Коллектив авторов - Артикль. №2 (34)

• Название: Артикль. №2 (34)
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Израильский журнал «Артикль» – неординарное явление в современной литературе. Это издание собрало под одной обложкой лучшие литературные силы не только той страны, в которой оно создаётся, но и всего русскоязычного мира. Теперь «Артикль» выходит к читателям одновременно в электронном и бумажном издании. Это второй номер обновлённого журнала.

---

– Видишь, Мелисанда, как Володя сосредоточен, несмотря на громогласные разговоры соседей, – сказала как-то Генриетта Леопольдовна. – А ты вечно жалуешься, что этот шум мешает тебе сосредоточиться.

– Мама, он особенный…

Мелисанда улыбнулась, отчего её губы раздвинулись так, что уголками почти наехали на уши.

Дома он теперь только ночевал. Общался с матерью по утрам, пока они ели. Разговоры были всегда одни и те же: он, в основном, молчал, а она жаловалась, что ей чего-то не начислили, не отладили, как надо, станок, или, что начальник цеха с ней неуважительно разговаривал, хотя у неё трудовой стаж в пять раз больше, чем у него. Он быстро съедал кашу или оладьи, или что там она настряпала, и ехал в институт, а если было воскресенье, уходил к себе за шкаф, ложился на кровать, читал что-нибудь по программе или просто ждал завтрашнего вечера, то есть, когда, наконец, получит возможность войти в картину.

К третьему курсу ему так надоело каждый день мотаться из Филей, где жили Генриетта и Мелисанда, к себе на Большую Калужскую, что он женился на Мелисанде и переехал к ним.

Генриетта Леопольдовна не возражала, хотя у них была всего одна комната, правда, большая: двадцать три квадратных метра. И не только не возражала, а была «душевно рада личному счастью дочери». В качестве свадебного подарка она преподнесла молодым старинную ширму восточной работы, которую купила в комиссионном магазине, где раньше работал зять. По ширме, среди ветвей цветущей вишни, а, может, сливы, летали раскосые феи с веерами.

– Правда, дивная вещь? – восхищалась Мелисанда. – Только мама, с её изысканным вкусом, могла заметить это чудо среди нагромождения антикварной пошлости.

Он промолчал, хотя сам никогда бы не купил вещь в таком состоянии: и ветки с цветами, и феи с их веерами сильно облиняли. Это б ещё ничего, но древожорка настолько изрешетила деревянный каркас, что от малейшего движения ширма тряслась, а один раз даже упала, притом – в самый неподходящий момент. Хорошо ещё, что она упала на кровать и накрыла их собой.

…Два с половиной года, что они прожили с Мелисандой, были самыми счастливыми в их жизни. Мелисанда упивалась неземной любовью к своему «королевичу» и не замечала довольно прохладного отношения с его стороны. А он был счастлив, потому что пока был на ней женат, считал картину «Купальщица» своей законной собственностью, поскольку являлся членом семьи её владелицы. В этот период его вхождения в картину были особенно радостными. После случая с письмом ОНА стала с ним здороваться, то есть распрямляла правую руку и махала ему. Когда это случилось в первый раз, на его обычно хмуром лице возникла улыбка, которая сразу исчезла, когда к нему привалилась Мелисанда и громко зашептала прямо в ухо: «Королевич мой ненаглядный! С какой глубокой нежностью ты мне улыбаешься!»

Тем временем умер Сталин. Теперь в их коммуналке каждый вечер шла грызня на политические темы. Крепкая старуха Артемьевна, работавшая в гастрономе уборщицей, истово, с матерной бранью, заступалась за Сталина, а доходяга-алкаш Захарыч – тоже матом – Сталина костерил. Соседи поприличнее возмущались их руганью, но и они нет-нет, да ввязывались в дискуссию. Даже Генриетта Леопольдовна при всей своей интеллигентности однажды высказала перед «этими простыми людьми» своё мнение по данному вопросу. Она словно лекцию им читала, потряхивая хлебным ножом, как указкой, и её преподавательский голос, ровный и громкий, перекрывал даже визгливый мат Артемьевны:

– Достоевский писал: никакая великая идея не стоит слезинки ребёнка, а Сталин заставил народ пролить моря слёз и океаны крови! Василий Захарович абсолютно прав в своём гневе, хотя обсценная, иными словами, нецензурная лексика, которую он употребляет, доказывая свою правоту, недопустима, тем более в местах общего пользования.

Ни Мелисанда, ни сам он в таких дебатах никогда не участвовали: им было не до этого: они писали дипломные работы.

Развелись они сразу после защиты. Но дело было не в защите. И не в их отношениях. Конечно, кое-какие шероховатости случались – не без того – но даже не между ним и Мелисандой, а между ним и тёщей, которая стремилась сделать из него «благородного человека в полном смысле этого слова». Серьёзная стычка произошла между ними из-за похорон Нины Захаровны. Пышная здоровячка, кровь с молоком, Нина Захаровна скоропостижно умерла на работе от разрыва сердца (тогда еще не было в ходу слово «инфаркт»). Зато теперь, в двадцать первом веке, если он умрёт от этого дела, то врачи будут констатировать инфаркт миокарда, хотя «разрыв сердца» звучит человечнее…

А было так.

Позвонила Ирина Николаевна, сообщила о печальном событии и о том, когда состоится кремация. Ни его, ни Мелисанды дома не было. Трубку взяла Генриетта Леопольдовна. Всхлипывая, Ирина Николаевна ей поведала, как много добра сделала покойница для Володи.

В крематорий он не поехал, а на вопрос Генриетты Леопольдовны «Почему?!» ответил, что должен выспаться, чтобы на следующий день пойти к дипломному руководителю со свежей головой.

И вот тогда тёща впервые повысила на него голос. Она выкрикивала упрёки, обзывала его циничным, жестоким, неблагодарным, неблагородным и даже «преступно равнодушным».

Он огрызнулся:

– Вы-то чем лучше? Вы хоть раз сходили к своей тёте на могилу? А она, между прочим, оставила вам всё своё имущество!

Вмешалась Мелисанда. Она расплакалась и уговорила их друг перед другом извиниться. Конфликт был погашен.

Но причиной развода стала отнюдь не критика тёщи, а, напротив, её чересчур большая заботливость.

Эту роковую для брака дочери заботливость Генриетта Леопольдовна проявила во время «торжественной семейной трапезы с шампанским и крабовым салатом».

Трапезу устроили в честь того, что «наш дорогой Володя получил диплом о высшем образовании» (Мелисанда должна была защищаться через неделю). После первого тоста «За успехи на благородном поприще просвещения» Генриетта Леопольдовна заявила, что когда Володя «вступит в должность, ему будет жизненно необходим достойный костюм и, разумеется, достойная обувь». Поскольку таких денег в доме нет, она приняла решение продать «Купальщицу», тем более что есть покупатель. Упоминая о покупателе, она явно смутилась, откашлялась, промокнула губы маленьким платочком с кружевными краями, который всегда чуть-чуть высовывался из её рукава, и добавила:

– Мы когда-то вместе учились с его сыном. В университете…

Он пытался её убедить, что, раз уж речь зашла о деньгах, то продавать шедевр гениального художника Андриевского сейчас невыгодно, ведь в будущем «Купальщица» будет стоить целое состояние. Но на этот довод тёща ничего не ответила, а только пожала плечами, окутанными старинной шалью с дырочками от моли.

Тогда он попробовал подействовать на неё в плане этики и принялся доказывать, что в Детской библиотеке, куда его распределили, сотрудники получают копейки и наверняка одеты бедно. Неэтично ходить туда в «достойном костюме». Но этот аргумент только подхлестнул Генриетту Леопольдовну:

– Наконец ты стал рассуждать, как благородный человек! – с торжеством в голосе заявила она. – Значит, наша семья всё-таки оказала на тебя благотворное влияние. И не уговаривай меня! Вопрос исчерпан.

Мелисанда поддержала мать:

– Правильно, мама, ему необходимо приодеться. А без этого посредственного этюдика мы как-нибудь перебьёмся.

Где ей было понять, что без этого «этюдика» она ему ни для чего не нужна!

В этот вечер он изменил ей в первый и в последний раз. Произошло это неожиданно для него самого.

После «обеда в английском духе» он поехал к матери поменять в кране прокладки. Ни она, ни обе соседки-старухи этого делать не умели. Матери дома не было: она уже ушла в ночную смену. Он отпер дверь своим ключом, прошёл на кухню, достал инструменты. В дверь позвонили. Он открыл. Вошла женщина лет тридцати. Ей нужна была сода. От изжоги. Пока он искал соду, она рассказала, что приехала к двоюродной сестре Мане из соседней квартиры, что сама она живёт в Ульяновске, работает на Патронном заводе, а в Москву её направила областная больница на обследование органов брюшной полости.

Соду он нашёл, но женщина не уходила, а продолжала что-то рассказывать (подробностей теперь не вспомнить), даже, кажется, что-то спела. Соседки, как нарочно, сидели по своим комнатам и на кухню не вылезали.

Отдалась она на паласе (он не посмел завалиться с ней на материну кровать с четырьмя взбитыми подушками, крахмальным кружевным подзором и жаккардовым покрывалом).

Пока он с ней возился, всё время думал о Мелисанде. Со злорадством. Он уже тогда решил рассказать ей ВСЁ. Это было что-то вроде мести за «Купальщицу», которую она обозвала «посредственным этюдиком».