Макс Бодягин - Зелёные холодные уральские помидоры. Рассказы

• Название: Зелёные холодные уральские помидоры. Рассказы
• Автор: Макс Бодягин
• Жанр: Русское современное

Великая эпоха, начавшаяся фильмом АССА и закончившаяся терактом 9/11, была щедра на истории. Отмена сухого закона, введение талонов на сигареты, снятие запрета с карате и рок-музыки, криминальная революция и распад самой большой страны в мире – 90-е годы ещё долго будут служить источником невероятных сюжетов. «Зелёные холодные уральские помидоры» – рассказы о жизни в эпоху «до Интернета», о духе свободы и о том, «как там оно всё было на самом деле».

---

Через некоторое время, Стасу и Лёхе пришла мысль переместиться из кухни в лёхину комнату, для того, чтобы продолжить содержательную беседу уже в горизонтальном положении. Как хозяин, Лёха заботливо предложил Стасу свою постель, а сам неудобно устроился на полу под низко нависавшей полочкой с кассетами и книгами. Со временем, дискуссия разгорелась настолько, что Лёхе не хватило места для жестикуляции и он соскочил, начисто забыв об опасно нависшей полочке. И, естественно, со всего маху впаялся в нее головой. Кассеты и книги посыпались на пол, а Лёха шумно бздякнул всеми костями об пол, громко стеная и держась за голову руками. Так вот. Когда я пишу «громко стеная», это означает, что лёхины стоны были действительно громкими, громкими аж пиздец. Он бы, пожалуй, заорал со всей дури, как вожделеющий лось, но в порыве хозяйской деликатности зажал себе рот, чтобы не разбудить Шурку. Поэтому вышло громкое ММММММММ ООООООООО АААААМАМММММ УУУУУУУУУУМММММММ. В общем, стонал Лёха, как семь порнофильмов, при этом стуча от боли ногами по полу.

Стас собрался уже бежать за йодом или «зеленкой», но в этот момент услышал быстрое шлепанье босых ног в коридоре. Быстро оценив лёхины стоны с точки зрения тембра и ритмичности, Стас тут же догадался, в чем можно заподозрить источник звука. Поэтому за секунду до того, как Шурка приоткрыл двери, чтобы поглядеть не случилось ли чего, Стас быстро сдернул с себя трусы и бросился ничком на стонущего в разбросанном белье Лёху.

Какой там нахуй Родригес! Какие там нахуй «Четыре комнаты» с охуевшим Бандерасом, глядящим на горящий номер гостиницы. Да ладно Родригес, какой там нахуй «Ревизор»!? Знаменитая немая сцена – просто игры пупсиков по сравнению с тем космическим охуением, которое выразилось на лице Шурки в следующий момент.

Ибо, заглянув в комнату, он увидел следующее: Лёха стучит ногами об пол и громко постанывает, запустив руки в волосы и закрыв глаза. Абсолютно голый Стас, сверкая незагоревшими ягодицами, ползает по его тщедушному тельцу, перебирая жиденькие волосики вокруг лёхиных сосков.

– ПИДАРАСЫ! – страшно закричал Шурка, через минуту придя в себя, – Я ни минуты больше не останусь среди вас! Вы же пидарасы! А-а-а!

Надо сказать, что честный Лёха ничего за все это время не ощущал, кроме кошмарной боли в макушке, поскольку башку он себе разбил довольно основательно. Поэтому услышав шуркин крик, он слегка охуел. Но увидев, как Стас реагирует на происходящее, он немедленно включился в игру:

– Сашенька, пожалуйста, только никому не рассказывай, – застонал Лёха.

– Шурка, ну что ты как маленький, – начал увещевать паникера Стас, подходя к нему все таким же голым, как бушмен.

– Не подходите ко мне! Не трогайте меня, Пидарасы! – истошно вопил Шурка, глядя на подслеповатые попытки Лёхи встать с постели.

Наконец, после того, как Шурка упал навзничь, тщетно пытаясь напялить узкую джинсу на уже обутые в «казаки» ноги, Стас понял, что чувак уже близок к предынфарктному состоянию. Поэтому напялил трусы и шутить перестал.

Через час ситуацию удалось более-менее разрешить и Шурка согласился запереться в маминой спальне, чтобы дотянуть до утра. Стас и Лёха, счастливо заливаясь детским хохотом, отправились почивать, а полупьяный Шурка до утра отбивался в кошмарах от навалившихся на него со всех сторон раскачанных пидарасов в огромных телескопических очках, которые то и дело норовили засунуть ему в задницу огромные детородные органы и разные неприятные предметы.

Наутро я услышал от Стаса эту историю без купюр и в самых ярких красках. Он был счастлив. Ему казалось, что эта шутка – просто вершина чувства юмора. Я смеялся как дебил… но потом честно сказал, что издеваться так над Шуркой, который значительно младше нас, жестоко и неумно. И неинтеллигентно. И грязно. Он – милейшее существо, самый добрый и бескорыстный человек на свете, сказал я, мы его лучшие друзья, и поступать так просто некрасиво. «Тебе не кажется, что ты должен пойти к нему и все рассказать», – спросил я. Удивленный Стас под нажимом клятвенно пообещал мне, что так и сделает…

Потом я понял, почему он так жестко пошутил. В целом, ему было совершенно похуй, кто с кем и куда ебётся. Здесь он, наверное, был взрослее нас. Тогда почти все из нас жили, так или иначе соотносясь с уголовными «понятиями», по которым жил весь наш край, населённый потомками каторжан и современными продолжателями их криминальных традиций. Стас же отказывался хоть как-то признавать «понятия».

Он изрядно подтрунивал над университетским буфетчиком, который своих пидорских наклонностей не скрывал. Иногда игра становилась довольно жёсткой: Стас откровенно заигрывал с буфетчиком, после чего, добившись от него приглашения на свидание, публично поднимал на смех. Но в целом, ему было наплевать.

Стас настаивал на том, чтобы мы выработали какие-то другие критерии оценки, например, порядочность-непорядочность человека, или возможность-невозможность рассматривать его в качестве собеседника, от которого можно научиться чему-то дельному. Наши подростковые замашки, почерпнутые из мелкоуголовного бэкграунда, Стас терпел со сдержанной брезгливостью. Когда же кто-то другой начинал при нем говорить что-нибудь резкое о гомосексуалистах (если, конечно, это был человек несидевший), Стас тут же срубал его фразой о том, что агрессивная гомофобия всегда развивается из латентной педерастии. Впрочем, это были времена, когда гетеросексуальность еще считалась нормой, а не признаком зашоренности и отстоя…

Итак, через день я снова встретил Стаса. Разумеется, первым же делом спросил его, виделся ли он с Шуркой и сообщил ли о том, что все происшедшее в лёхином доме было просто шуткой. И Стас рассказал следующее.

Идти к Шурке ему, честно говоря, не очень хотелось, поскольку чувствовать себя виноватым Стас, как все нормальные люди, очень не любил. Поэтому он решил для начала выпить пива, чтобы чувства некоторым образом притупились. А потом, вроде как, можно и извиняться пойти. Надыбав где-то малых денег, он пошел по улице и случайно встретил Лиду, ту самую лёхину таинственную женщину, с которой поделился своими сомнениями.

Лида красиво смеялась, обнажая стройную шею, после чего предложила Стасу свою компанию для совместного распития спиртных напитков. Пили они долго, разное, там и сям. Дальше был некоторый пробел, после которого они обнаружили себя в районе шуркиного дома со страшным желанием помочиться в нормальных условиях, в тепле. Стас долго мялся, мои слова кусали его совесть, как надоедливые гостиничные клопы, которых хуй поймаешь в темноте. Но пошел он к Шурке, я думаю, все-таки ради поссать нормально, а не ради того, что бы рассыпаться в извинениях. Остановившись у шуркиной двери, он долго собирался с духом, тщательно вспоминал, что собирался сказать, подбирал слова, делал демонстративно грустное лицо… В конце концов он все-таки позвонил в дверь. Но увидев напуганное и честное лицо Шурки, тут же наглухо забыл о моих увещеваниях и прямолинейно спросил:

– Ты один?

– Нет, – еще более испугано сказал Шурка, припомнив недавний ночной кошмар. – Пап’с’мамой телик смотрят, а Наташа шьет чего-то.

– Понимаешь тут такое дело… – начал елозить носком ботинка по линолеуму Стас, – даже не знаю как сказать.

– Давай скорее, – громко прошипела умная Лида, смекнув в чем дело.

– Ну… я не один, а пойти нам больше некуда… – продолжал хитро мямлить Стас.

– Я уже не могу, – истомлённо сказала Лида, закидывая Стасу красивую ногу на плечо и потираясь о его шею промежностью. – В общем, ты не посидишь с Наташей на кухне минут пятнадцать? Мы быстро, – сказал Стас, прямо глядя в доверчивые шуркины очи.

– Мы водой шуметь не будем, – сказала Лида. – У нас и презерватив есть.

Шурка некоторое время смотрел на раскрасневшееся лидино лицо, потом на ёрзающего по линолеуму Стаса, и твердо, но вежливо сказал:

– Лида, проходи-пожалуйста-чаю-хочешь-наташа-тебе-сейчас-сделает, – а сам быстро повлек Стаса на кухню, где сел на табурет, заглянул в стаськино лицо и с проникновенностью Макаренко сказал, – Стас! Как же ты можешь?! Лёха ведь тебе… – тут он замялся, не в силах верно определить суть взаимоотношений между пидорвой. – Лёха ведь тебе… Он ведь твой… Он же тебе… друг! А Лида – она же его единственная… э… Фу ты, ёб твою мать! – прошептал Шурка, окончательно запутавшись в нелогичности бисексуальных многоугольников. – В общем, Стас-как-ты-мог! Сначала Лёха. Потом Лида. Что ты, еби твою мать, делаешь грязная mazafaka, ты же предатель?!

И тут «Остапа понесло». Стас начал долго и занудно тянуть лекцию о взрослом и невзрослом подходе к сексу и о различной природе сексуальности, о том, что если человек склонен к копрофагии, то дай ему похавать говешек, не тронь то, что ему свято, просто потому что ты этого не понимаешь, ты многого не понимаешь, в чем я виноват, если в комнате находятся мужчина и женщина, то мне нравятся сразу оба, я не могу противиться своей природе и сколько мне еще разрывать себе жопу огурцами и морковкой, противостоя своим тайным желаниям, Лида все знает, она понимает нас, но сегодня Лёха не смог, он даже пока не может ходить после той ночи, когда ты нас заметил (да-да!), я скрывал от тебя, но ведь ты же мой настоящий друг, если ты меня не поймешь, то куда же мне деться, ты же должен меня понять, ведь я так одинок, я никому больше не могу открыться, даже максу, и ты меня сейчас отталкиваешь, я ведь не хочу тебя затащить в постель (тут Шурка вздрогнул, как проснувшаяся собака), ты прости, но ты не в моем вкусе, я не люблю полных мужчин но я всего лишь просил твоего понимания а ты отталкиваешь меня как ты так можешь как можно быть таким бесчеловечным?!