Павло Кобель - Сантехник

• Название: Сантехник
• Автор: Павло Кобель
• Жанр: Современные любовные романы

Павло Кобель – один из самых неизвестных писателей современности. «Сантехник» совсем не похож на «Алхимика» Пауло Коэльо, но почему-то трудно не вспомнить эту сказку-притчу, когда хочешь сказать что-то о «Сантехнике». Эта притча именно для нашего времени, а посему никогда не станет любимой книгой сильных мира сего и простых людей в восьмидесяти девяти (или уже восьмидесяти пяти?) регионах России.

---

– За деньгами приходи через год.

Предназначенное расставанье обещает встречу впереди. Дед радовался предстоящей встрече и в то же время тревожился: а вдруг бабка уже давно померла. Много ведь всякой пернатой живности проходит через их двор, какой-нибудь из петухов вполне мог ее затоптать.

– Ну и пусть, – сказал он рябой курице, все еще высиживающей свое странное яйцо. – Велика важность. Была бы проруха, найдется и старуха.

Но другой половиной своего тела он чувствовал, что важность в последнее время и впрямь великовата. И у куроводов, и у куроедов, и у курощупов, и даже у куропаток всегда есть одно-другое заветное место, где живет та, ради которой можно пожертвовать радостью, счастьем, удовольствием, самолюбием, здоровьем и остаться ни с чем.

Рассвело уж совсем. Хризантемы в саду так и не принялись, и единственное, на что можно было положить глаз в полном бурьяне, давешнее растение неизвестной Ромуальдычу породы. За истекший ночной период оно вымахало сантиметра на два и пустило в сторону восходящего солнца листочек в виде стрелки, похожий на цыплячий хвостик.

Вокруг слонялись куры. «Хорошо им, – недобро подумал Ромуальдыч, -только жрут и срут, падлы, а о смысле жизни совершенно не задумываются».

С другой стороны, задумайся они хоть на миг, и их нежные куриные мозги, ныне столь высоко ценимые гурманами, перестанут быть деликатесом и превратятся в обычные потроха.

За всю свою не такую уж короткую жизнь они не прочли ни единой книги, даже вполне доступного им «Алхимика» знаменитого писателя Паоло Коэльо. Неведомы им и последние новости об уголовном преследовании мятежных олигархов, пластической операции на обратной стороне тела, мужественно перенесенной Борисом Моисеевым, вечной как мир реформе ЖКХ. Зато они счастливы и щедро делятся с человеком своим теплом, привязанностью, пухом и перьями, бедрышками, голенями, нежным фаршем из грудки.

«Превратись я сегодня из простого крестьянина в какого-нибудь фермера и начни убивать их одну за другой, они сообразили бы что к чему лишь после того, как оказались бы в чьем-нибудь жюльене, – думал Ромуальдыч. – Они доверяют мне больше, чем Президенту и Правительству вместе взятым, и только потому, что я веду их туда, где их, может быть, и ощиплют, но, по крайней мере, накормят».

Он сам удивился тому, что в голову ему поналезло столько всяких мыслей. Добро бы еще они копошились только внутри головы. Может, это оттого, что над миром висит проклятие? А, может, надо просто сходить в баню?

Раньше в село по большим праздникам приезжал банный автобус, где можно было всласть попариться, а иногда, перед выборами в Верховный Совет, даже попить «Жигулевского», прозрачной жидкости с легким привкусом пива. Но это было раньше, теперь праздников стало больше, а воды и тепла намного меньше. Выборов стало еще больше, чем праздников, но вместо бутылок «Жигулевского» привозят портреты Жириновского и голых артисток из самой Москвы, которые скачут по снегу и дурными голосами кричат: «Наше дело – справа налево! Голый суй, а не то проиграешь!».

Ромуальдыч плотнее запахнул зипун. Он знал, что всего через несколько часов, когда солнце достигнет (как бишь его, еще команда такая футбольная есть… нет, не «Анжи»…во – «Зенит») зенита, начнется такая жара, что не под силу будет гонять кур по палисаднику. В этот час спит вся Бразилия, даже Пеле, и тот дрыхнет. Зной спадет лишь под вечер, и только тогда можно будет снять с плеч тяжеленный зипун. Но ничего не попишешь: именно он, говаривают старики, спасает от холода.

«Лучше быть всегда готовеньким», – думал Ромуальдыч с чувством благодарности к зипуну за то, что он такой тяжелый и вонючий. В общем, как у зипуна свое предназначение – вонять, так у Ромуальдыча – свое. Предназначение его жизни – гнать, а уж что гнать – курей, велосипед, самогон – абсолютно не имеет значения. Ромуальдыч на этот раз собирался объяснить бабке ПБОЮЛа, как это так случилось, что простой крестьянин умеет гнать самогон.

А дело было в том, что в их селе умение гнать самогон передается по наследству, причем не только по мужской, но и по женкой линии. Одно время, еще при Иосиф Виссарионыче, этим вопросом шибко интересовались генетики, часто наведывались в село, брали на анализ говно, которое по научному называли «кал», но потом все куда-то сгинули вместе с этим самым калом и председателем калхоза.

Генетики научили Ромуальдыча латыни, не всей, конечно, но пару-тройку фраз типа «in vino Veritas» или «sic transit gloria mundi» он при случае ввернуть может, они же привили ему безответную любовь к формулам, посредством которых ученые умеют сложно и непонятно описывать даже самые простые вещи. И однажды он пришел к отцу, набравшись для храбрости, и сказал, что самогон пока больше гнать не хочет. Он хочет учиться.

– Сыночка, – сказал ему на это отец, – кого только черт ни приносил в наше село. Люди со всего света приходят сюда в поисках чего-то нового, но вскоре понимают, что самогон везде одинаковый. Они набираются как свиньи, а утром обнаруживают, что настоящее еще хуже прошлого. У них могут быть чистые волосы и кожа, но они ничем не отличаются от наших односельчан.

– Однако! – смело возразил отцу Ромуальдыч.

– Когда эти люди видят наше жнивье и бегающих по нему кур, свиней и женщин, они говорят, что хотели бы остаться здесь навсегда, – продолжал отец.

– А я хочу повидать другие земли, посмотреть на других женщин и свиней. Ведь эти люди только так говорят, а сами никогда не остаются у нас.

– Для учебы нужны деньги. А на наш трудодень деньги хрен когда выдадут. Нашему брату, чтобы получить толику денег, надо сначала состариться и стать пенсионером.

– Что ж, тогда стану пенсионером, – сказал Ромуальдыч.

Ничего не ответил отец, а наутро вручил ему мешок с салатного цвета бумажками, на которых тут и там печатными латинскими буквами было написано что-то не совсем латинское.

– В огороде однажды нашел. Должно быть, с неба упал. Знающие люди говорят: деньги. Если правда, купи себе ботинки с калошами и ступай по свету учиться, пока не выучишь, что наша хата на краю села – самая крайняя, а ядренее наших баб нет и в Голливуде.

И когда он благословлял сына, тот по глазам его понял, что и отца, несмотря на годы, неодолимо влекут эти самые неядреные голливудские бабы, как ни старается он заглушить эту тягу, утешаясь с женой, двумя снохами и соседской свиноматкой Даздрапермой, чье диковинное ненашенское имя расшифровывалось всего-навсего, как «Да здравствует Первое мая!».

Небо на горизонте медленно и сурово наливалось багрянцем, как граненый стакан свежевыгнанным самогоном, а потом взошло солнце. Вспомнив сказанное отцом, Ромуальдыч развеселился: он уже повидал множество женщин и свиней, из которых, впрочем, ни одна не могла сравниться с той, с которой через два дня он встретится вновь. У него есть куры, и зипун, и книга, которая хороша тем, что ее всегда можно обменять на другую, а то и. просто сдать в макулатуру. А самое главное – исполнилась самая его заветная мечта! Он стал пенсионером. Правда, пенсии с тех пор он ни разу не получил, но регулярные обещания Президента довести ее до прожиточного минимума, и тогда уже, наконец, выдать, греют душу почище любого самогона. А когда ему надоест ждать, всегда можно зарезать кур и отправиться бомжевать в большой город, в Малоярославец, к примеру. А если когда-нибудь надоест плавать в собственном дерьме в вокзальном закутке, к тому времени он узнает, есть ли на свете другие города, кроме Малоярославца и Москвы, другие способы найти пищу, кроме вокзальной урны.

«Не знаю, как бы мне удалось прожить без демократии», – подумал Ромуальдыч, глядя на восходящее светило.

В своих мысленных извилистых странствиях он всегда предпочитал не придерживаться какой-то одной извилины. Мир огромен и неисчерпаем, и стоило Ромуальдычу хоть ненадолго предоставить мыслям самим выбирать дорогу, на ней непременно встречалась какая-нибудь колдоебина. Только вот сами мысли не понимают, куда прут, им ничего не стоит полезть из ушей или вдруг кинуться сдуру в спинной мозг.

«Может быть, они правы, – думал Ромуальдыч. – Ведь я и сам все время норовлю залезть поглубже в карман, когда вспоминаю о бабке ПБОЮЛа».

Он взглянул на небо, прищурился – выходило, что до обеда, как всегда, еще далеко. Надо бы попробовать обменять Ландсберга на какую-нибудь другую книгу, полегче, скажем, на Сканави, да еще начать мысленно готовиться к встрече с бабкой ПБОЮЛа. О том, что его уже опередил десяток-другой деревенских, он не думал.

«Какая-нибудь щелочка и для меня найдется. Жизнь тем и интересна, что в ней часто понимаешь, куда попал, только когда взад уже дороги нет».

Он вспомнил, что в их селе недавно поселилась матушка Анджела, которая умеет толковать сны, и даже выпустила недавно в издательстве «Рипол классик» брошюрку под названием «Десять тысяч снов, приснившихся на толчке, и их толкование». Вот пусть и растолкует, что значит этот самый, как его, сон, приснившийся ему уже дважды.