Игорь Тарасевич - Неистощимая

• Название: Неистощимая
• Автор: Игорь Тарасевич
• Жанр: Современные любовные романы

Полный смеха, слез и любви, новый роман Игоря Тарасевича одновременно и страстная мелодрама, и мистический триллер, и захватывающий современный детектив, и памфлет, и фэнтези, обращенное в прошлое, настоящее и будущее.

Окрестности небольшого русского города Глухово-Колпакова хранят тайну небывалого месторождения. Таинственное месторождение во все времена, как могли, скрывали от людей. И немудрено, ведь тут из-под земли бьет неистощимый водочный родник. Вполне реальные спецслужбы всех времен и удивительные мистические силы полтора столетия не давали тайне раскрыться.

А как распорядятся тайной влюбленные пары – и сто пятьдесят лет назад, и сегодня, и в измысленном будущем? Станет ли их неистощимая любовь орудием в руках провидения или любовь преодолеет соблазн суетной власти, а недостижимое счастье явится жертвой ради всеобщего блага?

Написанный отличным литературным языком, роман обладает живой, доверительной интонацией. И автор с улыбкой говорит читателю, что всегда, везде, во все времена побеждает любовь. Во всяком случае, должна побеждать…

---

– Bain. Et puis juste rentrer à la maison, Stesha. Au contraire, rentrer à la maison[61]. – Это Катя произнесла несколько как-то странно и с каменным каким-то лицом. Но Красин уж не обратил внимания на Катины интонации, теперь он сторожко вертел головой туда-сюда, словно бы фарфоровый болванчик – в доме, казалось, никого не было, кроме Стеши и Чарлея, никого; Красин уж теперь понимал – кажущаяся пустота скрывает нечто, на опушке лишь потерял он рассудок; винтовку сейчас держал наготове, в каждом сапоге у него лежал окровавленный мужицкий нож.

Стеша была рябой круглолицей бабой. Она казалась бы довольно справной, если бы, конечно, не отвислые некрасивые груди, такой же висящий живот и уже все оплывшее, как это часто начинается с крестьянскими девками еще с юности, тело – вне зависимости от того, рожала она или нет.

– Что, в доме больше никого? – отрывисто спросил Красин у Стеши. Та быстро взглянула, но отвернулась сразу же – не так-то легко было сейчас глядеть в сверлящие глаза Красина.

– Никого, барин. Побегли все в деревню. – Признаться, и горничная, словно бы ее хозяйка, говорила как-то странно, а уж это Красин отметил сразу. – Отвести коня? – еще спросила Стеша, потупляясь под взглядом Красина.

– Salle de bain! Monsieur me dirige cheval.[62]

– Écouter.[63]

Обе прошли в дом, Красин, все вертя головой и прижимая к себе сюртук с деньгами, действительно повел было измученного гнедого в сторону конюшни, но тут же, на счастье свое, вернулся и привязал уздечку прямо к балясине на террасе. И расседлывать не стал.

– Извини, брат, – сказал коню. Похлопал того по мокрой шее. Конь все фыркал; кони, еще раз напоминаем мы вам, не любят запаха крови, не любят. Сам же гнедой один издавал запаха на целый эскадрон, и от Красина пахло совсем невыносимо; признаться, от Красина просто воняло сейчас.

Красин взял сюртук в левую руку, прихватил, сколько мог, ее поудобнее, правой потянул с плеча винтовку и пошел с пальцем на спусковом крючке вдоль дома слева.

Слева от дома тянулся яблоневый сад, первая нежно-зеленая падалица уже похрустывала под сапогами. Красин прошел, крадучись, саженей двадцать и остановился, прислушиваясь. Ему показалось, что он слышит, как в ванной льется вода – как из ведра наливают в поблескивающую ванну дышащую горячим паром воду. Катя, значит, сейчас пробует воду голой ногой. Красин встряхнул головой и вновь прислушался.

Тихий летний вечер лежал возле усадьбы; уже удлинились тени; ветерок совсем стих. С третьего этажа в открытое окно падали характерные звуки выдвигаемых и задвигаемых ящиков комода – Стеша собирала для Кати белье и полотенца, Катины жилые комнаты и Катина ванная комната с небольшой печью как раз на третьем этаже и располагались. А природа и все, что виделось вокруг, – сад, трава, земля, небо – они никак не звучали сейчас. Из-за угла выскочил Чарлей, осмотрел напряженного Красина, фыркнул на него и побежал, смешно подбрасывая задние лапы, обратно за дом. Красин, безотчетно копируя Чарлея, тоже фыркнул по-собачьи, повернул вслед за псом назад, вновь миновал крыльцо и двинулся вокруг дома с правой стороны. Тут начинались хозяйственные постройки – чуть поодаль, а еще дальше шли дровяные и сенные сараи, потом каретная, а сразу за углом стояла конюшня, в распахнутые ворота виделись темные на контрасте с двором, залитым вечерним солнцем денники. Никого. Никого.

– Mon cher, – услышал Красин над головой Катин голос. Красин обернулся. Катя, голая, стояла в окне и манила его к себе рукой. Ее груди торчали вверх, соски, даже и на взгляд тверже камня, горели огнем. – Mon cher. Ne venir… Tu… – счастливо и освобождено засмеялась, и Красин вновь перестал быть пророком – на время, потом–то он опять вернулся в правильное состояние. – Je suis tellement heureux de toi dire «tu». Viens ici. La deuxième fois, cette horreur ne se reproduise pas…[64]

Так Катя второй раз за день спасла Красину жизнь.

Через минуту, да менее чем через минуту оба стояли друг перед другом нагие. Красин словно бы с винтовкою наперевес между ног – а винтовку-то бросил в соседней с ванной комнате на полу, – словно, говорю, с винтовкой, розовым напряженным жерлом точно смотрящим Кате в живот, да и выше, в груди, а Катя с чистым банным полотенцем в руках, которое она тут же бросила на край ванны, чтобы Красин мог ее всю рассмотреть без какой помехи; на Кате оставался только маленький золотой крестик в ложбинке меж грудей и на правой руке – почему-то не снятый – торопилась – золотой же браслет с поднимающей головку синеглазой змейкой; Катя такими же горящими синими глазами рассматривала Красина тоже, постепенно покрываясь краской – со щек краска пятнами поползла на шею, на груди и живот, но Катя не защищалась от взгляда руками, словно стыдливая боттичеллиева Венера, нет, нету! Катя, не хохочущая, как обычно, а тихонько смеющаяся Катя вся была открыта своему мужчине, вся, целиком.

Они не успели сделать и шага друг к другу – за окном как-то нехорошо, дурным звуком, страшно взвизгнул, закричал, словно человек, Чарлей; выражение счастья в миг исчезло с лица Красина. Красин шагнул к окну, у которого только что стояла, призывая его, Катя.

Чарлей лежал возле ворот конюшни со вспоротым животом, вместе с ударами еще бьющегося сердца из собачьего живота толчками шла кровь. Мгновение висела тишина, а потом из-за ворот выглянула мужицкая морда в шерстяном вaляном колпаке – Красин тут же встал за портьеру – выглянула мужицкая морда и мужик повел в поводу коня – призового княжеского серого в яблоках рысака Гамильтона, копыта глухо стучали, странно было бы мужикам полагать, что стук копыт не услышат в доме. Следом мужики повели одну за другой всех лошадей. Катя уже стояла за спиной Красина и тоже глядела вниз, на них обоих ступор нашел на пару минут. Из-за угла выехал еще один мужик, этот – на бежанидзевском гнедом; Красину на мгновение помстилось, что верхами сидел задушенный им сегодня Сидор – в той же визитке, в той же тирольской шляпе и в той же аккуратной рыжей бороденке; тут Катя тихонько вскрикнула, зажала рот рукою, но поздно было – мужик поднял голову вверх, их с Красиным глаза встретились; это действительно был мертвый Сидор, только уже не с вывернутой шеей, не с разбитыми и окровавленными ртом и носом, а с чистым волчьим оскалом под рыжими усами. Мертвец поднял обрез бердана и выстрелил, Красин отшатнулся, отжимая голую Катю голой спиною в сторону; пуля со чпоком – чпокк! – вошла в оконный переплет.

– Suivez-moi![65]

Катя схватила Красина за руку и потащила за собой.

– Подожди! Деньги!

Красин выбежал в соседнюю комнату, затем в следующую, затем еще в следующую – в Катину спальню, одним махом, словно Одиссей – Пенелопову из цельного куска дерева лежанку, одним, значит, махом придвинул огромную железную кровать к дверям; он успел захватить и брошенную винтовку, и бриджи свои, и грязный, уже в высохших кровавых разводах бесформенный черный ком – сюртук с деньгами.

– Où sont vos bijoux? Bijoux! Robe![66]– крикнул Кате.

– Dieu les bénisse! Dépêchez![67]

Она, выставляя голую попку, с натугой потянула забранную вишневым шпоном стенку, и та вдруг со скрипом поехала в сторону, обнажив маленькую дверцу в стене.

– Voisi![68]

Они, согнувшись – Катя пополам, а Красин встав на четвереньки, влезли в дверь, Красин задвинул за собою потайную раму и дверь закрыл на тяжелую ржавую задвижку. И тут же мерзавцы, топоча не хуже лошадей, ворвались в комнату, в которой только что стояли у окна Красин с Катей. Но Красин с Катей уже босиком бежали по скользкой и смрадной винтовой лестнице вниз – в полной темноте, перед непривычными ко тьме глазами ходили темные пятна; чудо, что не споткнулись и не сломали на лестнице-то себе ни ног, ни шеи. Тут было совершенно темно, глаз коли, только в одном месте из стены бил наполненный шевелящейся пылью луч света, и Красин, невольно остановившись, приник к отверстию.

Светлый луч исходил из кабинета самого покойного князя Бориса Глебовича, Катиного отца. Нам с вами никак было бы не видно со стороны лестницы, но мы можем сказать, что глаз Красина глядел аккурат из кабаньего глаза, куда вставлен был окуляр – из висящей на темной деревянной стене кабаньей головы – прямо напротив камина, холодного сейчас и лишенного каминного экрана – по летней поре и отсутствию – теперь до Cтрашного суда – отсутствию хозяина. В кабинете царил полумрак, но на два кожаных кресла рядом с камином вдруг упали колышущиеся световые блики, потому что под взглядом Красина, словно под взглядом василиска, сам по себе в пустом камине вспыхнул огонь, затрещали дрова, пуская по сворачивающейся от подступающего пламени березовой коре медленную предсмертную слезу. Свет потек вверх, и над камином Красин увидел высветившуюся и тоже полную гуляющих световых пятен картину. Он узнал – Джотто, это была копия фрески великого итальянца Джотто, фреска называлась «Бегство в Египет». Красину отсюда видно не было, он не понял, что картина – самая настоящая фреска, написанная по сырой штукатурке.