Владимир Мукусев - Черная папка. История одного журналистского расследования

• Название: Черная папка. История одного журналистского расследования
• Автор: Владимир Мукусев
• Жанр: Прочая документальная литература

История бесследного исчезновения на дорогах бывшей Югославии двух советских телекорреспондентов Виктора Ногина и Геннадия Куринного, – одна из самых загадочных и трагических в летописи новейшей журналистики нашей страны. Среди всех сотрудников СМИ, погибших на балканской войне, только эти двое никогда так и не были найдены и опознаны; более того, официального заключения по поводу их гибели до сих пор нет.

Двадцать лет расследование этой трагедии ведет Владимир Мукусев – известный журналист, один из создателей легендарного «Взгляда», депутат Верховного Совета РФ (1990—1993 гг.). Эта книга, рассказывающая о его версии произошедшего, будет интересна не только его коллегам, практикам и теоретикам, но и всем, кто интересуется миром современных медиа – «кухней» отечественных СМИ, подробностями работы журналистов в горячих точках, журналистскими расследованиями.

---

Кстати, в том, что я сумел-таки попасть на съемки в Афганистан, Витя Ногин тоже сыграл свою – и, возможно, главную – роль. Хотя до конца хитросплетения той истории мне так и неизвестны, я хорошо помню, как начиналась она лично для меня, внутри меня. Это было в Кремле, в фойе Дворца съездов – шел очередной Съезд комсомола, и мы, журналисты молодежной редакции ЦТ, работали на его освещении. К нам подводили для интервью молодых ребят со «знаковыми» для молодежной программы тех лет профессиями: вот доярка, вот космонавт, вот совсем юный учитель, а вот секретарь комитета комсомола из сельской глубинки… Но однажды передо мной появился молодой человек, который шел навстречу неуверенной, трудной походкой. Чуть настороженное лицо и орден Ленина на груди. Почему, за что? Если б Красной Звезды или Звезда Героя, еще можно бы было примерно прикинуть, а вот Ленина… Но тут мне шепнули: «Он недавно из Афганистана. Вы знаете, конечно, о чем с ним говорить», – и мне расхотелось гадать о том, как получил этот парень свой орден. Конечно, я знал, как вести такие беседы – был научен и проинструктирован. Но все правильные и нужные (а главное, разрешенные) вопросы невольно застряли у меня в горле.

Я, наверное, выглядел растерянным, потому что ни открыто сказать в репортаже о его подвиге – в чем бы он ни заключался, – ни задавать ему прямые вопросы о «выполнении интернационального долга» было совершенно немыслимо. Приходилось изобретать экивоки и реверансы, чтобы хотя бы иносказательно назвать героя героем, а войну – войной. Не первый раз я попадал в ситуацию, когда слова точно замерзали на языке. И, наверное, парень с высшей государственной наградой на груди точно уловил мое состояние, потому что пришел мне на помощь так же просто, как просто, по-видимому, делал на войне свою солдатскую работу. Худенький, небольшого росточка, совсем юный – с едва пробивающимися усами, – он застенчиво улыбнулся мне и сказал: «Вы не бойтесь, спрашивайте. Я знаю, что надо говорить. Я буду рассказывать про ограниченный контингент наших войск в Афганистане и про братскую помощь афганскому народу…».

Ему не хотелось, чтоб мне было стыдно. Но, Господи помилуй, разве ж можно было избежать этого оглушающего, отупляющего чувства стыда, глядя потом ему в удаляющуюся спину глазами благополучного и не нюхавшего пороху столичного телевизионного мальчика! «Почему у него такая походка?» – «А ты не понял? У него же обеих ног нет. Протезы. Не привык еще…».

Вот в этот момент и пришло четкое осознание: больше так продолжаться не может. Вернувшись в родное Останкино, я пришел с этим к Эдуарду Сагалаеву, который руководил тогда Главной редакцией программ для молодежи нашего телевидения и был моим непосредственным начальником. Сказал ему, что не могу больше разговаривать с людьми, не зная, как они там воюют и за что получают свои ордена. Мне надо самому – узнать, почувствовать, увидеть… Пройти по тем же самым дорогам, вдохнуть того самого воздуха. Воздуха войны, опасности. В ответ я получил малообнадеживающее, но вполне честное: «Тут я тебе не помощник. Это сложно, даже очень. Если хочешь – иди к Лапину. Поговори с ним».

А надо заметить, что в ту пору услышать слова «иди к Лапину», всесильному Председателю Госкомитета по телевидению и радиовещанию, означало примерно то же, что сегодня получить совет: «Зайди с этим к Путину, посоветуйся…». Звучит так же нереально и даже абсурдно. Вдобавок в то время по Останкину ходили легенды (а может, это была и правда), что к Лапину не то, что простому журналисту, но высокому теленачальнику можно войти с полной уверенностью в себе, а выйти без служебного удостоверения… Случалось это с теми, кто осмеливался «говорить ему глупости»; легко могло произойти и со мной. И все-таки решение мое было твердым – пойду. А там уж будь что будет.

Впервые появившись в высокой приемной, я задал, как выяснилось в тот же миг, совершенно идиотский вопрос:

– А можно к Сергею Георгиевичу?

Его секретарша только коротко улыбнулась в ответ:

– Вы, простите, кто?

Я объяснил. И добавил:

– Я бы хотел в Афганистан. В командировку.

– Я запишу Вас на личный прием. А уж что Вы там хотите – этого я, будем считать, не слышала.

Достойная оказалась дама. Вздумай она меня послушаться и обозначить Афганистан преимущественной темой встречи – не видать бы мне приема, как своих ушей.

Однако получить аудиенцию оказалось проще, чем я думал. В назначенный день я вошел в кабинет к Лапину и увидел человека, спокойного, сдержанного и хмурого, который, не подав руки, предложил мне сесть и неторопливо придвинул к себе лист бумаги. Неужели будет все записывать?.. А он принялся рисовать какие-то палочки, соединяя их в треугольники и квадраты, не поднимая на меня глаз, и, видимо, молча ожидая, что я скажу. Игра в молчанку затягивалась, вот уж и отведенное мне время вот-вот истечет, а хозяин кабинета все погружен в свое рисовальное занятие. И тогда я, больше не дожидаясь от него вопросов, принялся сам рассказывать о том, что со мной было: про Кремль, про съезд комсомола, про парня без ног и орден на его груди. Вот уж все и сказано, даже дважды, а Лапин все молчит. Наконец, он поднял на меня глаза и спросил:

– И что вы хотите?

– Я считаю необходимой мою командировку в Афганистан. Я должен туда ехать, чтобы я мог…

– А Вы член нашей партии?

– Нет.

– Так что же Вы ко мне пришли?

Резким движением порвал разрисованную палочками и черточками на клочки бумагу и недоуменно взглянул на меня, будто только что увидел. Мне оставалось одно: попрощаться и выйти из кабинета.

Сагалаев, которому я рассказал о результатах встречи, только пожал плечами: «Ну, значит, надо вступать». Для того, чтобы добиться моей цели, следовало стать хотя бы кандидатом в члены КПСС; не без проблем (на Гостелерадио, как и везде, тогда на вступление в партию существовала очередь), но уже через год я им все-таки стал. Не знаю, для всех ли это было так, но для меня в ту пору вступление в партию казалось вопросом не карьеристских, а карьерных соображений. Партийный билет воспринимался мной – и не мной одним, конечно, – как пропуск в иные профессиональные дали, на новые рубежи; это была своего рода волшебная палочка, раздвигающая горизонты. И если для того, чтобы стать полноценным журналистом, имеющим доступ в разные сферы жизни, получающим возможность работать там, где другим «не положено», то есть за границей, нужно было получить партбилет, – для меня вопросов не стояло: его получать надо.

Так через год с небольшим я получил формальный повод снова записаться на прием к Лапину. Та же приемная, знакомая женщина-секретарь и вот он, наконец, – заветный кабинет. Его хозяин смотрел на меня так, будто видел впервые.

– Я по поводу командировки в Афганистан.

Снова черточки на бумаге и разговор, не поднимая глаз.

– Да, я помню. Что вы хотите?

– Я теперь член КПСС.

– И что?

– Но год назад вы сказали…

– У нас там прекрасно работает корреспондент Михаил Лещинский. Закажите ему материал, который Вам необходим. Он все сделает.

Последняя фраза прозвучала с сожалением, словно бы ему было неловко объяснять мне такие очевидные вещи. Мы расстались, и – как показало время – уже навсегда; через несколько месяцев Горбачев отправил Лапина на пенсию.

Сагалаев, которому я пересказал разговор, снова пожал плечами: «Значит, так тому и быть. Заказывайте материалы Лещинскому». И все бы так и закончилось не начавшись, если бы в тот день, выходя от Лапина, я не столкнулся случайно в коридорах здания на Пятницкой с Виктором Ногиным. Мы еще не были с ним близкими друзьями – ими нас сделал Афганистан, – но знали друг друга восемь лет, иногда пересекались по работе, и вполне естественно было с его стороны спросить: «Так ты зачем здесь?», а мне в ответ рассказать (по которому разу!) свою историю. Выслушав, Виктор задумался: «Да, это, конечно, непросто. Я подумаю. Может, получится тебе помочь…».

Шел 1985 год. Странные слова начали доноситься из Кремля – перестройка, ускорение, гласность… От них веяло чем-то свежим, новыми возможностями и новыми надеждами. Страна менялась, и с нею вместе – очень медленно – менялись понятия о том, что «можно» и что «нельзя» в журналистике. И все-таки, честно говоря, тогда я не принял обещание Виктора всерьез. Слишком недавним, саднящим было разочарование от отказа, слишком однозначным казалось решение Лапина. Но уже через месяц меня вызвали в партком Гостелерадио. Секретарь был краток и сух: «Мы решили поручить Вам серьезное дело. Вы поедете в Афганистан в составе специальной группы, возглавлять которую будет Виктор Ногин. Ваше дело – снимать материалы о дружбе двух стран, о том, как мы помогаем братскому афганскому народу, о дружбе советского комсомола и ДОМА – Демократической организации молодежи Афганистана…». И в начале февраля 1986 года мы начали готовиться к поездке.