Александр Григоренко - Потерял слепой дуду

• Название: Потерял слепой дуду
• Автор: Александр Григоренко
• Жанр: Короткие истории

В книгу вошла повесть «Потерял слепой дуду…» и рассказы малой формы, опубликованные в журнале «Октябрь», а также эссе разных лет.

В большой крестьянской семье рождается глухонемой мальчик. Окруженный любовью, он растет в уверенности, что весь мир за него. В нем видят бескорыстное украшение жизни, забавную дудку… Но когда ее теряют, становится ясно, что дудка эта вела слепых.

Повесть-притча «Потерял слепой дуду» принесла Григоренко победу в номинации «XXI век» и главный приз престижнейшей литературной премии «Ясная поляна» (2016).

---

Потом опять была темнота, и повторилось чудо перевернутого мира. Но длилось оно совсем недолго: каблучок остановился, двери открылись и незнакомый Шурику человек в огромной кепке вручил ему стопу соевого шоколада в зеленых обертках.

* * *

Являлось и страшное воспоминание, но в нем был не тот страх, который лишает сил, – у страха была обратная, светлая сторона.

В десять лет Шурика чуть не утопили в пруду. Дядя, Константин Сергеевич, уже давно переехавший вместе с женой в город, выучил его плавать по-собачьи – на большее Шурик оказался неспособен.

Когда он плыл и видел только слепящее солнце и серо-зеленый дрожащий срез воды, откуда-то из-за спины вышла неведомая страшная сила, схватила его за макушку и потащила вниз. Шурик оттолкнулся от дна, вспышкой блеснул свет, но сила вновь повлекла его в мутную глубину и уже не отпускала. Там, на глубине, он увидел ужас, ощутил непонятный ему, высасывающий нутро холод. Он не чувствовал, как отчаянно, сами по себе работают его руки и ноги, не слышал, как кричит под водой, потому что сила продолжала свое дело, толкала его на дно… Потом, когда вдруг ужас исчез и стало все равно, та же сила, что стремилась погубить, схватила его за волосы и понесла к берегу.

Юрка Гуляев, мускулистый, невеликого роста, подвижный парень, немногим моложе Шурикова дядьки – он и был той силой. Юрка так шутил. Он вытащил Шурика на берег, что-то кричал ему в лицо, трепал, улыбаясь, по полной щеке…

Шурик не слышал, не было сил разбирать слова. Как был, в одних плавках, поплелся домой, и по его странному виду, по остаткам ужаса, подхваченного в воде, поняла Валентина, что случилось плохое. С лицом, перекошенным тревогой, она трясла внука за плечи, кричала что-то: так всплыло Юркино имя.

Дорога от пруда пролегала рядом с их домом. По ней часа через два возвращался губитель Шурика – одна его рука держала ручку большого приемника, другая помахивала красной рубахой, во рту ритмично пыхтела папироска, мокрые волосы торчали черными головнями залитого кострища. Беззаботный Юрка шагал прямиком к шпигулинскому двору, где ждала его рать, построенная уступами, – Валентина, две ее сестры – Еннафа и Нина, Анна, сестра Люси, появлявшаяся в деревне каждое лето и осыпавшая Шурика невиданными вещами: муж ее, офицер, служил за границей. Во главе рати стоял Константин Сергеевич – в тельняшке без рукавов, в покрытых древесной пылью серых штанах.

И видит Шурик: дядя подходит к Юрке, останавливается в полушаге от него. Он что-то говорит, слегка наклонившись, спрятав жилистые руки в карманы, рот его двигается четко, как солдат с ружьем, и одна рука постоянно выскакивает из кармана, делает в воздухе резкие движения, будто собирается ударить Юрку, но не бьет, а только опасно летает возле его головы. А Юрка рывками растягивает рот, взбрыкивает, как подбрасывает что-то, не замечая, что папироска в уголке рта погасла, торчит почерневшим обрубком.

Наконец дядя уходит в сторону, губитель собирается идти своей дорогой, но тут вступает в дело рать, дотоле стоявшая, только что-то кричавшая. Рать начинает преследовать врага, посылая ему в спину крики, из которых Шурик разобрал только «бессовестный» и «скотина комолая», и враг, старавшийся до последнего не уронить достоинства, обращая все в шутку, переходит на позорную трусцу.

Та кара оказалась только началом удивительного дела. Весть о том, что Юрка Гуляев намеревался утопить блаженного глухонемого мальчика, мгновенно облетела шпигулинскую родню в двух соседствующих деревнях.

И выпала Юрке каинова участь. Где бы ни появлялся он, по работе или просто так, везде находилась старуха, которая, потрясая подогом, уличала Юрку в его злодеянии.

Но так же не было на свете человека, который не приласкал бы Шурика по поводу его беды – в этом он сам убедился, поскольку к тому времени купила ему Валентина велосипед «Луч» (фельдшер посоветовал для разработки ноги) и стал он монголом, не покидающим седла, объезжал всех, кого знал и кого положено было навещать.

Вместе со страхом, пережитым на пруду, пришла бессловесная уверенность, что мир, состоящий из этих самых старух, бабушки, деда Василия, сильного дядьки, щедрой веселой тети Анны, весь этот мир – за него, за Шурика, и жизнь прекрасна уже потому, что в ней можно ничего не бояться. Все, несущее ужас, будет немедленно изгнано за ее пределы.

Хотя, видел он, есть в мире вещи странные…

Первая странная вещь завершила то удивительное лето.

В сентябре, под самый конец жатвы, Сережка Бородулин, вечно гонимый неиссякающим своим любопытством, забрался в молотилку комбайна, стоявшего на краю поля. Пришел комбайнер, торопливо дожевывая, забрался в кабину и запустил двигатель…

Шурика в то время уже отвезли в интернат, он не был на похоронах. Деревенское кладбище стояло ровным, обрамленным долговязыми тополями квадратом посреди бледно-желтого поля.

Там Шурик и увидел Сережку – на бумажной фотокарточке, вставленной в специальный кармашек на свежевыкрашенном памятнике и придавленной оргстеклом. Карточка запечатлела, видимо, единственный во всей Сережкиной жизни момент, когда он был застегнут по самый подбородок, а прочее – стаи веснушек, разбегающихся от коротенького носа по щекам, прищуренные глаза, вихор в виде большой перевернутой запятой – все оставалось прежним. Проглядывала даже пустота на месте отсутствующего переднего зуба.

Над фотографией сгорбились две строки, сделанные бурой краской: «Никогда мне не выплакать слез моих, сыночек мой».

Окажись на этом месте фотография другого, взрослого человека, тем более незнакомого, Шурик, наверное, думал бы о том, чтобы все побыстрее наревелись и увели его отсюда. Но теперь рядом была одна бабушка, она только вздыхала, а на памятнике – Сережка, и это казалось ему глупостью. Он думал, что Сережку надо быстрее найти, расспросить, как случилась с ним столь невероятная штука, что он забрался сюда, и что вообще будет дальше.

* * *

Шурик взрослел, а это означало, что привязанности детства в другой, взрослой жизни не получат продолжения. Все понимали, и он сам понимал, что Светка и такие, как она, здоровые девушки выйдут за здоровых парней и будет у них работа, до которой Шурика не допустят.

Валентина тревожилась, но тревогу разгонял Василий, ее старший брат, веселый, круглолицый, коренастый, мало похожий на старика. Он принял Шурика как свое прямое мужицкое продолжение, учил внука всему, что умел сам, и так незаметно воспитал его руки.

Когда исполнилось внуку двенадцать – а ростом и шириной выглядел он на все пятнадцать, – дед взял его в свое дело, которого многие боялись и лишь немногие могли обойтись без него.

Василий резал крупный скот, считался по этой части лучшим, да, пожалуй, и единственным мастером. При надобности старухи заискивающе кланялись ему, а он, как бы освобождая их от этой неприятной вежливости, говорил грубо: «Сделаем, как два пальца…» – и всегда брал с собой внука.

Однажды так вышло, что Шурику пришлось участвовать в убийстве собственной коровы. Она была умная, намного умнее своей предшественницы, постоянно убегавшей из стада. Корова сама возвращалась с выпаса одной и той же тропой, впереди бежал теленок. Валентина выходила к воротам хлева с краюхой размоченного в воде хлеба, и теленок, увидев ее, сгибал хвост буквой «Г» и пускался в рваный галоп – корова же входила в хлев, как гордый корабль в гавань, оглашая прибытие троекратным уверенным ревом.

Потом теленок куда-то исчез, а корова заболела выменем, перестала доиться, и пришел ее исход.

Василия позвали к вечеру, он явился вместе с внуком. Шурик держался солидно, молча поздоровался за руку с мужиками, пришедшими на такое событие, первым ушел в хлев, где обреченно горел яркий свет, через некоторое время выглянул оттуда:

– Дед!

Василий о чем-то говорил с соседями, обернулся:

– Чего тебе?

– Дабай, ну!

– Хех! – Дед подпрыгнул на крепких кривеньких ногах. – Начальство зовет, надо идти.

Он закрыл за собой ворота, и Валентина, прятавшаяся от страха в избе, услышала, как знакомый торжественный рев ударил в стены хлева, опустился до хрипа и смолк.

Собравшимся Василий с бодрой небрежностью отчитался о сделанном, сказал, что каждый в его бригаде знает свой маневр: внук держит скотину за хвост, дед бьет молотом промеж рогов и перерезает горло.

А Валентина увидела через окошко, выходящее на двор, над которым висела уличная лампа: внук ее стоит в середине светлого круга и вытирает полотенцем окровавленные руки. От неприятного зрелища этого вдруг потеплело у нее внутри – будто принес ее мальчик первые деньги в дом.

* * *

Он и не должен был пропасть, раз уж так вышло, что весь мир за него.

Окончил Шурик интернат, поступил в училище и выучился на столяра, устроился в мастерскую, где инвалиды мастерили посылочные ящики и табуретки. Дали ему комнатку в общежитии, но там оставался он редко: рабочий день заканчивался в пять, поэтому Шурик успевал добраться до конечной в Щербинках, садился на последний автобус и через час был в деревне. Бабушка этому радовалась, поскольку боялась, что без нее приохотят Шурика к разным нехорошим делам, научат пить, например. Но боялась она напрасно, поскольку в том общежитии окружали Шурика здоровые и совсем чужие люди, а всего чужого он сторонился и среди здоровых воспринимал только тех, кого знал с детства.