Елена Богатырёва - Наследница

• Название: Наследница
• Автор: Елена Богатырёва
• Жанр: Детектив

Пятнадцать лет назад Николай Воронцов дал себе слово больше не вмешиваться в течение этой жизни. Слишком горькой была цена за вмешательство. Осел в Питере, сменил адрес и телефон. Отгородиться от людей оказалось совсем нетрудно.

Но когда добрая половина твоих друзей пребывает в мире ином, важно выбрать – с кем ты. Мысленно с ними или еще хочешь тряхнуть стариной. Воронцов этого выбора не сделал.

В канун Нового года жизнь Николая меняется. Сначала – бездомная собака, потом – бездомная девушка…

---

Воронцов очнулся, когда огонек сигареты обжег пальцы. Бросил окурок в пепельницу, быстро собрался.

В его положении, когда никто, кроме пса, не ждет к не накрытому столу, можно было бы и не торопиться. Но он свято верил в приметы, а примета гласила: как встретишь Новый год, так его и проведешь. Поэтому нужно было успеть засесть в любимое кресло с бутылкой водки, пока часы не пробили двенадцать.

Времени оставалось достаточно. Вагон метро почти пустой – три шумных долговязых отпрыска с гитарой и девчонка в углу. Он бы никогда не обратил на нее внимания – пальто мешком, на спине рюкзак, точно старушка, собравшаяся на дачу, но у нее были волосы цвета темного янтаря.

Когда-то, в ранней юности, он знал девушку точь-в-точь с такими же волосами. Редчайший оттенок. И вились они так же – крупными кольцами. И пожалуй, он еще помнит ее запах, когда… Опять искушение. Нет уж! «Давай, детка, – попросил он мысленно, – повернись, чтобы внести ясность. Ты – не она. Сейчас ты повернешься, и все встанет на свои места…» Но глупая девица упорно смотрела в противоположную сторону. А ведь на следующей остановке ему выходить…

Неожиданно поезд сбавил скорость и замер посреди тоннеля. Он посмотрел на часы и понял, что если через десять минут не окажется на улице, то год проведет хреново. Мальчишки взвыли, бросились к нему:

– Мужик, шампанское хоть есть? А-а-а… – простонал один из них, рассмотрев, что у Воронцова нет даже сумки. – А у тебя? – кинулся он к девушке.

И она обернулась. И оказалась той самой, из его юности. Ну не совсем, конечно. Но до такой степени похожей, что слева в груди вдруг заболело. Воронцов ухватился за сердце, полез во внутренний карман пальто за валидолом. Девушка отшила парня и подсела к нему:

– Что, отец, плохо?

«Хорошо, дедушкой не назвала», – подумал он, но, приглядевшись к девчонке, решил, что и вправду мог бы быть ей дедом. На вид – лет восемнадцать. И – очень похожа. Подбородок, скулы, разрез глаз. Наваждение какое-то…

Мальчишки все еще скакали рядом, притворно рыдая и выкрикивая непристойности в адрес Деда Мороза.

– Давайте познакомимся, – крикнул один. – Мы сейчас, блин, вместе Миллениум встретим. Я – Серега. Это – Витька, а это – Сеня.

– Лия, – бросила девушка.

– Николай, – нехотя отозвался Воронцов и, подумав, добавил: – Васильевич.

– Отец, неужто ты и вправду пустой?

Воронцов развел руками и не стал глотать валидол, который уже давно держал в ладонях. Закинул таблетку назад, закрыл крышечку.

– Валидола, что ли, тяпнуть, раз уж нет ничего больше, – задумчиво проговорил парень и покачнулся – поезд медленно тронулся.

Без двадцати двенадцать они все дружно бежали вверх по ступенькам эскалатора. Впереди, набирая скорость, с дикими воплями – ребята, потом – Воронцов и следом за ним – Лия. На улицу выскочили вместе.

Он оставлял машину рядом с метро. Смысла кататься через весь город не было. Стряхнув снег со старенькой «девятки», он заметил, что девушка все еще топчется на тротуаре.

– Я по Светлановскому. Если по дороге – могу подкинуть.

Лия радостно кивнула и, не дожидаясь повторного приглашения, прыгнула в машину. Он вырулил на дорогу. Возле поворота к своему дому сказал:

– Все, чем могу помочь. Мне бы успеть.

Они вышли из машины одновременно. Он бегом бросился к подъезду. У самого крыльца оглянулся. Она стояла на том же месте и чертила ботинком по снегу. Воронцов бросил взгляд на часы – без пяти.

– Эй, – крикнул он, – чего стоишь?

– Хочу и стою, – буркнула она и посмотрела на него, как Дик с окровавленного тротуара.

– Быстро за мной, – скомандовал он и повернул в подъезд.

Она успела заскочить в лифт за секунду до того, как дверцы закрылись.

Воронцов ввалился в квартиру и, даже не стряхнув снег, бросился на кухню. Достал из холодильника бутылку водки, на ходу сорвал с нее зубами пробку, прихватил два стакана, по дороге разлил, сунул один стакан Лие, включил телевизор. Тишина комнаты взорвалась боем курантов. Успел.

– Ну, с Новым годом, что ли, – повернулся Воронцов к девушке.

– С Новым годом, – она потянула к нему свой стакан, но с его любимого кресла не встала.

Да и не смогла бы. Дик положил ей морду на колени. Она трепала его за ухо.

2

15 декабря 2000 года

Павел Антонович поймал себя на том, что уже целую вечность смотрит в свой чертеж и ничего не видит. Боль была такой сильной, что сознание становилось зыбким и ненадежным. Сначала он прислушивался к своему телу, силясь перетерпеть приступ. Он пытался бороться. Но сознание каждый раз оказывалось слабее, и он приходил в себя, только когда боль становилась невыносимой.

Листок плавно скользнул с колен на пол, но он, превозмогая боль, нагнулся, поднял. Никто не должен увидеть. Подкатил на кресле к столику, дрожащими руками набрал в шприц лекарство, помогая себе зубами, скрутил жгутом руку повыше локтя. Вена надулась под сиреневым синяком, оставшимся от прошлых уколов. Нужно было унять дрожь. Непременно… Иначе… Получилось. Он до предела вдавил поршень, и шприц полетел на пол. Рука бессильно свесилась с подлокотника. Сейчас будет легче. Сейчас… Только вот – где же его записи? Не ровен час вернется Анюта.

Последняя отчетливая мысль потонула в водовороте нахлынувших образов. Его словно оторвало от кресла и понесло сначала куда-то вверх, потом ухнуло вниз, как в воронку, а через некоторое время все стихло и установился мрачный черный покой. Он уснул.

На паркете в центре комнаты так и остался лежать листок, на котором Павел Антонович, временами впадая в тяжелую и мрачную задумчивость, с утра писал имена, а после обеда вычеркивал их одно за другим. Кроме того, на листе красовалось множество загадочных пустых треугольников, а в центре трижды обведенная цифра – пять миллионов долларов…

Павел Антонович открыл глаза, когда в комнате уже царили сумерки. Долго соображал, где он и чем занимался. Потом подкатил к столу, включил лампу, поискал глазами листок и нашел наконец его в центре комнаты, на полу. Дело было спешное. Врачи врали, что он протянет еще полгода, советовали попробовать новые методы лечения, но когда он спрашивал о шансах, только разводили руками. Из больницы он выписался и даже запретил пускать на порог медсестру. Обезболивающие уколы делал себе сам. Для врачей он был лишь старым брюзгой, которого их медицина давно списала со счетов. Для медсестер – неприятной обязанностью. Они все не любили его и даже не пытались этого скрыть.

Никто не любил его. Целая жизнь за плечами, в которой не было настоящей любви. Он не прожил жизнь, нет. Он преодолел ее как гонщик – один крутой вираж за другим, и все на сумасшедшей скорости, не глядя по сторонам, не оглядываясь назад, а пристально впиваясь глазами в далекую желанную точку – ленточку, там, у самого горизонта, на финише. Тогда он видел в ней весь смысл и высшую награду своей жизни. Теперь он был к ней близок как никогда. Финиш оказался смертью, и не было ни малейшего желания пересекать последнюю черту. Но инерция движения, разбега брала верх, и он неумолимо продолжал катиться вперед…

Семьдесят лет… А закроешь глаза – все еще выплывает картинка детства, будто вчерашнего.

Там жизнь застыла и не двигалась: жаркое марево лета в деревушке под Липецком, склянка кислого молока на дощатом, почерневшем от времени столе, над которой лениво кружит оса. Никакого движения, только сонный покой.

Вот этот-то покой и претил ему больше всего на свете. Может быть, он слишком стремительно рос, и вскоре деревня в десять домов показалась ему мала, как становились коротки прошлогодние штаны и рукава всего полгода ношенной рубахи. Он учился и лез в комсомол, как лиса в курятник. Брался за любую работу, выбивался в начальники. Правда, так никогда и не стал настоящим лидером, всеобщим любимцем. Его уже тогда не любили. Голосовали за избрание единогласно, но не приглашали ни на дни рождения, ни в гости.

Он преуспел по комсомольской линии, его стали продвигать все выше и выше. Районные уровни он проскочил на одном дыхании. Прошел и областные. Впереди ленточкой промежуточного финиша маячила Москва. Он грезил московской квартирой и следующим витком карьеры. Ему исполнилось тридцать, он был в расцвете сил и мог бы свернуть горы, знай, что за это назначена достойная награда.

По линии семейной жизни анкета его тоже была – хоть куда: отличный семьянин, двое детей, в связях, порочащих его, как говорится, не замечен. Жениться пришлось в двадцать семь, после того как при рассмотрении его кандидатуры на пост заместителя райисполкома кто-то строго заметил: если человек берется что-то строить и организовывать, то прежде всего должен организовать свой быт, а значит – построить семью.