И.Д. - Опыт моей жизни. Книга 1. Эмиграция

• Название: Опыт моей жизни. Книга 1. Эмиграция
• Автор: И.Д.
• Жанр: Русское современное

«…Интересно положить под лупу любую человеческую жизнь и рассмотреть ее по атомам и молекулам. Затем взглянуть на полотно той же жизни с большого расстояния. Ведь жизнь человека, как живое растение: смотришь со стороны – как будто зеленый листок, а под микроскопом… совсем по-другому каждая клетка этого листка открывается…»

---

Опять я не могла ничего ответить. Так и не сумев связать двух слов, в спешке передала трубку маме, у которой тоже, впервые после Нового года, заискрились глаза. Все остальные были здесь же, с обалдевшими лицами, на которых боролись радость и горе.

Через десять минут нашумевшее чудо было окончено. Большего и желать было нельзя. Все отлично знали, что десять минут взволнованных, удивленных возгласов в трубке стоили бедной Машке половину ее месячной зарплаты. Маша, дочка тети Вали, моя двоюродная сестра, с которой мы выросли, уже несколько лет как вышла замуж за москвича и работала в Москве, в Институте красоты врачом-косметологом.

Снова я почувствовала, как нормальная я, настоящая я вернулась в свое покинутое тело и, лишь вернувшись, обнаружила, что долгое время в нем отсутствовала.

Под впечатлением момента мне захотелось написать Маше, рассказать ей все, что, растерявшись, я не смогла и не успела ей сказать.

Я пыталась припомнить свои впечатления о Нью-Йорке, и вдруг обнаружила, что никаких впечатлений и никакого мнения о нем у меня нет. Каждый день я тесно контактирую с городом, а города не вижу. Нет у меня никаких впечатлений!

Информация трется о мои органы чувств, а внутрь не проникает. Я даже не знала, какая «у нас» сегодня погода, хотя только что пришла с улицы. Пытаясь припомнить погоду вчера, на прошлой неделе, вообще когда-либо, я поймала себя на том, что не знаю, какое теперь время года. «Не знаю» – не совсем верно, «не помню» – тоже не совсем то. Мне нужно было потянуться и выглянуть в окно, чтобы ответить на вопрос, какой сейчас сезон и какая погода. За окном стояла декорация солнца и тепла. Я посмотрела на календарь. Календарь говорил: март.

Март? Как март?! Только что был Новый год. Не может быть!

Когда-то в детстве, во время сильного недомогания, я испытала что-то похожее. Случалось мне сквозь жар и бред прикрыть на минутку глаза (так я полагала), как, открыв их, я обнаруживала, что, судя по часам, прошло два, три, четыре часа… Объективное время увесистыми кусками откусывает и глотает дни и годы, отведенные мне на жизнь, тогда как я сплю под крепкой порцией наркоза. Кровь из моего тела вытянута шприцами; сосуд, в который я погружена, наглухо, герметически закупорен и опущен в лед.

Я сплю, а между тем жизнь моя продолжается.

В моей жизни происходят… события… Со мной? Со мной это все на самом деле происходит? Или это все мне снится, и я сейчас проснусь?

* * *

Танечка каждый день приходит из школы и плачет. Она ничего там не понимает, всех боится и прежде, чем мама уговорит ее пойти в школу, идет шумная война.

Папа наконец устроился на работу чертежником. Все домашние очень довольны. Со старта дали двадцать тысяч в год. В Союзе на эти деньги можно купить всю Кабардино-Балкарию. Здесь же мы нищие: не можем даже себе позволить переехать в квартиру побольше или хотя бы выбросить подобранную на гарбиче мебель и купить новую. Пока нет.

Работать чертежником, это, конечно, не то, за чем папа ехал в Америку, но пока выбирать приходилось из следующего: слесарь, швейцар, помощник сортировщика в овощной лавке… и вдруг – чертежник! Папа, конечно, ухватился за последнее.

– Молодые щенки, окончившие шестимесячные курсы программирования получают со старта тридцать! – с обидой говорил папа дома. – Все-таки они дискриминируют людей в возрасте. Я уже не молодой… может, в этом причина…

– Что делать? Мы же должны как-то жить! – участливо говорит мама.

Есть еще один серьезный недостаток в папиной работе: компания расположена в другом городе, и папа должен каждый день далеко ездить. Лонг-Айленд, по здешним понятиям, находится совсем близко от Нью-Йорка. Два часа дороги туда, два часа обратно.

– А все так ездят! – рассказывают нам соседи. – Это Америка, здесь ты за работой ездишь, а не она за тобой. Америка – это трудовой лагерь с усиленным питанием! Вы что, не знали? Здесь нужно вкалывать! – шутят и смеются они.

«Америка – это трудовой лагерь с усиленным питанием»! Как можно говорить такое весело, шутя и смеясь? Не понимаю…

Оказывается, можно дать объявление в «Русской жизни» и найти попутчиков, других русских эмигрантов, которые тоже в Лонг-Айленде работают. Так папа и сделал. Один из попутчиков умел водить машину, а главное, имел ее, а остальные трое, скидывались, помогая тем самым окупить расходы на бензин и амортизацию машины. Выгодно всем.

– Все-таки очень утомительно так далеко ездить, – говорил папа. Как только возвращался с работы, он ложился спать.

– У нас от Нальчика до Пятигорска расстояние было как раз два часа, – говорит мама. – Так у нас это считался другой город! Представляешь, папа каждый день ездил бы на работу и с работы в Пятигорск?! А здесь все так работают… и ничего! – мама изумляется.

* * *

Когда я стараюсь вспомнить это так называемое «первое, самое тяжелое время», мне хочется поскорей пробежать его, т. к. в памяти моей сохранился о нем лишь начисто выбеленный, пустой кусок.

На кинопленке моей жизни повреждено, изъято энное количество кадров. Несколько минут экран пустой, слышен лишь звук мотора и прокручивающейся пленки. Потом вдруг какое-то прояснение, появляются какие-то кадры, какие-то обрывки звуков – и снова слепящая пустота экрана. Опять как будто попытка восстановления – снова все смазано. Так несколько раз. Наконец, прыгая и похрипывая, кадр и звук восстанавливаются, но уже на совершенно другой сцене. Вникая в содержание этой сцены, догадываешься, что пропущен хороший, увесистый кусок, но, так как выбора нет, продолжаешь смотреть.

Жизнь моя в Нью-Йорке началась значительно позже моего физического появления в этом городе. Поскольку даже в первый год нашего пребывания здесь произошли кое-какие важные события, расскажу о них очень коротко.

* * *

С Леней познакомила меня Рита, та самая, которую я видела всего один раз, когда работала в магазине. Он был высокого роста, черноволосый, кудрявый, носатый и с бородой. Главное же было, конечно, не то, как он выглядел, а то, что он был поэт, писал замечательные стихи (это я никому не доверила, а лично проверила, он мне их читал в первый же день и потом – каждый день) и приехал из Москвы.

Последнее может показаться смешным, однако вдумайтесь: уехать из Нальчика в Москву, поступить в творческий вуз, соприкоснуться там с творческой молодежью – было высшим счастьем, которого я ждала всю сознательную жизнь. Счастье было у самых моих губ, я уже приготовилась сделать глоток, как вдруг грубейшим образом его вырвали у меня, а взамен впихнули мне в рот какую-то незваную-непрошеную Америку.

Москва осталась нереализованной мечтой, и поэтому все связанное с ней было для меня дорого. При воспоминании одних только названий улиц Москвы – Сретенка, Остоженка, улица Вильгельма Пика, Хамовники… – у меня замирало под ложечкой… и почему-то всегда хотелось плакать.

Он – Леня – ходил по улицам Москвы, он учился в одном из московских институтов (МИИТ), он знал все, что я так стремилась познать, видел то, что я так стремилась увидеть. Ему уже было за двадцать! Безусловно, Леня был мне интересен.

Как-то раз после встречи Леня провожал меня до дома, а у подъезда стоял дедушка. К моему великому изумлению, дедушка не стал меня стыдить за то, что я гуляю с парнем, не стал делать злое лицо, а, наоборот, улыбнулся так по-доброму и говорит ему:

– Как тебя зовут, сынок?

– Леонид, – несколько растерявшись, ответил Леня. (Он был предупрежден о дикой кавказской семье.)

– Ты, смотри, мою внучку не обижай!

Леня ударил себя кулаком в грудь.

– А водку ты пьешь? – спросил дед.

– Могу, – улыбнулся Леня.

– Тогда заходи в дом, чего на улице стоять.

Мы с Леней удивленно переглянулись и вошли в дом.

Так вся моя семья познакомилась с Леней. К моему огромному удивлению, они его приняли мгновенно. Я еще думала влюбляться в Леню или не влюбляться, а все члены моей семьи уже единодушно решили, что вот он, идеальный кандидат, за кого я должна выйти замуж. Настолько все они были перепуганы, что я в Америке собьюсь «с пути истинного», что могу загулять, связаться «бог знает с кем» или полюбить наркомана, что готовы были спихнуть меня замуж за первого попавшегося «порядочного» человека. Каждый день они меня спрашивали: когда свадьба?

Папа говорил: «Я хочу танцевать на твоей свадьбе! Ты же не лишишь папу этого удовольствия?»

Мама говорила: «Я куплю тебе самый красивый подвенечный наряд во всей Америке! Ты у меня будешь как куколка. Ха! Фотографии в Союз пошлем!»

Бабушка говорила: «Вот я, например, тоже в пятнадцать лет замуж за твой дед фишель! У меня не быль, как у тибя, возможность выбирать са-ам, меня сваталь. И что жь, посмотри на нас, мы прожиль прекрасный жизнь!»

Тетя Хиба, приходя в гости, щипала меня за щеку и говорила с придыханием: «Я тебе такие подарки приготовила, такие подарки!»