Яна Колесинская - Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами

• Название: Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами
• Автор: Яна Колесинская
• Жанр: Критика

Герой книги – представитель уникальной театральной династии, заслуженный артист России, актер Новосибирского академического драматического театра «Красный факел» Владимир Лемешонок.

---

7. Лем, Узда, Аблей

На втором курсе к ядру примкнул дембель Советской Армии Толя Узденский. Он еще в колыбели решил, что везде и во всем должен быть первым. И вот отслужил срочную службу и теперь волен выбирать, до кого снизойти, чьим лидером стать, кем именно окружить себя, звездного. Отказа в этом деле не знал, ведь, как заметит Лем спустя некоторое время, был «способен долететь на ядре своего обаяния аж до Луны». Узда с порога почуял, где находятся точки притяжения – и без обиняков шагнул туда. Пацана с желтым портфелем он удостоил кличкой Дурашка.

Кличка не прижилась, да и сам дембель осознал ее нелепость, оправдывался, что прилипла от обратного. Не мог же бывалый боец не замечать, к чьим оценкам и мнениям прислушивается народ. Чей вердикт признается истиной в последней инстанции. Кого после каждого этюда припирают к стенке, чтобы выслушать приговор себе, любимому. Кому на занятиях по актерскому мастерству нет равных. И это при том, что курс талантлив, как на подбор.

Позже Анатолий Узденский в своей книжке «Как записывают в актеры» сообщит: «Подозрение, что Лем зачислен в училище по протекции, улетучилось, когда я прослушал его на зачете по сценической речи – он читал прозу Хэмингуэя. Читал искренне, страстно, и даже удивительно было, откуда в этом тщедушном мальчишеском теле столько силы.

В нем было много любопытного: например, несмотря на то, что держался гением, отзывался о себе всегда в уничижительном тоне, и мне это казалось странным: ведь люди обычно приукрашивают свои достоинства. Володя в ответ на мое недоумение отвечал классической фразой: «Я странен, а не стране кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож»».

Далее автор повествует, как в процессе короткой стычки на глазах у однокурсников Лем дал понять, кто есть кто: «Я замахнулся и… нет, не ударил его, удержался, просто сильно толкнул в грудь. Володя отлетел на несколько шагов, схватился за стол, медленно выпрямился. Наши взгляды встретились. В этот момент я понял, что значит читанное много раз „побледнел как полотно“. Лем оглядел примолкнувшую аудиторию, потом еще раз посмотрел мне в глаза, губы его шевельнулись, будто он силился что-то сказать, но не мог, и вышел из комнаты. Я попытался рассмеяться, чтобы разрядить атмосферу, но заткнулся, не получив поддержки. Стояла гнетущая тишина. Никто не смотрел в мою сторону. Мне было безумно стыдно. Я вышел вслед за ним».

Лем, не сговариваясь с Уздой, гораздо раньше описал этот случай в эссе «Сбивчивый монолог на венском стуле»: «Однажды достал я своего друга так, что ему пришлось основательно меня пихнуть. Отлетел я тогда далеко, обиделся ненадолго, а запомнил его силу навсегда. И по сей день это качество в нем я считаю главным, хотя, конечно, не о физической силе идет речь».

Что касается кличек, то в юности любая дружеская компания ловит их из воздуха. Клички так органичны, что заменяют имена. Имя дано тебе в самом начале жизни, покуда ты еще никто, следовательно, звать тебя никак. По имени называют все – и свои, и чужие, вне зависимости от того, подходит оно тебе или нет. Поэтому оно формально, номинально, обезличено, лишено индивидуальности: Иванов, Петров, Сидоров. Тут и выясняется, что имя надо выбирать тогда, когда уже что-то из себя представляешь. Вернее, друзья это сделают за тебя. Они нарекут тебя так, как не зовут больше никого, вложив в прозвище свое особое отношение, свое понимание и восприятие тебя, окрасив оттенками и обертонами. Данное при рождении имя останется пожизненной печатью в паспорте, которая ничуть не мешает оригинальному тексту.

Многие прозвища как производные от имен сценических героев были подсказаны учебными спектаклями – но прилетали и улетали, придумывались и забывались. Комедия плаща и шпаги «Живой портрет» с красивыми испанскими именами спровоцировала романтизированные клички. В комедии дель арте «Венецианские близнецы» ведущий артист краснофакельской труппы Альберт Дорожко так уморительно играл свою роль – «Я маркиз Лелио, синьор Холодной горы, граф Лучистого фонтана, подданный Тенистых ущелий…», что все мигом стали маркизами и кабальеро, в том числе дон Лемио. Стоило сплоховать, совершить малейший промах, как он мигом становился доном Лемио, и произносилось это, естественно, с насмешкой, но обижаться считалось дурным тоном.

Спектакль «В день свадьбы» имел особое значение. Там обнаружилась сакраментальная реплика, которая вошла в анналы. Один из второстепенных персонажей обращался к персонажу Лемешонка: «Таких, как ты, без Узды оставь – наворочают!». Эффект был тот еще. Выражение в одночасье стало крылатым. Фразочку произносили на все лады, смаковали так и эдак, стебались на тему, что будет, если Лемешонка оставить без Узды, а сам Узденский неоднократно произносил афоризм назидательным тоном. И на всю жизнь остались клички от сокращенных фамилий: Узда, Аблей, Лем. Лет через сорок однокурсница, прилетевшая в Новосибирск из Москвы (они не виделись всё это время), блеснула отменной памятью, сохранившей осколки юности: «Что, Володя, поди, никто уже не зовет тебя Лемом?». «Володя» рассмеялся: до сих пор только Лемом и зовут!

8. Курс Лемешонка

Все они красавцы, все они таланты, все они поэты! Их поэтический клуб называется «Шанзэлизе». Девиз клуба – «Всё что ни проза – то стихи». Берут туда каждого, кто рифмы плесть умеет. Упражняются в прекрасном, сочиняют всякую фигню, читают друг другу вирши нараспев, с пафосом, с простиранием длани. Лем плетет рифмы весело и задорно. Особо гордится жуткой сюрриалистической поэмой, отразившей его упадоническое мировосприятие, им самим же и высмеянное. От себя не убежишь:

Все в мрак и пустыню кругом обращалось.
Багровое вымя в пространстве вращалось,
Вперив в бесконечность свой взор воспаленный,
В белесую вечность рояль раскаленный
Вонзался хрустальною клавиатурою,
Струя меж светилами музыку бурую.
Четыре шага на балконе надломленном,
Всего лишь четыре удара по клавишам…
Четыре удара по жизни загробленной!
Он брел по дорогам, в дожди окунаяся,
Он бился ладонью о лоб свой обветренный
И муками творчества умственно маялся,
Считая бесцельным свой путь километрами.
И вздыбилось время, пространство восстало,
Звучащее бремя на землю упало,
Расплавленной массой залитые звуки
К бесформенной страсти пристывшие руки.

Влача свою «загробленную жизнь», он не променял бы театральное училище ни на какое другое учебное заведение. Все больше неожиданных возможностей открывалось в самом себе! Преподаватель танцев Николай Иванович Косырев, смягчая тяжесть физических нагрузок, учил всё делать легко, весело, непринужденно, по-пушкински. На каждом шагу сыпал шутками-прибаутками, нес студентам мудрое слово: «Публика – дура, и, коли она скучает, нужно научиться тросточку крутить». Тросточка появится у лирического героя «Пылинок в луче бытия», у Антонио Сальери в «Амадеусе», у Афанасия Палыча Казарина в «Маскараде», у Павла Петровича Кирсанова в «Отцах и сыновьях». Лем будет «крутить» с особым шиком, и не только тросточкой: Порой я стих повертываю круто, Все ж видно, не впервой я им верчу.

Педагог по вокалу Анна Дмитриевна Прудникова расковала их, раскрепостила, заставила петь с утра до вечера даже тех, кому медведь на ухо наступил, а это были Лемешонок с Аблеевым. Оба заливались соловьем, не унять: «Скажите, девушки, подружке вашей, что я ночей не сплю…». Масть пошла, время их урока истекало, расписание сбивалось с графика. На выходе из аудитории изнервничавшийся однокурсник заорал: «Вы мое время забрали, я зуб сломал из-за вас от злости» – и предъявил обломок зуба, пострадавшего от гранита актерской науки. На экзамене по вокалу даже обладательницы абсолютного слуха Роза и Лось, наши, по выражению Аблеева, главные девки, получили четверки. А эти два обормота удостоились пятерок. Пианистка Таня, одарившая Лема особой благосклонностью, по секрету шепнула ему, что, все-таки, в вокале ему не хватает музыкальности.

Вскоре Владимир Лемешонок, загримированный под дона Фернандо, пел серенаду под окном Ольги Розенгольц в образе доньи Инесы. Дуэт в дипломном спектакле «Живой портрет» по испанцу Агустину Моретто однокурсники сочли самым пылким за всю историю мирового театра. Комедия плаща и шпаги выявила романтические наклонности этой парочки, кои прекрасно сочетались с нарушением норм советской морали.

С Ольгой Розенгольц в спектакле «Живой портрет», 1975 год. Фото из семейного архива.

Образцом поведения ядро курса не являлось. Мастер по сценической речи Лидия Алексеевна Николаева частенько удаляла из аудитории Лемешонка и Аблеева. Они разлагают дисциплину. Их ирония выводит из себя, а противопоставить нечего. Насмешники. Циники. Негодяи. Ничего святого. Даже на похоронных церемониях они ржут, как ненормальные.