О. Странник - Маски любви и смерти

• Название: Маски любви и смерти
• Автор: О. Странник
• Жанр: Современные любовные романы

Конец 80-ых, страна накануне больших перемен. Весёлая богемная компания студентов СПб Академии художеств, актёров и кинематографистов ищут свои пути в стремительно меняющейся жизни. Приключения, легенды, кладоискатели, цыгане, коллекционеры и их сложные отношения на фоне драматической истории любви с открытым финалом в мистическом городе Санкт-Петербурге.

---

– Скорей не по сути, а по внешности…

– Или по своему представлению о себе, да пошли уже, давай, меня соавтор дожидается, и ещё заказчик в мастерской ждёт, буду его бюст ваять, известный актёр…

– Так поздно? – удивился Хижа.

– Так после спектакля же…

Да, думалось мне на ходу под завывание ветра в очередном проходном дворе, маска – завораживающая, удивительная вещь, её надевают, когда хотят быть кем-то другим или дать лица тем, кого никогда не видели, но в чье существование верили – в богов и демонов; в мистериях и ритуалах, люди, надев маски, становились воплощением бога или Рока… Средневековый палач в маске перевоплощался из людской сущности в слепое орудие правосудия…

Упс!.. Нога моя скользнула в лужу и мгновенно промокла, брызги полетели в идущих следом Павла и Адика. Отряхнувшись, выудив меня из лужи и оставив под опекой Лены под зонтом и Нины в мужском обличье, они, продолжая на ходу свой спор скульптора с живописцем, завернули за угол. Ветер, вместе с пригоршней мокрого снега в лицо, донёс обрывки доводов Адика:

– Вот как раз особенность маски в том, что её создание непосредственно не связано со зрением, оно в бОльшей степени относится к тактильности. Маска возникает как результат ощупывания лица самим материалом, сохраняющим в себе след прикосновения… Прикосновения! – понимаешь ты это? – но этот след оказывается видимым, он непосредственно переводит тактильное в зримое!.. скульптор ощупывает материал, лепит, ваяет… Морис Мерло-Понти заметил, что тело человека находится в «видимом режиме», благодаря… – ветер унёс конец фразы…

Мы втроём следом за ними зашли за угол, их разговор вновь стал слышным:

– Ты не дави меня своим Мерлом – Понтием, Адик, в скульптуре всё слишком предметно, осязаемо, зримо… где же сфумато, дымка, таяние пластов воздуха, иллюзия пространства…

– Это у вас, живописцев, иллюзия, а у нас само пространство и есть, а сфумато… так у Родена помнишь «Вечную весну»? Сходи в Эрмитаж, ещё раз посмотри, как он обобщает форму, не до конца выбирая мрамор в углублениях, как очертания становятся тающими – мрамор слегка просвечивает, влюблённые дышат жизнью, чистотой и целомудрием…

– …Роден… да… но… – Павел, похоже, не сдавался… Ветер, эоловой арфой в скособоченной решётке, засвистел тоскливо и тревожно…

Внезапно мы вышли в обширный сад Академии, – вот где разгулялся настоящий наводненческий шторм, завихряя снег с дождём и стирая видимость. Вокруг колонны, казалось, вились снежно-водяные призраки, а на венчающей колонну лире ветер играл симфонию наводнения. В дальнем углу, около выхода на 4-ую линию, заштрихованная косо летящим мокрым снегом, плясала и металась на месте неопределённая фигура. Руки поднимались и опускались, хлопали то ли полы одежды, то ли крылья… Ветер бесился над широким пространством лысоватого сада… белёсые тучи неслись и свивались в странные силуэты, вот – как будто гигантский фантомный сфинкс, подобие приневского (или это его гранитная египетская душа?), несётся на юг, вытянув лапы, вот – закрутился спиралью… Что он видит с высоты? – идущую вспять тёмную невскую воду в оспе дождя и морщинах, квадрат здания Академии с круглым внутренним двором, нашу нелепую подвыпившую компанию, бредущую в голом саду… А поднявшись выше, он увидит тусклые огни города в лабиринтах улиц, в чешуе мокрого снега; ещё выше – и вот – финский залив, холодное Балтийское море тяжело ворочается в мрачных берегах… Нет, не долететь тоскующему духу Сфинкса в Египет, завертит его невский ветер и швырнёт обратно на гранитный спуск к воде…

У Лены вывернуло наизнанку зонтик, у Алёны зонт сплющило, вырвало из рук и куда-то унесло, она не стала его догонять и порывавшегося Цветкова остановила, просто затянула шарф и подняла воротник, как и все остальные, и наша небольшая толпа приблизилась к пляшущей фигуре.

Это был мужчина неопределённого возраста в древней порыжевшей плащ-палатке, полы которой взлетали и хлопали у него за спиной. Человек не плясал, а копал землю размеренно и остервенело, капюшон закрывал наклонённое лицо, на шее на каком-то шнурке болталась в такт взмахам лопаты костяная рука с предплечьем… Ну, то есть – кость локтевая и лучевая с костями запястья, пясти и фалангами пальцев… сколько раз мы это всё рисовали на занятиях анатомического рисунка… На том же шнурке, рядом с костяной рукой болталось… клок сена?.. да, связка травы…

Мужчина, казалось, нас не замечал и что-то бормотал, мы подошли поближе и услышали прерывающийся хриплый голос:

– Господь Бог впереди, ангел-хранитель позади… святые евангелисты по бокам, аз тебе, Отец Небесный, славу воздам! Защити меня, раба Божьего Михаила, своей силой от дьявольских козней… освободите клад от тяжкого заклятия… – потом что-то неразборчиво и опять различимо – …ветер-ветрович, ты задуй сильней, размети мне путь ты ко кладу сему, чтоб найти мне его, как свой дом среди ноченьки, чтобы я, Михаил, взял тот заветный клад, что положен для меня рукою, мне неведомой, грешником Лебедевым…

Тут голос его захрипел, пресёкся, и человек стал падать, выронил лопату и опустился на землю как-то боком, косо – на одно колено и локоть. Подозёров шагнул к нему, своей могучей ручищей приподнял, посадил на какой-то ящик и, достав из-за пазухи бутылку, дал хлебнуть. Капюшон откинулся, и мы увидели одного из наших натурщиков, того самого, что иногда падал с подиума во время позирования то ли в падучей, то ли спьяну.

Все столпились вокруг, его трясло, глаза косили, он заозирался на нас, как будто бы только сейчас всех увидел.

Хижа нагнулся к нему:

– Ты что это здесь, в такую погоду… ночью?..

Ну да, мы-то все в такую погоду, ночью просто в мастерскую Подозёрова идём по его приглашению, это резонно, это нормально, а этот – что?! Натурщик узнал Хижу:

– Так, Николай Андреич, сегодня до полуночи только, раз в год только… сегодня… вот, можно выкопать… на этом самом месте в блокаду, захоронение… – клад, ну, воронка от снаряда…

Подозёров дал ему ещё хлебнуть, а Хижа посмотрел на часы:

– Ну, так опоздал ты, Михаил, уже полночь миновала, полпервого уже! Вставай-вставай, пошли с нами, тебе отогреться надо, там всё расскажешь.

Они помогли ему встать, и все мы теперь уже кучной, но, похоже, поредевшей группой пошли за Подозёровым за здание бывшей Литейной к его мастерской и без особых приключений, если не считать порывов встречного ветра и снежных зарядов в лицо, благополучно прибыли и ввалились в светлое и тёплое помещение. Здесь, меж скульптур, подставок, полок, арматуры и горельефов – царили и правили бал тени. Как говорил Роден: «…тени, божественна игра теней на мраморах… тени неравнодушны… тени цепляются за скульптуры, одаряют их убранством… наделяют жизнью». Верно, это живописцы ловят, берут в плен тени, переносят их на полотно, теням – никуда не деться из картины, независимо от освещения. А ваятели?.. – тени их союзники – или враги?… и нет у них пакта о ненападении, тени играют, поглощают, выставляют, искажают изваяния. Кажется, в этом театре теней скульптуры оживают, кривляются, движутся… интересно, а что изваяния делают, когда нет людей в мастерской?

Древнеегипетский скульптор поведал иероглифами – «…я знаю тайну божественных слов, образов и теней, наведение обрядов; великий таинник, я вижу Ра и тени, им порождённые, движение человека, походку женщины, выражение ужаса застигнутого спящим… я превосходен в этом… в каждом ценном камне, от серебра и золота до слоновой кости и эбенового дерева, – и тени движут моим резцом…». Да, живописец – повелитель теней, скульптор – вассал…

Итак, мы – в мастерской Подозёрова; дикие тени дворов и подворотен остались снаружи в ноябрьской стуже, здесь же витают тени высокого искусства… Оказалось, сюда дошли не все, не было Панасюка, Лены, Андрея и Алёши-Мичмана – то ли заблудились они в проходных дворах, то ли вышли через очередную подворотню в параллельный мир – тогда мы этого не ведали… Но зато мы привели кладоискателя-натурщика, правда в маловменяемом состоянии, ему дали ещё хлебнуть спиртного и уложили в какой-то боковой подсобке как был, в плаще и шапке, чем-то прикрыли, и он, вроде, заснул…

Потом мы узнали, что Панасюк с Леной, маскарадные Кот с Луной, свернули в покосившуюся калитку, не доходя общежития, попали на 3-ю линию, перегороженную ремонтным раскопом и косым забором. Вдоль забора и очередным проходным двором вышли на Соловьёвский переулок, где в низких строениях и бывших каретных сараях всё ещё живёт 18-ый век. Они долго петляли по дворикам, думая, что находятся на задворках Академии, пока не вышли полуподвальным кирпичным ходом на 1-ую линию, прямо под дом дедушки Крылова – баснописца нашего знаменитого. А тут и автобус номер 7, похоже, последний, как раз и подошёл, – и они уехали по домам…