в своей избушке оказалась, у своего стола, перед своим добром.

Долго трясла головой, в себя приходя.

– Что за чушь такая приснилась? – глянула, где солнышко висит, часы посчитала. – Если по времени судить, всего каких-то пары минут меня здесь не было, а кажется, день-деньской гуляла.

Верить ли?

Не маленькая девица, не глупенькая, на веру волшебное не приняла.

Да вот зря.

Чует, ноги ее огнем горят. Скинула обувку, а там мозоль на мозоли, будто она и впрямь день-деньской по дорогам неудобным ходила.

Это дело привычное – мазей волшебных у нее на всякий недочет приготовлено.

А потом чегой-то в карман свой залезла, – больно уж он наполненным оттопыривается – а в нем цветок пятилистный вишнево-оранжевый лежит, да другой – серенький невзрачный, да и еще горсть всяко-разных друг к дружке прижалась.