Роман Рассказов - 22. Дижитал-любовь, вино и сюрреализм

• Название: 22. Дижитал-любовь, вино и сюрреализм
• Автор: Роман Рассказов
• Жанр: Научная Фантастика

«22» – это роман рассказов. Новый жанр, родившийся вместе с поколением Z. Здесь герои вольно гуляют по сюжетам диджитал-любви, вина и сюрреализма. Каждый рассказ самобытен и в то же время – завиток в общем рисунке книги. Злободневно, смело, глубоко и символично.

---

– А ты посмотри, Толенька, каков осетр! А тесто какое вышло! Не нарадуюсь!

– Дык, кто хозяйка, Томик?! У тебя все горит, все спорится. Что тут сказать – стряпуха ты знатная у меня! Сережка звонил. Скоро будет.

– Ну все, пойду чаек ставить.

Вот и сейчас звонит Сережа и отвлекает деда от целительных воспоминаний. Сережа – это сын Тамары, второй, уже бывшей жены деда Анатолия.

– Анатолий Матвеевич, Вы как?

– Херово, Сережа.

– Ясно, – не обращая особого внимания на реплику деда Анатолия, говорит Сережа. Он слышит это не в первый раз, поэтому не пытается поддержать отчима. Привык. – Что-то нужно из продуктов? Может, колбаски, молока, хлеба привезти? Мы бы с Мирославой подъехали, проведали бы Вас. А то все один. Надо выходить, выбираться из этого.

– Ничего мне, Сережка, не надо. И выбираться я буду только к Томе.

– Анатолий Матвеевич, я это слышал уже. Я ведь сам мать потерял. Мне тоже плохо.

«Ну вот, сейчас начнет про дом говорить… И месяца не прошло…».

– Дайте мне одному побыть, я горевать хочу, вспоминать хочу, дышать хочу запахом дома, который еще помнит Тому.

– Понял. Про дом мы поговорим позже.

«Продадут, сволочи! А ведь мать не хотела. Для них берегла: для детей и внуков», – думает дед Анатолий и утирает маленькую, хрупкую слезинку, внезапно, но гордо спустившуюся по бесцветным ресницам.

Осетра, из которого Тома сделала пирог, поймал Анатолий. Килограммов 10, не меньше. И икра такая жирная была, крупная. Это он Тому в день рождения решил порадовать. Она икру сильно любила, закусывала ей. Ах, как она это делала! К столу всегда опрятная, благоухающая садилась: накрутит бигуди, наденет яхонтовые сережки, которые ей Толя подарил, накрасит губы рыжей помадой и капельку «Шанель №5» нанесет. Одним словом, целый ритуал. Потом нальет настоечку и тост первая говорит: «Ну что, Толенька, здравы будем – не помрем». Обманула ведь! Умерла. Так глупо вышло. Далась ей эта капуста! Столько капусты за жизнь было съедено, помидоров этих с огурцами, кинзы, мяты… Тома жить не могла без огорода. Анатолий первое время ревновал, а потом понял, что ее привычка сильнее. «Пусть копается, зато настроение хорошее и занята всегда», – думал Толя и улыбался сам себе, будто раскусил ее, будто прощал эти старомодные замашки. Вот и докопалась, досолилась своей капусты!

– Что-то, Толенька, у меня мошки перед глазами и голова такая тяжелая.

– Томик, ты приляг, я сейчас давление измерю.

Не успел Анатолий. Прилегла Тома и тихонько отошла. Даже ничего не успела сказать.

А у него только вторая жизнь началась, второе дыхание открылось, и задышалось во всю грудь, глубоко так задышалось, жадно, с остервенением, с любопытством. Он осетров Томе не случайно дарил. Осетр – рыба судьбоносная. И если бы не осетр, помер бы Анатолий, скукожился бы от предательства. Но обо всем по порядку. История эта не простая, а извилистая, многослойная, завораживающая своими хитросплетениями. Эта история про надежду и любовь на склоне лет.

Анатолий, крепкий и статный снаружи, был хрупок душой и воспитан в строгости. Он знал четко, что такое хорошо, а что такое плохо. С моралью был на ты. Семья – святое! Жена – одна и навсегда! Работа – стабильная, чтобы кормить семью! Друзья – надежные! Дети – любимые! Дом – уютный и теплый! А тут Танька, бес ее попутал, все его моральные выкладки перемешала.

– Толя, не могу я так больше.

– Как «так», кисонька? Ты о чем?

– Киса-кисонька… Не люблю я тебя, не твоя я кисонька!

– А чья?

– Костина.

– Ну и пиздуй к своему Костику, – заключил Анатолий и удивился своим словам. Мораль трещала по швам, жизненные принципы с визгом разлетались в сторону под ударом плетки под названием «измена». Толя сам ушел, вернее, уплыл. Собрал рюкзак с консервами и водкой, купил лодку, сел в Ленске, где прожил всю свою 45-летнюю жизнь, и поплыл куда глаза глядят. Плыл и плакал, а на него таращились равнодушные Ленские столбы. Все думали: погорюет, консервы закончатся – и он вернется. Дед Анатолий тоже так думал. И сам удивился, когда начал ловить рыбу на самодельную удочку. «Вот ведь какой рукастый», – думал дед Толя, тогда еще вовсе не дед, а, скажем, дядя Толя, потроша осетра. Счет дням потерялся. Они стали текучими и волнительными, как воды могучей и своенравной Лены. День на воде, ночь на траве под шипение и моргание костерка. Встанет утром Анатолий, наденет выстиранную тельняшку, натянет резиновые сапожищи – и снова в путь куда глаза глядят. А глаза глядели ясно, без слез. Они жадно искали светлое будущее, сдобренное моралью и правдой. «Вот ты, осетр, плывешь и не ведаешь, куда плывешь. И тебе все равно, куда ты приплывешь. А мне не все равно. Я счастья хочу и правды, чтобы все было как положено, без херни!» – обратился однажды к пойманной рыбе изможденный плаванием и туманным будущим Анатолий.

– А ты, Толик, не руби так с плеча. Я плыву по зову сердца, и мне не все равно, где я окажусь, – отозвался осетр и свел свои стеклянные глаза в одну точку.

Дед Анатолий, тогда еще не дед вовсе, а мужчина среднего возраста, обомлел. Водка, ясное дело, закончилась в первую неделю сплава. Этот факт Толик вспомнил сразу. Вспомнил и огорчился. «Значит, не водяра. Значит, крыша поехала. Херово».

– Да не поехала крыша. Нормально все, Толян, – продолжал осетр, все еще сводя глаза в одну точку.

– А Вы говорящая рыбка, я так понял? – боязливо прошептал Толя.

– Говорящая, говорящая. Почти золотая. И как это ни пошло, исполню любое твое желание, если отпустишь меня.

– Е-мое, как в сказке! Вот ведь, а! – Толик повеселел. Потому как желание у него имелось. – Хочу, чтоб нормально все было, как положено. Счастье чтобы было с бабой новой! – вот так, по-простому, по-честному, по-свойски попросил Анатолий.

– Ты, Анатолий Алексеевич, слушай меня внимательно. Доплывешь до Якутска и пойдешь в город на базар, шестой ряд, тринадцатое место. Тебе мяса надо прикупить, а то ты сам в рыбу превратишься, столько ты ее ешь! И будет тебе баба!

Сказано – сделано. Идет он по базару и покачивается: непривычно Анатолию ступать на плотную, неподвижную землю. Подходит к прилавку с мясом, а там Тома с накрашенными оранжевой помадой губами стоит и баранью голову кому-то предлагает: «Берите голову, не пожалеете, наваристая, самое то, самый аккурат в суп!»

«Стало быть, вот она, моя женщина!» – подумал Толя и купил баранью голову. Хотел красиво, по-барски заявить о себе. А с бараньей головой и в ресторан можно позвать. Он и позвал. Угощал ее водочкой и салатиком, а на горячее котлету по-киевски заказали. Он и про сплав свой рассказал, про столбы Ленские, пучеглазые. Короче, обаял ее своим героизмом и мужеством, которые в наше время измельчали до уровня «прикрутить лампочку, вынести мусор и открыть дверь машины». Она его в гости, конечно, пригласила. Так он и остался у Томы. Прожили вместе пятнадцать лет. Анатолий торговал рыбой, Тома – мясом. Наторговали они на дом, и Тома с головой ушла в огород. А дальше известно что произошло – инсульт.

Меланхолия, тишина и дед Анатолий сидят и тоскуют по Томе. Часы бестолково показывают никому не нужное время. «Как жить дальше? Для чего?» – эти вопросы не покидают ни на секунду седую голову деда Анатолия, закручиваясь в клубок липких, тухлых, жутких, безысходных мыслей. А действительно, как ему жить дальше? Какое может быть «Дальше», когда некуда ступить без нее, только плыть можно без нее. Плыть и плакать. Дед Анатолий натягивает резиновые сапоги, камуфляжную куртку и идет ловить рыбу.

«Ну, что молчишь, рыбка? Куда ж ты меня привела? Давай еще желание? Ну же! Последнее давай!» – умоляет Толенька безмолвного осетра со стеклянными глазами. И только ели танцуют с ветром, и Лена облизывает песчаный берег, и гроза грозит Толику: «Не играй. Иди восвояси. Живи себе потихоньку». А дед Анатолий не хочет потихоньку, он хочет во всю грудь дышать, с остервенением, с любопытством, чтобы все правильно было, без херни, чтобы Томик шуршала своим платьем в сиреневый цветочек и пекла пироги. Возвращается дед Анатолий с ведром осетров в свой деревянный трехэтажный дом. И думает: «Не отдам. Останусь. Мое это и Томкино». Выходит в огород. Кое-где на земле еще читаются следы Тамары. Он ложится рядом с ними, прикладывает щеку к земле, а по ней бежит слеза, жгучая, из самого сердца. Дед Анатолий лежит и плачет: горько, неистово из самых недр души, но он уже знает, как жить дальше. Он сорвет на огороде укроп, петрушку, лук. Поставит тесто на ночь. Оно вздуется, и станет радостнее на душе Анатолия. «Как у Томика тесто пышное вышло», – подумает Толя и улыбнется. Тишина слезет с его плеча и поднимется на третий этаж, когда Анатолий включит радио. Меланхолия пойдет собирать чемодан, потому как наливка закончилась. Дед Анатолий досолит капусту, которую приготовила Тома. Она ведь так любила пирожки с капустой и щи…