Макс Бодягин - Зелёные холодные уральские помидоры. Рассказы

• Название: Зелёные холодные уральские помидоры. Рассказы
• Автор: Макс Бодягин
• Жанр: Русское современное

Великая эпоха, начавшаяся фильмом АССА и закончившаяся терактом 9/11, была щедра на истории. Отмена сухого закона, введение талонов на сигареты, снятие запрета с карате и рок-музыки, криминальная революция и распад самой большой страны в мире – 90-е годы ещё долго будут служить источником невероятных сюжетов. «Зелёные холодные уральские помидоры» – рассказы о жизни в эпоху «до Интернета», о духе свободы и о том, «как там оно всё было на самом деле».

---

Зачем? Зачем я это рассказал?! Лучше бы я рассказал о том, что как-то ночью проснулся, будучи покрытым зелёной чешуёй и стал королём инопланетян. Тогда бы мне и то поверили больше.

Богомол? Переспросили все они.

Мои друзья.

Богомол?! Да ты совсем ебанулся? Какой нахуй богомол, блять! Ты клея нанюхался штоле? Я понял, что говорить бессмысленно. Невозможно говорить о богомолах, например, со стеной. Или с сосной. Бесполезно.

В очередной раз, когда пришла пора ехать из деревни в ненавистный Челябинск, я просто взял 300-граммовую банку из-под маринованных огурцов, запер там небольшого богомола и сунул в дорожную сумку. Рядом лежала картонная коробка, в которой покоилась отрезанная змеиная голова «китайской щуки» со ртом, полным крупных кошачьих клыков, пересыпанная солью.

После школы я достал из сумки банку и молча протянул Д. М. Мне хотелось плясать, мне хотелось швырнуть ему банку в его жирное самодовольное еблище, станцевать, но я просто молча протянул полупрозрачного гостя с юга, заключённого в стеклянную камеру с подвявшими виноградными листьями на полу, и сказал: «Корми его мухами. Он их любит». И потом я достал коробку. И показал клыкастую рыбью голову. Чувствуя себе Персеем, насмешливо и гордо протягивающим Полидекту отрубленную голову Горгоны. «Уха из неё говно полное, но вот котлеты выходят прекрасные, словно говяжьи», – сказал я, подражая взрослым.

–

Спустя много лет я сделал татуировку с богомолом на предплечье.

Guitar hero

Вообще, в детстве я был довольно-таки трусоватым парнем. Точнее, не трусоватым, а несмелым. Не было у меня того куража, который считался приличным любому правильному пацану. С другой стороны, «правильным пацаном» я вовсе не был. Синяя сторона Силы казалась мне не менее отвратительной, чем красная. Но один смелый поступок я случайно совершил.

Стоял чорный-пречорный ноябрь. Такое специальное время, когда снега ещё нет, а темнеет уже чуть ли не в пять часов. И слякоть кругом, как нефтяная лужа. И влажный холод ползёт за воротник. Иду я из школы, с какой-то ебанутой репетиции к Дню Кого-то Великого, перед кем мы, советские школьники, перманетно находимся в долгу такой степени неоплатности, что даже жить не хочется. Лет мне, наверное, двенадцать-тринадцать. И под мышкой у меня зажата гитара. Медово-жёлтая.

«Слышь, малолетка, пиздуй сюда нах». Совершенно стандартная фраза, тон которой по замыслу говорящего должен незамедлительно привести кишечник школьника в состояние полной готовности к моментальному опорожнению. А вот следующую фразу «Это… Ты чья лошадь?» надо бы перевести.

Тогда «старшаку» считалось впадлу самостоятельно передвигаться по нашему околотку. Нужно было на ком-то ездить. А поскольку окрестности Челябинска не изобиловали мустангами и прочими лошадьми Пржевальского, наиболее доступным средством передвижения был попавшийся на дороге младший школьник. Если младшему школьнику везло, то всадник ему попадался добрый. Например, известный юный бандит Краб считался хорошим всадником. Сильно не бил, ездил редко. А вот наглухо ебанутый Волдым справедливо пользовался славой чумы египетской. Пиздошил до полусмерти и заезживал до полной потери школьных сил.

Впрочем, обо всём этом я знал, в основном, понаслышке, поскольку гулять мне в тот период было особо некогда. Да и дома у меня были такие проблемы, что любой взрослый бы ебанулся безвозвратно. Короче, я честно ответил, что хозяина у меня нету. И подумал, что без пиздюлей не обойдётся. А ещё и на мобилизацию не ходил, что вообще в линейке мальчиковых грехов слыло поступком, тянущим на адскую кару. Что такое мобилизация? Ну это когда надо по объяве придти на футбольное поле со своим колом, в фуфайке вместо бронежилета, чтобы в составе банды себе подобных, числом, допустим, в полсотни сабель, идти умирать за правое дело в соседний околоток.

Я уже подумывал, как бы мне гитару сберечь. Но тут Бармалей сказал: «Слышь, дай-ка поиграть». Я посмотрел на бармалеевы пальцы. Они были созданы для многого. Они отлично сгодились бы для разгибания подков, например, или хорошо бы подошли для помешивания стали в сталеварном ковше (забыл, как он называется). Но мысль о том, что сейчас эти заскорузлые хваталки будут хватать гриф моей гитары, выжгла мне остатки здравого смысла. И я почему-то сказал:

– Не-а, не дам. Зачем она тебе?

Моя любимая чешская «Кремона». Старая, сухая, еще с круглой пяткой грифа. Таких уже давным-давно не делают. Мне её отец купил за какие-то несусветные деньги, рублей за двестипиисят. Полгода откладывал деньги на эту покупку. На ней стояли струны, сделанные вручную (!) одним известным в ту пору мастером из Магнитки. И после этого я должен отдать её в куцые лапы человека, отзывающегося на погоняло Бармалей? Да ебануться.

Бармалей сгреб меня за ворот. По спине поползла противная холодная струйка. Я быстро сказал:

– Ты всё равно играть не умеешь.

На удивление, Кучер в этот момент заржал и сказал:

– Это правильно, Бармалей, ты на грабли-то свои глянь. Куда тебе, слону мохнатому, играть? Ты «звёздочку» полчаса из пальцев складываешь. Слышь, пацан, а ты баррэ знаешь?

Я удивился такому обширному знанию музыкальных терминов, но честно ответил, что знаю. Бармалей отпустил ворот моей куртки. Кучер протянул мне бутыль портвейну. Помятуя о неприятной судьбе Диабета (которому всю недолгую жизнь приходилось – не очень успешно – доказывать, что никто-никто не ебал его гурьбой в подвале соседней хрущобы и что он просто так «посидел там со старшими ребятами») я вежливо отклонил предложение. Сославшись на молодость.

– А мы бухаем, – сказал Краб.

– И нам петь хочется, – кивнул Кучер.

– А ты, сучара мелкая, нам гитару не даёшь, – неодобрительно подытожил Бармалей.

– А вы пойте, – сказал я, старательно игнорируя мелкое подёргивание во всём тельце. – Я сыграю.

– Пиздишь?! – удивились хором взрослые пацаны.

И запели очень сложную и мелодически замысловатую песню «Нинка как картинка с фраером гребёт». Но я сдюжил. Хуле, это ж не «Аллегро» Джулиани перед комиссией играть, пыжась и потея. Потом последовала песня «бла-бла-бла зачат за три рубля на чердаке, когда на всех резины не хватало, и я родился в злобе и тоске». Что-то типа того. Но я и это вынес. И даже успел вхуярить в смелый авторский замысел некое подобие импровизации. А уж когда я расхрабрился взять ля-минорный септаккорд, восторг трибун приобрёл шквальный характер.

Я вернулся домой ближе к полуночи, в сопровождении этих пасмурных парней, страшных как Волан де Морт. Они довели меня до подъезда, сопроводив правильными наставлениями, типа: если спросят «чья ты лошадь?», смело отсылай, скажи, что Кучер впрягается. А если будут на мобилизацию звать, тоже отсылай, говори, что ты ебанутый и тебе нельзя. Нехуй тебе там делать.

Получив от отца заслуженных пиздюлей за позднее возвращение, я лёг спать. Счастливым как никогда до этого. Ведь это было моё первое публичное выступление. Первое в жизни.

Холодные зелёные уральские помидоры

I like pleasure spiked with pain

And music is my aeroplane

It's my aeroplane

Songbird sweet and sour Jane

And music is my aeroplane

It's my aeroplane

Pleasure spiked with pain

That motherfucker’s always spiked with pain

Red Hot Chilly Peppers

Самое начало

Желтая акварельная струя ударила в растрескавшийся фаянс писсуара, подняв ленивую весеннюю муху. Она с трудом увернулась от брызг и тяжело, как шаттл, поднялась вверх. Полукруглые своды потолка напоминали изображение Грановитой палаты в старом учебнике истории. Стас улыбался и курил, находясь в состоянии медитативного умиротворения. Огромный пустой туалет ДК гулко вторил нашим голосам. Только что мы посмотрели «Легенду о Нараяме» Сёхэя Имамуры. Утренний сеанс.

– Ты уверен, что на последнюю лекцию не пойдешь? – спросил я.

– Слушать излияния беспалого мудака Блажеса? – спросил Стас у писсуара и шумно затянулся дымом. Мы вместе учились на филфаке. Блажес был нашим деканом и читал древнерусскую литературу. У него не хватало каких-то пальцев. Нас со Стасом он почему-то не любил. – Во второй раз? Увольте… Он меня из университета уже выгонял. И тебя выгнать собирается.

– Он каждую сессию собирается. Это традиция.

– Когда-нибудь выгонит.

– Может.

– Ну ладно я – мне по фигу, у меня зрение минус восемь, и больная печень. «Белый билет». А вот ты как от армии откосишься? – спросил Стас через толстенные стекла очков.

– Не знаю. Выгонит – подумаю. Может, и послужу.

– Надо писать, а не заниматься ерундой, мой дорогой. Наше дело – писать. Учиться писать и писать.

– Я не могу писать, я только говорить могу. И рок-н-ролл петь. Причем довольно плохо.

– Нормально ты поешь. Для провинциальной команды нормально. А играешь очень даже хорошо. Мало кто так играет. А фламенко вообще никто из рок-н-рольщиков больше не сыграет.