Елена Коро - На стыке ойкумен. Глоссарий хоротопа

• Название: На стыке ойкумен. Глоссарий хоротопа
• Автор: Елена Коро
• Жанр: Русское современное

Новый сборник фа-текстов Елены Коро. Миры моего сердца звучат в тональности фа-поэзии, моя точка отсчета – перекресток богов, или хоротоп теменосов, сакральных мест хоры. Полифония моей поэзии – перекресток миров, изначальный нуль, из которого в лингвоформате «фа» мелодиками циклов звучат миры в себе, объединяясь в единый миф.

---

Е.Х.

Белым маком Макошь,
Мокошь моя!
Мокнет белой росой тоска,
у молочных озер белый маков цвет,
мой сердечный привет-ответ.
Мама, мама, маленький мотылек,
белым маком Макоши огонек,
прилетай в мой дом,
в мой волшебный сад,
белым мороком по полям,
белой гостьею в белый дом,
где столетний туман за окном.

Переписывать летопись снов

Переписывать летопись
снов Кублай-хана так просто
на глазах сестер, перебирающих просо,
кормящих павлинов с руки.
Но никто, дорогой Заратустра,
не унизит море павлиньим ликом,
в этом городе поцелуй с морем
саднит криком,
здесь город ревнитель сцен,
театров, в его узах
страстотерпцем в язвах
за каждый поцелуй с пеной
соляным столбом, без измены.

День Крым

Сегодня день пейзажей сердца:
облака, верблюдом в понт уткнувшись,
свысока глядят на Крым, зеркально голубой,
что подо мной, мой летчик, под тобой.
Невыносима плотность тишины,
контрабандисты воздуха, брат, мы,
и этот Крым, взвесь снов и высоты,
он наш, сестра и брат, мы с ним на ты.

К старухе

К старухе, оставленной смертью
в пустом колодце двора,
в старинном доме с высокими потолками,
в комнате с видом на Сену, Неву, Москва-реку,
к древней старухе в платье белом,
шепчущей мне на ухо о запахе белого цвета,
такой красивой старухе, такой древней,
брошенной смертью привидением в дом
на берегу Сены, Невы, Москва-реки,
я приношу ветку цветущей вишни,
любуюсь лицом прекрасной молодой женщины,
вдыхающей аромат жизни.

Написать письмо

Написать письмо отцу,
коротающему дни в одиночестве
или с приходящими сестрами
милосердия, сказать ему:
«Здравствуй, папа! В Питере у тебя
слишком сыро, вид на Невский
из окна коммуналки мерзок,
но помнишь, как мы ходили
почти белой ночью смотреть,
как разводят мосты.
Знаешь, папа, вот и смерть
за ближайшей оградой,
но помнишь наше катание
по Фонтанке на лодке,
как мне было по кайфу
сидеть на веслах
и грести вдоль острова.
Помню, папа,
мое свободное счастье шляться,
а посему будь счастлив
в нынешнее воскресенье
и присно…»

Трагилики апреля

Пражский сон

«На Карловом мосту – другие лица»

Иосиф Бродский «Витезслав Незвал»

1.
Помнишь, дорогая, на Карловом мосту
Свел нас Кортасар лицом к лицу.
А теперь из дальних далей к тебе
Едет мой трамвай, Кора Оливе.
Держу тебя за руку под стук колес,
Под скамьей улегся твой черный пес.
Кора, дорогая, под цо цокотух,
Под бубнящий гомон трех старух,
Обнимает стать твою, лохмотья вон.
Полночь, трамвай, Прага, вой ворон.
Ах, Геката, твой ли, мой ли сон?

2.
Ночь из окон, тени по Влтаве-реке,
Желтым пароходиком от себя к тебе,
От тебя ко мне из летейских вод
Призракам клубиться, а им несть счет.
Дорогая, Стиксом струится сон:
Влтава, мост, монета в пять крон
Прямо в лоно ночи черных лун
От меня уходит старик Харон.
Дорогая, тайных моих имен
Не назвать. Гадать ли по черной луне?
Желтым пароходиком по Влтаве-реке.

Петербург

Триптих

1. На стыке ойкумен

На стыке ойкумен не Ганс, не Франц, но Питер,
по образу не Рим, не третий,
подобие, но как слепой Тиресий,
метаморфозом замысел из тени воплотил,
из пограничья топей и болот, из островов,
из тех, кто тварь иль гад, кто полужив иль полумертв,
на грани ойкумен не рус он и не гот,
метаморфоз людей и двойников,
здесь вызов речи тварью ли из междуречья,
иль правом быть дифтонгом, сочлененным
с междуречьем в речи, метаморфозом в «Я».

2. Жрица Нева

И быть тебе жрицей и жницей
высоких чужих голосов,
слетающих птицами стикса
над Марсовым полем кружиться,
хугином-мунином длиться
требами ауспиций
для дальних и чуждых богов.
Криками стикса, уханьем в ночь,
в перекрестье рек – Невой имярек.

3. Из чрева Петербурга – тихий стон

Памяти погибших в метро

Стихают речи рек,
смолкает говор строк,
онегинской строфой
пронесся по Сенной
чревовещатель Питер.
И рваной речью – Стиксом —
пространство разорвет и стихнет
не Маяковским между строк,
но тенью, затаившей в междуречье
взрывы междометий…
из чрева Петербурга – тихий стон,
и линией гекзаметра подземки,
сквозь паузу цезуры
твой Харон…
в летейских водах речи Петербурга не слышны,
помянем тишиной…

Майские глоссы

Список Мнемосины

Имена афинян, локрийцев,
ахейцев, микенцев, фокийцев
тают в летейском списке
кораблей. Иэпиан Стиксу!

Нет ни эллина, ни беотийца,
ни афиняна, ни фессалийца,
в дар Мнемосине принесших
перечень кораблей.

От Афиняна – Стагириту —
в первом чтении глоссами Леты —
глоссарием Мнемосины —
поименно – в каталог кораблей.

То ли Эллада, а то ли Порта

На берегу ночного тихого Понта,
где «Арго» у причала на привязи
и свет маяка прорезью
циклопьего ока порта.
Здесь пристанище джиннов,
фееричные гонки
под звуки старинного саза, Порта
на оттоманке в кофейне,
кальянясь ежевечерне,
перебирая гезлевские чётки,
абрисы Османской империи
в свете огней старого города
различает по муэдзиновой песне
с минарета древней мечети,
чье имя в нетленных списках.
Скажите, какого чёрта в сумерках,
змеящихся кривизнами улочек,
исчезает время?
Скажите мне, где я?
Арабское имя Фаэзия
Елену сдает в нетленку
в протяжной муэдзиновой песне.

Моя госпожа

На вершине горы, на скале крутой
мне мосты мостить с моей госпожой.
Нам мосты мостить парой быстрых крыл,
ты ли дива, душа моя, Гамаюн,
ты ли дэва Сома, мой быстрый ум
к дэве Уме влечет, голос к Вач – и в речь,
нам мосты мостить, госпожа Лилит,
мне с женой багряной Эоном течь.
Я запомню имя ночное моей госпожи,
Гамаюн все знает, не молчит.

Уфа

Белой реки Агидель священна речь,
молоком кобылиц небесных течь,
и, свиваясь с черным крылом Караидель,
ворковать волшбой-ворожбой
о городе, дремлющим Дёмой,
о городе, наречённым речами рек,
наречённым навек,
перекрестком рек – Уфа – имярек.

Суфийское

Когда захочешь поговорить,
в городе мудрецов, убивших время,
вспомни, что в душах их
прах братьев твоих,
Мевляна Руми и Шамсаддина.
Ничего не сказав мудрецам в лицо,
не чревовещатели, фарисеи, иже с ними,
оставь прах мертвецам, призови того,
кто летающим солнцем откроет имя
сокровенного любимца, с уст его —
тайну мира, доселе не виданного
ни арабом, ни парсом, ни бедуином,
познай великую тайну сию —
поцелуем.

Госпожа Стикс

На окраине города словно в раю,
рай в этой местности,
пропахшей болотами стикса,
старое русское кладбище.
Кущами кизила и жимолости,
зарослями в половину роста,
тишиной, цикад робким цо,
черно-белыми и рыжими кошками
проявляется райский день.
Серебро паутины росной,
серебро госпожи Стикс,
в окраинном тихом раю,
в местности, пропахшей стиксом,
серебро единственной близкой,
на встречу с которой влеком
родства странным анахронизмом.

Зеленая рыба

Вот вплываешь в мир духов зеленой рыбой,
в мир что мозаичный иконостас,
рыбьим оком Христос в окоем, в глубины
увлекает твой взор, в глубинный транс.
И как будто нечем дышать в прозрачном
этом мире, как будто бы нечем жить,
но ты знаешь, что вот рождаешься рыбой,
так легко в этом воздухе плыть и пить,
пить пространство и этим быть.

***
Путешествуй по дальним окраинам, по островам,
отправляйся в Японию, если влюблен в Восток,
в Новой Зеландии найди свой дальний приют,
созерцай океан, в четырехбалльных трясись,
крымским блэкаутом от вёсен отгородись,
особенно от арабской весны.
Как бы ни был близок тебе восток,
под боком и через
Эвксинский Понт,
забудь в этой близости восточный кейф,
кальянясь в кофейнях Стамбула вдруг
вспомни, если друг-муэдзин призовет
с минарета на вне
очередной намаз,
знай, что мусульманская улица
не сдержит накал арабской весны.
Сегодня здесь выпорот, завтра будет казнен
турецкой армии высший свет, вспомни совет:
держись от тиранов подальше, лучше беги,
от марионеточного блеска глаз,
здесь не простят тебе чужие долги,
а если твой голос пошел с торгов,
ты приобрел тени врагов,
теперь ваши тени не различить,
сегодня ты с ними куришь кальян,
сегодня ты в них влюблен,
беги пока длится восточный сон,
по островам Греции, спаси тебя Понт.

Турецкий калейдоскоп

Мусульманская улица
тасует маски:
серые волки русским туристам
кивают по-братски,
ваххабиты с преемниками Ататюрка
стоят в обнимку,
лицедействуя честно,
чествуя от всего сердца
Эрдогана.
Турецкие полковники
в узком кругу на бетонном полу
на коленях, утратив свое,
сутками созерцают Лицо,
одно на всех,
Эрдогана.
На лекциях на глазах студентов
профессоров берут за шиворот,
выбрасывают на
мусульманскую улицу
без выходного пособия.
Не оттого ли печальны их лица
на фоне карнавальных улыбок?
Так складывается потихоньку
в турецком калейдоскопе
мозаичное лицо
марионеточного диктатора
Эрдогана.

20 лик Мая – Я.
Лицом, распахнутым в лето,
расхристанной маем речью,
глоссами, тропами, течь ей
хоралами междометий
из междуречья, из млечья,
дабы облечь в обличье
возгласом майского дня:
Я
Застонут сизифовы птицы,
распавшись не клином высоких,
зовущих курлыканьем,
криком осеннего ястреба,
лики, как льдинки, бросая в ладони,
талой водой на страницы
книги, в которой лица
распахнуты в льдистое лето,
или в летейские воды.

Лето в Тавриде