Петр Вяземский - Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

• Название: Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823
• Автор: Петр Вяземский
• Жанр: Прочая документальная литература

«Перекрестись! Какой тебе «Первый снег» возвратить? Я прошу его от тебя. Пожалуй, сажай его в «Сын Отечества», только без всякой подписи. «Уныние» – также, и паче: это род исповеди. Конечно, у нас никто не читает: пиши что хочешь, но иное и для себя мыслит вслух не должно. Сейчас получил я письмо от Мещевского, которое меня тронуло: он говорит о своей чахотке и близкой кончине. Неужели Жуковскому ничего сделать в пользу его нельзя, хотя через Павловскую, хотя через Аничковскую дорогу? Сделай милость, похлопочите! Он прислал, Жуковскому «Смерть Кесаря». Хорошо ли? Можно ли отдать на театр? Расшевелитесь! В таких делах только и есть жизнь, во всем прочем – тление; особливо же у нас, где бытию нельзя крылья расправить: надобно по земле перепархивать…»

---

За Соболевским государь прислал, и он вчера отправился в Троппау. Вот еще нам пощечина. Прусский король воротился в Берлин, но, несмотря на слухи, вероятно, не от разладицы. Конгресс переносится в Вену, а по другим известиям – в Лайбах, но верно в Троппау не останется. Государь выезжает из Троппау 10-го нового стиля вслед за конгрессом. Следственно, кажется, дело еще не решено. Неужели Неаполю готовят участь Польши? Политический разбой! Как не вспомнить Байрона: «К чему праздновать кончину льва, когда пируют нами волки?» Что говорите вы о Английской королеве? Как сказать: выиграла ли она процесс, или нет? Мы живем в веке двусмысленностей, а мы – бессмыслицы.

Присылай мне оное мнение, о воем говоришь. Не могу собраться с силами и переписать свою «Негодяйку». К тому же я ее валял с таким жаром, что – мне кажется она уже не такою ярою и бойкою, как до валки. Увидим, что вы скажете, новички. Здесь почти некому читать и следственно поджигать. А с глаза на глаз быть ни с стихами своими, ни с – своею долго не надобно: сейчас прискучит, и на досуге начнешь находить в них и ней тысячу ошибок, неловкостей. То ли дело, скажешь, соседка!

Я теперь два утра проводил в разборе своих. бумаг. Пропасть твоих писем еще до двенадцатого года, Жуковского, Батюшкова; моего старья, галиматьеевной переписки с Плещеевым.

Вот оффициальная статья, может быть, у вас неизвестная, о Семеновских делах. Она прислана и сюда для помещения в варшавских ведомостях. У нас про домашнее всегда говорится не дона: как это одно ярко описывает свойства и дух нашего правительства! Смесь робости, фальшивости, презрения, беспечия. Кстати, я помню еще, что писал тебе о намерении составить некоторый отчет пребыванию своему в Польше. Получил ли это письмо?

Выборы в Париже плохи для левшей. Я читаю книгу Гизо, Guizot, о Roefi много говорят либеральные листы. Есть много дельного. «Les grandes secousses sociales ont pour adversaires inévitables non seulement tous ceux dont elles attaquent les intérêts, mais encore ceux dont elles confondent l'intelligence et accusent la faiblesse». Есть много портретов, не столь блестящею кистью, как у Констана, написанных, но хорошо образующих лица отставных и действующих делотворцев Франции. Этот Ришелье должен быть такое печеное крымское яблоко, как только в нашем вертограде ростет и только у нас печется.

Сейчас читал я газеты: ничего нет. Что за вздор спрашиваешь ты у меня о Дьякове? Ничего похожого нет. прости! Николая Ивановича поблагодари за его доброе обо мне мнение. Авось придет час воли Божией, и можно будет мне оправдать или уличить его. Нам нельзя не проклинать часа рождения своего. То ли дело родиться бы лет через пятьдесят на всем на готовом!

«Руслана»?

330. Тургенев князю Вяземскому.

24-го ноября. [Петербург].

Я получил твое письмо и посылку Безобразовой. Спасибо и за меня, и за брата. Он сам благодарить будет. Я нездоров, а должен был все утро работать с князем Лопухиным по известному делу о непродаже и пр. О шуме в Совете уведомлю не по почте. Целый день за пером и на бал поеду уже темной ночью. Прости!

331. Князь Вяземский Тургеневу.

27-го ноября. Варшава.

Уваров приехал из Троппау. Плеча его исполнены важным таинством; говорят о каком-то поручении в Петербург и о возможности возвратиться еще в Троппау. Конгресс остается на месте, вопреки первым… намерениям.

Матусевич в 3-м Владимире. Государь был так доволен одною его работою, что без представления Капо дал ему крест.

Спасибо за 17-е. Почта заплатила недоимку эстафеты. Не так ли? И какое письмо! – филиппика. Я вашим слухам о нас не верю. По крайней мере ручаюсь за нелепость московского сенаторства. И как же сенатором, когда он уже сто лет сенатором! Если не быть ему здесь, то отойдет он на покой. Посреди многих слабостей есть в нем и много философии, то-есть, житейской. Он, не поморщившись, сойдет и погребется в какой-нибудь глуши без вздоха.

Не только читал Пушкина, но с ума сошел от его стихов. Что за шельма! Не я ли наговорил ему эту Байронщизну:

Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей.

Мне жаль, что в этой элегии дело о любви одной. Зачем не упомянуть о других неудачах сердца? Тут было где поразгуляться. У меня есть начало, которое как-то сродно этой пиесе:

Желанья, бурные желанья,
К чему вновь слышу ваш призыв?
Куда, в какой предел изгнанья
Меня закинет ваш порыв?

Волненье, темное волненье,
К чему вновь пробуждаешь ты
Истлевшее воображенье
И обличенные мечты?

К чему опять с уныньем скуки
Во мне тоски разжегся ад,
И поэтические муки,
Не познающие наград?

В добычу думе любопытной
Каких отыскивать Колхид?
Где зреют жажде ненасытной
Плоды роскошных Гесперид?

От упованья к испытанью
Довольно рок меня носил,
Но безграничному желанью
Везде границы находил.

Как смелый сын стихии бурной,
Искатель страхов и чудес
Скучает тишиной лазурной
Над ним раскрывшихся небес;

Знакомый прах родимой пошвы
Его, тоскующего, жжет;
На волны глядя, у подошвы
Скалы, он молит непогод.

Он молит, чтобы вихрь желанный
Его похитил с берегов,
И заслонил бы мрак туманный,
Тот ненавистный сердцу кров,

Где он на праге света встречен
Был благосклонною судьбой,
Где, беззаботлив и беспечен,
Играл он с жизнью, как с мечтой.

В душе, палимой страстью знойной,
Беглец счастливой тишины,
Он ужасается спокойной
Картины светлой старины.

Там мир его первоначальный
Неувядаемо цветет;
В душе развалины печальны
………………………….
………………………….
Опустошительной грозою
Душа его разорена
………………………….
………………………….[3].

Примусь ее докончить. У меня столько недоносков, что страх! «Негодницу» опять отложу до угоднейшего времени.

Разве я тебе не сказывал, разве ты не знал от Карам[зиных], что поеду в Москву за женою, покупаюсь в ухах, покатаюсь в колебяках, а там приеду с женою к вам на месяц, а там – в Варшаву, а там…

Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей.

Когда пущусь – не знаю. Как ни говори, а надобно дождаться конца Троппау. Как мало надежды ни имею, а может быть вызовут, может быть проедет здесь и остановится. «Дела не делай, а от дела не бегай».

Прощай! Николаю Ивановичу мое дружеское почтение. При случае поздравь Самойлову; вот теперь мои вальсы кстати на свадебный бал. Вот Жуковскому еще можно:

Другому на пожранье
Отдаст в твоих глазах.

Я все сбираюсь писать ему по соседству. Он опоздал приехать в Берлин; погостить бы ему при Фридрихе II. Впрочем, чего доброго, он, пожалуй, и этого воспоет. Мой padam do nóg Татищевой. Посылку отдай mademoiselle Cadot. Когда увидишь Смирнову, скажи, что писать и посылать буду по следующей почте.

332. Князь Вяземский Тургеневу.

29-го ноября. Варшава.

При сем прилагаемую посылку и письмо отправь жене в Москву. В Лондоне смятение: Парламент был отсрочен, но не при соблюдении обыкновенных постановлений, без королевской речи и прочего. Нижняя палата шумела, и оппозиционные листы кричат: «Режут!» В Гишпании созвали чрезвычайных кортесов: король сидит в Эскюриале и сказывается больным, а народ хочет видеть его на лицо. Неаполитанские дела как будто бы лучше; поговаривают о переговорах со стороны Австрии. Вот и все. Прости и целую.

Придворные лакеи в Троппау и между собою не говорили о Семеновском деле.

Посылка мягкая, вели обвязать ее клеенкою.

333. Тургенев князю Вяземскому.

1-го декабря 1820 г. [Петербург].

Письма твои получил и все приложенное разослал. Вот два из Москвы к графине Гутаковской. Спасибо за все. Но одного письма видно не получу, ибо не помню, чтобы ты писал ко мне о намерении твоем составить отчет о пребывании твоем в- Польше. Поищу, ибо все сохранено.

Я двух минут не имею свободных. Весь город бранит меня за то, что я не стерпел терпеливо гласного обвинения во лжи Коммиссии законов министром юстиции и жаловался председателю. Но город не знает еще подробностей, совершенно меня оправдывающих, и, при всем том, тот же город утверждает, что я дело сделал, что не стерпел сего срама и отвечал, как благородному человеку прилично. Вот как было дело: по прочтении известного проекта о непродаже людей без земли, министру юстиции померещилось, что Коммиссия законов в бумаге, мною подписанной и перед глазами всех лежавшей, ложно ссылается на указ не существующий, чего Коммиссии и в ум не приходило. Он раза два или три вслух и громко повторил: «Коммиссия лжет!» Все оглянулись на меня, как на репрезентанта Коммиссии, подписавшего сию бумагу. Я вышел из залы собрания, пошел в Канцелярию и принес по начальству жалобу Оленину. Он отклонил от себя и сказал мне, что я обижен, как член совета Коммиссии, а не как чиновник Канцелярии, и сказал мне: «Подите и жалуйтесь князю Лопухину». Я пошел и по окончании чтения, а не прерывая оного, исполнил приказание начальства и принес председателю жалобу на министра юстиции. Он нашел слова его неприличными, и что-то проговорил в осуждение министра юстиции. Когда сей начал перебивать слова мои, то я отвечал ему, что не с ним говорю, а жалуюсь на него председателю. После, через полчаса, министр юстиции подошел ко мне при всех и сначала начал отпираться от сказанных им слов, а потом признался, уверяя, что он не на Коммиссию, а на графа Милорадовича метил и что-то подобное. Брат и я сказали ему, что того, что он сказал, благородный человек ни говорить, ни слушать не может. Он отошел и сел на свое место. Вот история дела, но последняя половина к обвинению моему, по порядку службы, не относится. Где же моя вина, как нарушителя порядка в заседании Государственного совета? Я надеюсь быть оправданным, если государю будут подробности дела известны. Но ты не говори никому о сем без крайней нужды. Разве можно и должно будет оправдать меня, сказав, что я не нарушал порядка и жаловался по начальству. Последнее заседание было еще шумнее, и объяснение наше сильно и убедительно, но личность моя не терпела, а торжествовала.