Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи (сборник)

• Название: Дорога на остров Пасхи (сборник)
• Автор: Дмитрий Сафонов
• Жанр: Русское современное

«Десять лет назад двадцатого июля я сидел в редакции и тайно любовался ножками Наденьки Крыловой. Она знала, что я любуюсь ими, но делала вид, будто не замечает. В тот момент она была «мисс Работа», целиком поглощенная разбором читательских писем. Она хмурила чистый лоб, удивленно вскидывала тонкие брови, шевелила пухлыми губками, как ребенок, который учится читать по складам, но ни разу не посмотрела в мою сторону. Правда, садясь за стол (основная часть ее работы заключалась в том, чтобы перенести очередную стопку писем с общего стола, именуемого у нас почему-то «шведским», до своего), она не стремилась поправить короткую юбочку, открывая для моего пытливого взгляда все более и более сокровенные и соблазнительные линии.

Знаете, такие совершенные и плавные линии надо преподавать в школе на уроках геометрии. Но до того, как я решился сказать ей об этом, прошло еще три месяца. А еще через два года она стала моей женой. Я и сейчас любуюсь ее ножками, но… Видимо, мой интерес уже не представляет для нее былой ценности. Что поделаешь – инфляция… Мы все переживаем инфляцию. Попросту говоря, обесцениваемся…»

---

«УАЗик» был чистенький, опрятно блестевший в красноватых лучах заходящего солнца. Мне всегда нравилась его дружелюбная физиономия: круглые фары, будто удивленные глаза, ячеистая сетка воздухозаборника и прочный железный бампер, широкий, как улыбка, которую не портили даже массивные крюки, напоминавшие клыки добродушного бульдога. Лобовое стекло походило на лоб мыслителя: таким оно было высоким и чистым.

– Ну что? Пойдем дальше? – спросил я Арта.

Ответа не требовалось: и так было понятно, что надо идти дальше, обследовать весь сарай до конца; об этом недвусмысленно говорил ключик, висевший на гвоздике, вбитом во внутреннюю сторону двери. Но я все-таки спросил – наверное, потому, что еще не был готов к этому пути. «Если боишься не вернуться – значит, ты не готов начать путь». Ведь так было написано в записке? А я очень боялся не вернуться. Мне почему-то захотелось броситься и убежать с этой дачи прочь, обратно в город: затаиться, жить своей тихой, размеренной жизнью, втайне мечтать о Наденьке и ее ножках, делать неблагодарную черновую работу в газете и… Ждать нового звонка. Ждать, пока отец не позвонит и не скажет:

– Ну, что ж ты, Сандрик? Не решился войти в сарай? Не решился пойти до конца?

С другой стороны – «некоторые двери приходится ломать». И мы это уже сделали. Стало быть, мы начали путь, даже не подозревая об этом.

– Конечно, пойдем, – ответил Арт, и в его голосе было куда больше уверенности, чем у меня в душе.

Арти поставил меня на место. Он умел быть разным. Когда дело касалось пустяков, он горячился, давая волю южному темпераменту: сверкал черными глазами, размахивал руками, выкрикивал непонятные слова, но если речь заходила о чем-то серьезном, то и Арт становился серьезным. И очень твердым. Спасибо ему за это.

Не сговариваясь, мы обогнули «УАЗик» с разных сторон и пошли, протискиваясь между машиной и стеной.

Мы дошли до середины, когда я услышал голос Арта:

– Саша! Ты думаешь, он жив?

Черт побери! Думал ли я, что он жив?

Я боялся задавать себе этот вопрос. И уж тем более – боялся задать его Арту. Наверное, и он тоже, иначе спросил бы напрямик, а не в тот момент, когда между нами было «две тонны надежного армейского железа», – так обычно называл «УАЗик» отец.

Мы остановились. Одновременно, будто наладили какую-то мысленную связь. Мы стали чувствовать друг друга. С той секунды мы стали ближе, хотя, может, это и глупо звучит: стали ближе тогда, когда нас разделяла здоровенная машина.

Я не видел Арта, не видел его глаза, но я понял, что сейчас он не соврет; именно потому, что мы не видим друг друга. Поэтому я и спросил:

– Арти, почему ты сказал, что отец жил с твоей матерью? Не с вами, а с твоей матерью?

Арт молчал, но я знал, что он просто собирается с мыслями, а не выдумывает правдоподобное вранье.

– Видишь ли, Саня, – ответил он медленно, немного нараспев, и мне впервые понравился его акцент – такой мягкий и плавный. Понравилось то, как он произносил слова. Я и сейчас по этому певучему акценту безошибочно отличаю обрусевшего кавказца. Они поют на русском. И вообще в моем отношении к ним со времен армии многое переменилось. Благодаря Арту: самому лучшему парню из всех, которых я знал.

– Видишь ли, Саня, – повторил он. – Мне было уже пятнадцать, когда в нашей семье все это случилось. Папа приехал в Москву заниматься бизнесом. Мы с мамой приехали позже. И тут она узнала, что у папы – роман. Мама всегда была гордой – она развернулась и ушла. Папа знал, что допустил ошибку. Но он также думал, что эта ошибка – вполне простительна для мужчины. Кто-то должен был уступить. Они любили друг друга, и я видел, как им тяжело, но никто не хотел сделать первый шаг. Ты понимаешь?

Я кивнул: так, словно Арт мог меня видеть. Но я же говорю, что в тот момент мы чувствовали друг друга. Поэтому Арт продолжал:

– Мы с мамой стали жить отдельно. Но я почти каждый день виделся с папой. Я не уговаривал их, не настаивал, не просил. Я просто делал так, чтобы они понимали, что я люблю их обоих.

– Ты хотел… – у меня перехватило дыхание, и я снова обрадовался, что между нами – отцовский «УАЗик». – Ты хотел помирить их?

– Да, – ответил Арт. – Хотя в то время я об этом не думал. Я просто спускался в метро и ехал из Теплого Стана на Рижскую. А потом – обратно. И вел себя так, будто ничего не случилось. Будто все осталось по-прежнему.

Вот оно в чем дело! Арт не давал семье распасться. Он словно не замечал этого. Он не сжимал пружину, как я; он отказался быть гибким и занять чью-либо сторону. Эта позиция не могла не вызвать у меня уважения. Я даже подумал, что, если бы я…

– Видишь ли, Саша, пятнадцать лет – это не двенадцать. Вот в чем дело…

Арт будто прочитал мои мысли, он понял, что взволновало меня больше всего: а смог бы я поступить так же?

– Папа не сразу бросил ту женщину. Не знаю, почему. А мама познакомилась с твоим отцом. И все стало гораздо сложнее. Потому что я не мог любить троих. Ты спросил меня, любил ли я твоего отца. Он был очень хороший, Саша. Он был… Необычный. Я всегда понимал это, но не мог его полюбить: ведь у меня уже был отец.

– Он это видел? Он чувствовал это?

– Да. Я никогда это не скрывал. Но, видимо, он понимал и другое.

– Что?

– Мама тоже его не сильно любила. Скорее, она мстила папе и страдала от одиночества: не забывай, у нас никого не было в этом большом городе. Наверное, поэтому я и сказал «подвернулся». Прости. Я не хотел обидеть ни его, ни тебя. Так бывает, Саня. Взаимная любовь – вообще редкая штука. Я знаю, что он любил ее – очень сильно. Но она не испытывала к нему тех же чувств. И не могла дать ему то, что он хотел. Наверное, это хорошо, что они расстались.

– Конечно, Арти! Ведь ты снова обрел семью, – едко сказал я. Ничего не могу с собой поделать, но, когда я теряюсь, то становлюсь очень ехидным. И мне жутко хотелось уколоть Арта, досадить ему хоть чем-нибудь.

Арт не рассердился.

– Да. Он вовремя ушел.

«Вовремя ушел». Это был один из талантов отца. Он все делал вовремя. Но тогда меня поразила совсем другая мысль. Поразила настолько, что я едва устоял на ногах.

– Арти, – сказал я. – А ты не думаешь, что он именно «вовремя» появился?

– Что ты имеешь в виду? – по голосу я почувствовал, как Арт напрягся.

– Что? Да вот что. Вспомни, как повел себя твой отец, когда узнал, что у матери появился новый мужчина. Как он на это отреагировал?

– Он… – Арт замялся, и я понял, что раньше он об этом не задумывался. Теперь он говорил уже не так уверенно. – Он… По-моему, ему это не понравилось. Он стал ревновать.

– Вот-вот, – подхватил я. Это было моей маленькой местью. Местью за отца. Арт, конечно, молодец. Он все сделал правильно. Но не забывайте, что речь шла не о постороннем человеке, а о моем отце. – У чужого барана всегда яйца больше. Твой папаша увидел, что его жена по-прежнему красива и желанна, и захотел ее вернуть. Разве не так? Он почувствовал, что теряет ее безвозвратно.

Арт замолчал. А я упивался тем, что могу, наконец, сделать ему больно. Пусть не так больно, как было мне, но все же.

– Наверное, он ощущал себя королем: приехал покорять Москву. Вложил деньги, вырученные от продажи цветов и мандаринов, стал крутиться. Что-то купил, что-то продал. Купил подешевле, продал подороже. Разницу – на карман, и в кабак. А там – бабы. Вот одна к нему и прилипла. Небось, в рот смотрела. И ему нравилось это все больше и больше. А тебя и твою мать он считал чем-то скучным и постоянным, вроде тяжелой старой мебели, которую жалко выбрасывать и трудно выносить на помойку. Он думал, что никуда вы от него не денетесь. Поэтому был удивлен, когда твоя мамаша взбрыкнула и ушла. Он потерялся, потому что перестал быть хозяином положения. Правда, ты, как щенок, все бегал и лизал ему руки. И он тащился. А когда, наконец, твоя мать встретила настоящего достойного мужчину, он испугался. Но ты не понял этого. Ты и сейчас не понимаешь. «У нас все хорошо!» – передразнил я его. – Да куда уж лучше. Разошлись, погуляли, потом снова сошлись… И так – до следующего раза. Но главное, что ты – весь в белом. Спаситель семьи. А мой отец для тебя – не человек, а просто досадное обстоятельство. И, однако, заметь: это досадное обстоятельство сумело восстановить то, что разрушил твой папаша с помощью обыкновенной шлюхи.

Не знаю, зачем я говорил все это; ведь я не верил ни единому своему слову – ни тогда, ни, тем более, сейчас.

Нет, в чем-то я был, конечно, прав. Суть я ухватил верно, но я лишил жизненную драму Арта всех нюансов, деталей и подробностей. Я оборвал с дерева все цветы и листья, оставив только голый ствол и ветви. Но ведь для Арта как раз наибольшее значение имели шум листвы и запах цветов.

С годами я все больше и больше сомневаюсь в мудрости того мальчика, который первым крикнул, что король голый. Может, он просто был имбецилом, напрочь лишенным фантазии? Ведь всегда что-то должно оставаться неприкосновенным, неизменным, святым, если угодно? А я эту заповедь нарушил. Я оказался слишком жестоким. Но не потому ли, что Арт со своей семейкой замахнулись на МОЕГО короля?