Сергей Докучаев - Она уходит по-английски. Роман

• Название: Она уходит по-английски. Роман
• Автор: Сергей Докучаев
• Издательство: ЛитагентРидеро78ecf724-fc53-11e3-871d-0025905a0812
• Жанр: Русское современное

« – …Вот так. Если бы я остался «там», то тут вряд ли бы что-то от этого изменилось. Вряд ли бы мир заплакал или начал скучать. Некогда. Незачем. «А до свадьбы заживет, а помрет, так помрет», – как пел Виктор Робертович Цой. Странное ощущение. По факту я жив, но, по сути, нет. Прежнего Максима нет…»

---

Мы каждый день садимся в автобусы, спускаемся под землю в метро, ждем электрички, прячась в своих мыслях и проблемах, никого не замечая вокруг, а ведь вагоны, перроны, вокзалы минимум на треть заполнены пожилыми людьми, большую часть которых составляют женщины.

Кто они все? Куда едут? Почему уже никуда не спешат, как все мы, молодые? Мне кажется, мы сильно заблуждаемся, когда думаем, что их мир сузился до обсуждения пенсии и хронического артрита в очереди к врачу.

Никогда не замечали, как на вас или ваших соседей внимательно смотрит какая-нибудь бабушка в транспорте? Думаете, ей интересно ваше новое пальто или ваша сумка? Ничего подобного.

Она смотрит с позиции своей прожитой жизни, сравнивая себя с вами на уровне эмоций, жестов, слов. Это для нас она пожилой сморщенный человечек без прошлого, а для нее все, что когда-либо отражалось или отражается в глазах, – здесь и сейчас, потому что воспоминания имеют свойство быть настоящим. Настоящее в прошлом.

Для нее и полет Гагарина 1961 года, и комсомольские отряды 1968 года, и строительство «БАМ» в 1972-ом – это не редкие статьи в журналах и сериалы по второму каналу, а столько-то вдохов и столько-то выдохов, дни рождения 1961, 1968 и 1972 годов, лекции в институте и скованные поцелуи в подъезде.

Мы видим сморщенную старушку перед собой в маршрутном такси, а у нее внутри, может быть, до сих пор бушуют страсти любовного треугольника с Колей Васнецовым и Таней Нестеровой.

И неважно, что Колька уже как пятьдесят лет назад сгинул где-то в Сибири на торфяных разработках, а Таньке недавно левую ногу ампутировали в связи с сахарным диабетом. Главное – девичьи обиды, слезы и треугольный конвертик с ее именем на обратной стороне, а не Таниным.

Почти перед самым прибытием на станцию «Кузьминки» в вагон зашла парочка молодых и не совсем трезвых девиц. В черных длинных пальто и тяжелых армейских ботинках на ногах. Одна из них прислонилась к поручню, и, притянув другую, стала ее целовать.

– Товарищи, что же это такое творится?!

Но нет, никто уже этого не спросит. Никто не поведет их в отделение под руку. Не вызовут родителей. Я бросил взгляд на старенькую бабушку. Комсомол заснул навсегда, как и минтай в сумке.

Мне было противно смотреть на девиц, и я отвернулся.

– Толерантность доведет нас всех когда-нибудь до вырождения, – подумал я.

Мир сузился до одного имени

Город засыпало. Мне пришлось прямо-таки пробираться по сугробам до дома, где обитал Степан. Это причудливое ветхое пятиэтажное здание из красного кирпича, глазницы которого глядели на всех черными безжизненными дырами, странным образом вписалось в композицию с новыми типовыми высотками, словно заскорузлый гнойник на лице юноши. Оно ежилось, сутулилось, но покидать насиженного места, как будто не хотело.

Раньше я любил бывать в этом доме. Он был живым существом, с открытой душой, где соседи знали друг друга и ходили в гости, где двери не закрывались даже по ночам. Не то, что сейчас: тысячи клетушек за бронированными дверьми.

В подъезде стоял полумрак, из небольшого отверстия в двери наметал снег. Все стены были исписаны, к потолку прилипли горелые спички (неужели еще кто-то так делает?). Поднимаясь по лестнице на пятый этаж, уже почти на самом верху, я почувствовал отдышку и слабость в ногах. «Странно, – подумал я. – Раньше такого не замечал». Пришлось постоять какое-то время, чтобы отдышаться.

Дверь в квартиру была не заперта, и оттуда несло жжёным кофе. Я прошел внутрь. Весь коридор был уставлен баулами, какие обычно можно увидеть на оптовых рынках, огромными сумками и коробками.

Кое-как была разбросана обувь, на вешалке, точнее, тут было четыре вешалки, висело несколько пуховиков и курток. Теперь к запаху жженого кофе добавился еще запах плесени, сырости, чеснока и чьих-то немытых ног. Я не стал разуваться и прошел на кухню по скрипучему старому паркету. Там, спиной ко мне, стоял высокий черноволосый молодой человек в мешковатом спортивном костюме и что-то мыл в раковине.

Здорово! – сказал я. – Ты чего не спишь в такую рань?

Степан повернулся ко мне и стал водить языком по внутренней поверхности зубов, словно отыскивая остатки пищи.

Я еще не ложился, – выдавил он из себя. – А ты откуда тут взялся? Здорово…

Что такой хмурый? – улыбнувшись, спросил я. – Пил, что ли? Откуда только поводы берете.

Разве нужен повод? – удивился он. – Холод этот собачий бесконечный, разве не повод?

Повод, конечно, – сказал я в поисках, где бы присесть. – Слушай, можно я у тебя сегодня побуду до вечера?

Будь, – сухо ответил он.

Я могу у тебя тогда где-нибудь прилечь на часик отдохнуть? Что-то неважно себя чувствую.

– В зале на диване можешь лечь, – сказал Степан, вытирая руки бумажным полотенцем. – А мегера твоя чего не пришла?

Она на тренинг улетела в Турцию, – не сдерживая смеха, сказал я. – Она, Степ, не мегера. Она хорошая.

Ну да? – вопросительно подняв одну бровь, спросил он. – Я ей никогда не нравился. Помнишь, как она меня шизоидным назвала?

У всех бывают свои заскоки. Главное, что на дружбу нашу это никак не повлияло.

Как сказать, – закрыв кран, ответил он. – Я у вас, когда последний раз в гостях был? Правильно. Никогда.

Блин, Стёп, ну ты же знаешь Катьку. Да, она не любит всю нашу компанию. Но я ведь к тебе приехал.

Когда мы последний раз виделись? Вот сейчас – и то, только потому, что твой железный занавес уехал на тренинг. Под каблук она тебя взяла плотно, Макс, под каблук.

Какой еще каблук? Просто не хочу ее расстраивать. Скандалы по пустякам не люблю.

Небось, требует, чтобы все было, как она хочет? – ехидно спросил Степан. – Если что, то ночью ничего не жди? Так ведь?

Он облизнул губы, достав сигарету из кармана и сунув ее между губами.

Давай не будем об этом, Степ. Главное, что я к тебе приехал. Вечером выпьем, и все будет по-старому.

Не будет ничего уже по-старому, – ответил он, доставая чугунную сковородку из духовки. – Знаешь, Макс, Андрюха Ларин хоть и под каблуком, но с Ленкой ко мне по-человечески относятся. То бутылку из-за бугра привезут, то еще чего-нибудь вкусного. А от тебя с твоей Катькой я что-то не помню такого. Один фарс.

– Это ты называешь, относиться по-человечески? Я вот только от них. Звал его к тебе приехать вдвоем.

Я решил опустить подробности разговора с Андреем.

– Иди, поспи, – разбивая ножом в сковородку куриное яйцо, промямлил он. – Вид у тебя действительно какой-то странный. Как будто тебя семеро били в картофелехранилище. Только там смотри, не прибрано. Я квартиру сдаю, если не знаешь. Скинь с дивана все на пол и ложись.

– Чего я тебе сделал, Степ? Что вы сговорились с Андреем, что ли?

– Никто ни с кем не договаривался ни о чем. Иди, отдыхай.

Сняв пальто и повесив его на единственно свободный крючок, я прошел в зал. Здесь многое осталось так же, как было при жизни бабушки Степана: желтые обои в цветочек, местами отвалившиеся от стен, местами покрывшиеся бурыми маслянистыми пятнами, стол, сервант, как помню, югославский, мешковатого вида коричневые шторы, два зеленых велюровых кресла на деревянных ножках и такой же диван. И все же зал больше не был тем уютным местом, которое отложилось у меня в памяти.

– Надо бы прибраться, – сказал Степан, незаметно появившись у меня за спиной. – Уж извини за бардак.

– Ты кому квартиру сдаешь? Что за свинарник, Степ? Им что сложно бутылки выносить за собой? Ты чего их распустил так? Тебе самому не противно так жить?

– Да ладно, не нуди, – ответил он, уходя назад по коридору. – Ты еще будешь тут учить, как мне жить…

– Они тебе хоть платят за проживание?

– Попробовали бы они не заплатить, – отозвался он с кухни.

На стене, от входа, висела знакомая фотография в рамочке. Я подошел к ней: Степан слева, Андрей справа, Иван Просолов, Марат Таштеев, Колька Иванов, Никита Шпаковский, а в центре – бабушка Степана – Клавдия Натановна. День рождения, кажется, отмечали Степана. Сколько же лет прошло? Пять, шесть, семь? А как будто только вчера.

Мы ее очень любили. Все знали, что можно спокойно пошуметь, поиграть на гитарах, попить пива с вяленой рыбой. Она была хлебосольным человеком, и мы голодными никогда не уходили от Степана. Это был наш своеобразный сквот, как сейчас модно говорить. Бабушка появлялась нам на глаза только тогда, когда это было нужно, а все остальное время тихонько вязала на кухне или сидела у соседки.

Я скинул с дивана чье-то грязное тряпье, несколько пустых мятых пачек от сигарет, переложил стопку журналов, кое-как открыл форточку, чтобы впустить свежего воздуха и разогнать этот застоявшийся смрад.

Снял брюки, черный свитер и, оставшись в рубашке, лёг на диван (укрыться было нечем). Повернулся головой к стене, и, свернувшись калачиком, сразу заснул: