Наум Вайман - Новая эра. Часть вторая

• Название: Новая эра. Часть вторая
• Автор: Наум Вайман
• Жанр: Биографии и Мемуары

Наум Вайман, известный писатель, поэт, журналист, переводчик и исследователь творчества Мандельштама, автора нашумевших книг «Ханаанские хроники» (ИНАПРЕСС, 2000), «Ямка, полная птичьих перьев» (НЛО, 2008), «Черное солнце Мандельштама» (Аграф, 2013), представляет третий том эпопеи «Ханаанские хроники» (второй том – «Щель обетованья» – был издан НЛО в 2013 году), интимный и интеллектуальный дневник за 2000—2001 год.

---

– Ага. От слова геронтология.

Расхохоталась.

– Ну, ты сегодня в ударе по части юмора. И вообще. (Прижалась к плечу.)

Ночью чувствовал себя не в своей тарелке. А Он еще требовал! Приапизм какой-то! Тут же вспомнил, что перед смертью, говорят, встает. Спал плохо. Все время мерил давление. Утром вроде полегчало, решил поехать на работу. А еще хамсин. Приехал, и чувствую – не могу, что-то не то. Слышу сердце. То екнет, то чихнет, то свиснет, то стукнет глухо. Говорю секретарше: что-то мне не того-с. Засуетились, молоденькая, плотненькая замдиректора (бегает через две ступени), Веред, то бишь «Роза», отвезла меня в местную поликлинику, сделали экг, врач, русская (ничего так, полюбезничали), говорит у вас был инфаркт (вот те на), но когда-то раньше (я ей старую экг показал), но сейчас вроде ничего нет. Жажда? Может у вас сахар? Послала сделать анализ на сахар. Лаборантка, хорошенькая (всех бы выебал к чертовой матери!), сказала, что сахар чуть выше нормы, а вы утром ели? Да, как всегда, много варенья. Аа, ну это норма после поста… Вернулся к врачу, сказал, что рад был познакомиться, ничего, ничего врачиха, и отчалил, а вокруг уже трезвон, и жена звонит, и секретарша директора, выслали за мной такси, возвращаюсь, решил дать урок. Страх. Но все же вошел в клетку с тиграми. Тигры были очень ласковы, терлись шкурой, наперебой бежали водички принести, кое-как провел урок, но решил, что еще два – это лишне. Дал отбой. До дому доехал благополучно, позвонил в этот народный университет, сообщил, как обещал, что добрался. Веред подняла трубку. Спасибо, говорю, что подвезла, и т. д. А я, говорит, могу тебя и в любое другое место подвезти. Шутить со мной вздумала. Ладно, говорю, недабер ал зе12.

Письмо от Вадика, толстое. Раскрыл, а там маленький сборничек, почти без обложки, то есть обложка бумажная. «Грозная свобода» называется. 1997 год. Посвящение дочери. Надпись: «С любовью и нежностью вам обоим, моим любимым людям. Вадим. На другой стороне: «Письмо написано ужасно (и почерк и м.б. содержание). Зато искренне!» Полистал книжку.

Держи меня природа на весу,
то поднимай, то опускай, как блюдце…
Бывала горечь – думал не снесу,
и счастье тоже… Вот бы им вернуться!

Глаза любимых – ах, какая синь!
Твержу себе от порчи и от сглаза —
пролейся сердце, только не остынь,
для новой жизни следующего раза.

Последняя строка даже выпадает из размера, забыл, что есть «ю» в слове «следующего», и это первое стихотворение, открывает сборник… Всё ужасно. Тот же лубок: «купчихи» в «Замоскворечьи», «степные дальние отары», «пожары», «яростные лица», «сверкают стрелы поражая»… «Сегодня Родина мне снится…», «кони топчут путь-дорогу», храмы-погосты, театральный реквизит «Востока» («На Востоке в город басурманский входят с караванами купцы»)…

Дорогой Наум!

С необычайной нежностью я думаю о тебе. Прочел, вернее, просмотрел (чтение еще впереди) твою книгу. Что ж! – Это роман. Не всегда бывшее в жизни переходит в него. Есть фабула, есть взгляд автора. Здесь автор – царь и бог. Он вправе несколько нарушать течение событий. Но считаю – маленькие главки под именем «Вадим», как бы они ни были ничтожны в контексте романа – твоя удача. Они очень и очень оживляют его. Твое раздражение понимаю и даже – одобряю. Не ангел я, увы. Многие люди, близкие мне, раздражаются и даже гневаются на меня. Но ты не гневайся! Ты просто не имеешь права. Ты любишь меня, как я люблю тебя и от этого никуда нам не деться.

Ты об мне одном сказал как о поэте, с цитированием и т. д. (Еще, правда, о Наташе) То, что я всегда у тебя говорю дурацкое слово «прям», что я всегда … – прости меня, Христа ради! Такой я был тогда. Без денег, без всего…

Твои нежные воспоминания о Риге, о Пицунде, о Пскове, Клухорском перевале и многом другом сказали мне – что связь между нами неразрывная, и они самые лиричные у тебя. Перечитай и увидишь.

С любовью и уважением

Вадим

Оставлю так, как было написано.

Все-таки Володя – не аристократ, а я не деревенщина. Все было иначе.

И еще приписка жене. Еще более сумбурным почерком.

Для Риммы!

Я расстался с Наташей. «Любовная лодка разбилась о быт…» (московский!)

Я думаю, что она все делает ради детей. Ее будущий муж – полковник ФСБ (КГБ).

Дай Бог, чтобы все было хорошо!

Он бросил 30-летнюю жену (гражданскую) но трагедия большая. Ему 54 года (как мне). Они познакомились на Селигере в Доме Отдыха.

Меня волнует только дочка. Я от Наташи отрекся. Мне кажется – что там сплошная истерика. Меня надо забыть! Дай Бог.

Римма. Я тебя помню нежно и желаю тебе счастья.

Вадим

Вечером еще поехали на сканирование сердца. После пробежки по бегущей ленте стало даже лучше.

20.3. Утром опять чувствовал себя неважно. Все-таки решил никого не теребить. Лежал. Взял сборник Вадима. Все стихи – прощания. И много о смерти. Любит он слово «госпитальный». Нагнувшись с высот своих дальних к истоку свободной души, ты запах простынь госпитальных (так и хочется сказать «генитальных») духами на миг заглуши. Но если в разгаре парада (!) на слезы ты станешь легка, не плачь надо мною, не надо… Дорога моя далека.

Тут я, блин, расплакался. И дальше уже читал и плакал. Что-то оплакивал. Уж не себя ли? Нашу молодость, нашу жизнь?..

Одно стихотворение даже понравилось.

Ароматницу из глины снял с груди твоей я ночью

Были в ней не капли масла – звоны сердца твоего.

Небо светло-золотое Феодосии веселой

стало черным и тяжелым, стало дымно-грозовым

А когда твой стан прогнулся, все в порту рыбачьи шхуны

словно в миг землетрясенья вдруг от пирса отошли.

У предгорья кипарисы зашумели, зашатались.

С их ветвей упали звезды, словно слезы страсти злой

Что вы, чудо-мореходы? Что седые кипарисы?

Ароматницу из глины я всего лишь снял, любя.

Если разобраться, то и это («слезы страсти злой»?! ) не шедевр. Но разбираться не хотелось. Я ведь в самом деле люблю его. Или молодость нашу? Не знаю, но плакать хочется…

Около десяти позвонила Р.

– Ну, как ты?

– Да не очень.

– А я уже себя съела. Все, теперь только музеи и кино.

– Ладно…

– А я тебе еще вчера позвонила, как-то мне было неспокойно, но…

– Да я мобильник забыл дома.

– Аа.

– А я тоже хотел тебе позвонить, но ты меня дисциплинизировала, договорились в три, вот и жду.

– А я решила стать недисциплинированной.

В конце сказала:

– Ты сегодня целый день дома? А можно я тебе еще раз позвоню?

Настроение поднялось.

Жаловалась, что «забегалась». Ну, я говорю, остановись, передохни.

– Знаешь, у меня такое чувство, что если остановлюсь, упаду. Так уж и буду бегать, пока завод не кончится. Сестра мне рассказывала, мама же умерла очень молодой, и никогда ничем не болела.., нет, у нее была простая ангина и началось осложнение на легкие, и она в три дня сгорела, врач сказал после вскрытия, что у нее легких просто не осталось, одна паутина.., так вот сестра рассказала, что мама незадолго до смерти сказала ей, что у нее такое чувство, что ее «завод» кончился.

Верник сообщил, что говорил со Штейнером, и тот «очень нежно» обо мне, отзывался.

– Он очень редко такое говорит, потому что, как и ты, строит из себя охотника на мамонтов, зато, если говорит, то почти серьезно…

Пожелал ему счастливой дороги, передал привет Штейнеру. Тут он спросил о здоровье. И я дал слабину, стал жаловаться, так он говорит:

– Нюма, мне в этой жизни ужасно не повезло, я здесь похоронил двух своих лучших друзей, Капитайкина и … (забыл), так что сделай мне одолжение…

Тут уж я разозлился.

– Не дождетесь, – говорю.

– Вот-вот, вот это мне нравится.

Ну каков, а? И я тоже, мудак, нашел, кому в жилетку плакать. Да никому нельзя, зачем бесплатно радовать. Или это он так на меня разозлился и теперь мелко мстит? Не дал мне телефон Рут Левин, обозвал «срамником».

– О душе, о душе пора подумать, дружище.

Ага. Вот ты и думай, авось чо надумаешь.

Жена вчера спросила, когда гуляли по коридору клиники в перерыве между процедурами:

– Ну, что Вадик пишет?

Рассказал.

– Там и тебе письмо.

Задумалась.

– Все-таки он хороший мужик. Есть в нем, понимаешь…

– Поэт, все-таки.

– А что важнее, быть хорошим человеком или хорошим поэтом?

– Конечно, хорошим поэтом. Хороший поэт – всегда большой человек. А что такое «хороший человек»? Только большой человек «хорош». А маленький человек, хороший ли, плохой – какая разница?