Коллектив авторов - Этажи. №1 (5) март 2017

• Название: Этажи. №1 (5) март 2017
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Поэзия

Журнал имеет электронную и печатную версии. Печатный журнал выходит четыре раза в год. В него отбираются лучшие публикации, размещенные в электронном журнале. Редакция отдает предпочтение новым, не опубликованным ранее материалам.

---

«В Бостоне нету секрета…»

В Бостоне нету секрета
женщин, что прячут рецепт
черной смородины где-то
в ящике среди газет.
Тысячу раз проверяла
в шумном базарном ряду,
стынет стеклянная тара,
а продают ерунду.
Всё ананасы литые
в пестрой сухой кожуре,
как черокезы такие
с перьями на голове.

«Нету ностальгии, милый брат…»

Нету ностальгии, милый брат,
может быть, была она, да вышла,
тучкой обернулась наугад
теплой забегаловкою ближней.
Здесь вот прогуляемся и мы
со своим английским спаниэлем,
слева – липы, справа – три скамьи,
в мокрую окрашенные зелень.
Будет от фонариков светло
и темно, и вновь светло навеки,
может быть, и нету ничего,
я заснула на сырой скамейке.
А проснулась, всюду холод, ночь,
дождь из ночи вырывают фары
и поэзии святая ложь
жить, страдать и мыслить приказала.

«Дуновение севера…»

Дуновение севера
над моей головой
темно русой, рассеянной,
вполовину седой.

И бессмертное дерево
положило на грудь
свою сонную голову,
будто хочет уснуть.

Подержись, мое нежное,
мы стоим на ветру
с узелками заплечными,
я тебе говорю.

И давно уже хочется
позабыться мне сном,
в золотую обочину
утыкаясь лицом.

«Прошу остановиться всех внизу…»

Прошу остановиться всех внизу,
минуту не возиться с телефоном,
сейчас я нечто важное скажу,
я тайну вам поведаю: над склоном —

великая луна открыла лик,
когда б глаза вы подняли над зданьем,
когда бы в ночь не опускали их,
мы все полны отчаянным сияньем.

Огромнейшим мерцаньем долгих лет,
пока сморкались и тащились в гости,
ведь если нас разрезать, брызнет свет,
какого никогда ни до, ни после.

«Я знаю пару одну…»

Я знаю пару одну,
они гуляют, две тени,
пустым бульваром в длину
где сеет дождик осенний.

Он зонт раскроет над ней,
она слегка улыбнется,
на миг из мира теней
душа случайно вернется.

Один короткий просвет
с его вороньим базаром…
И ради этих примет
рождаться не перестанем?

И там недолгий маршрут
бульваром в ночь напрямую,
напрасный, господи, труд,
но знаю пару такую.

Сергей Пагын

***

«И увидел я новое Небо и новую Землю…»

«Откровение»

Дети в траве – Елена и Александр…
И тут понимаешь: времени просто нет,
есть лишь подсолнух этот, попавший в кадр,
птицы полет, сияющий велосипед.

«Nikon» опустишь, подумав, что щелкать им —
бледным сачком ловить повсеместный свет
или же горстью черпать пастуший дым.
Времени нет, а значит, и смерти нет.

Сын машет палкой, смеется, чему-то рад,
дочка, присев, склонилась над муравьем.
Новое небо вплывает из тайных врат,
ну, а земля —
на ней мы и так живем.

Голем

…А на лбу у него светится слово «жизнь»,
в голове – стекляшка, в груди – лоза.
– Вот слеплю, и будет он нам служить, —
говорит мне сын, тревожны его глаза.

– Будет нас спасать от любой войны,
будет гнать подальше от нас беду.
– Саша, сколько света и тишины вон,
в апрельском облаке и в саду.

Дался тебе этот глиняный истукан!
Вон, перо спускается по лучу…

Ухожу.
Наливаю вина в стакан.
И курю, и думаю, и молчу.

Сказочка про пулю

Пулю, в сердце выпущенную из ствола,
озарило вдруг, что она – пчела,
что лететь назначено ей Творцом,
а не тем, кто форму залил свинцом,
кто спустил, не дрогнув, тугой курок…
И летит она, потому что срок
сквозь тишайший воздух,
домашний дым
ей нестись к подсолнухам золотым,
пить нектар, возиться в сухой пыльце,
и затихнуть вечером на крыльце —
на летке родимом в косых лучах,
чуя запах мыла, сырых рубах
со двора, где после дневных сует
все за стол садятся,
и смерти нет.

«Тяжела тоска знакомого человека …»

Тяжела тоска знакомого человека —
выпив водки, лечь в неживом бурьяне,
провалиться в ночь, где ни лиц, ни снега,
а потом блуждать беспросветной ранью…

У тебя хоть есть в этом деле опыт,
персонажи книг и герои фильмов,
что в промозглый день поднимают ворот,
вспоминают давних своих любимых.

У него же нет от печалей средства,
лишь палёнки горечь, сухой калачик…
Ты, Господь, пошли ему сон про детство,
пусть поплачет в его траве,
пусть поплачет.

«Гений места селится в тишине…»

Гений места селится в тишине,
и свистит, строгая корявый посох.
И пчелиным воздухом по весне
наполняет здешние абрикосы.

Знает все о грозах и о траве,
и, росы не тронув, во тьме гуляет,
и ночные бабочки в голове,
как стекло прозрачной, светясь, порхают.

И однажды в горестном сентябре,
прошагав уныло сухой крапивой,
ты найдешь то место на пустыре
меж прудом заглохшим и старой ивой.

И в стихи пытаясь сложить слова,
ты заснешь на куртке под веткой голой.
А во сне из посоха – все листва…
А во сне из воздуха – пчелы, пчелы…

«Смерть, как мальчика, возьмет за подбородок…»

Смерть, как мальчика, возьмет за подбородок.
«Снегирёк… щегленок… зимородок… —
скажет нежно, заглянув в глаза.
– Ну, пошли со мною, егоза».

И меня поднимет за подмышки,
и глядишь: я маленький – в пальтишке
с латкою на стертом рукаве,
с петушком на палочке, с дудою,
с глиняной свистулькой расписною,
с мыльными шарами в голове.

А вокруг – безлюдно и беззвездно…
Только пустошь, где репейник мерзлый.
Только вой собачий вдалеке.
Только ветер дует предрассветный.
И к щеке я прижимаюсь смертной,
словно к зимней маминой щеке.

«Где перо кружит посреди двора…»

Где перо кружит посреди двора,
и мерцает льдинка на дне ведра,
где листок летит в пустоте ветвей
и уже не помнит тоски своей,
человек живёт – одинок, тяжёл…
И зима приходит в притихший дол.

Человек зимой молча топит печь,
человеку хочется просто лечь,
и смотреть как рядом с его тоской,
с тишиной немыслимой, с темнотой
вещи легче… легче…
И снится дом,
где повисло яблоко над столом.

«Бессмертие проходит тишиной…»

Бессмертие проходит тишиной.
Бессмертие проходит стороной,
весь мой улов – лишь мелкая плотица.
Глотну вина. Прокашляюсь в кулак.
Крошится свет, как дедовский табак,
комок земли в моей руке крошится.

Как хрупко все живущее – хоть плачь!
Вот горестный надломленный калач,
в нем яблоко – дарованная малость.
Вот свечка незажженная.
И вновь
ты говоришь: «Любовь, родной, любовь…».
Я говорю: «Родная, жалость… жалость».

«Смотри, мой друг, боярышник растет!..»

В. Б.

Смотри, мой друг, боярышник растет!
А это значит – в стылый день настойка
по горлу влагой жаркой проскользнет,
оставив после аромат нестойкий.

Ну, что ты ищешь в захолустной тьме,
каких еще унылых откровений?
И что тебе в расхлябанной зиме
бормочет глухо демон или гений?

И все же жизнь еще благоволит
к обоим нам – на утлом промежутке
меж двух озер боярышник горит
немым огнем,
нетронутым и чутким.

«А здесь и смерть не трудно продремать…»

А здесь и смерть не трудно продремать:
похмельной ночью, матюгнувшись, встать,
глотнуть воды, качнувшись полусонно,
и, стукнув кружкой, не услышать звона.
Коснуться лбом немытого окна:
все та же ночь – без Бога и без дна.
И снова лечь на жесткую кровать…
И с тяжким изумленьем осознать,
что петел твой к шести не пропоет
и квелый день стернею не придет
к двери глухой…
И изгнанный взашей
из твердолобой памяти вещей,
ты не найдешь ни уголка, ни щели
в простых словах – они перегорели
спиралью чуткой лампочки стоваттной,
истаяли горошиною мятной
на языке не снящегося детства…
И остается не спеша одеться
и ручку двери в темноте найти,
чтоб смерть свою, как поле, перейти.
И по дороге, растерявши в прах
последний разум и последний страх,
в себе учуять робкое свеченье,
не ведая,
что это очищенье.

Ирина Рыпка

Время сухих стрекоз

Время молитвы – время сухих стрекоз,
старых монахинь в выцветших серых рясах.
Это особая человечья раса.
Божьих подвижниц не сокрушит склероз.
Дева Мария за каждой придёт сама,
бликом рассветной зорьки окинув келью;
дрёмой окутает плоть, как дитя – фланелью,
чтобы душа безболезненный сделала взмах.

Время за трапезой – винный букет на губах,
сладкое бремя горней Господней манны.
Справа гремит хорал, а за ним органы
благодареньем о сытных пяти хлебах.
Счёт на века, как пальчики на ногах,
что оставляют следы на песке галилейском.
Пётр встречает у врат, как педант-полицейский.
Время скрипит пшеницей на жерновах.

Прости меня