Ольга Рёснес - Меч Михаила

• Название: Меч Михаила
• Автор: Ольга Рёснес
• Жанр: Русское современное

Так странно и жутковато стать рядом с ними, чужими и незнакомыми, укорененными в каких-то своих не известных никому жизнях, волею случая, а может, самой судьбы, и вмиг забыв себя, свои «откуда» и «зачем», уставиться горящим взглядом в раскрытую настежь дверь церкви, откуда несется наружу неутомимый голос батюшки, и истово, словно перед каким-то большим испытанием, креститься, креститься… И ничего хорошего в мире давно уже не происходит, если не считать рождения и смерти, а люди почему-то надеются на что-то особенное, чего им никто и нигде не обещает, да и никакого подтверждения этим надеждам нет, но сами эти надежды так никуда и не уходят, словно приклеенные к каждой, какая ни есть, душе. Об этом Дмитрий думал не раз, и всё брала его какая-то злость: не властен ни ты, ни рядом с тобой стоящий распоряжаться жизнью единолично, будто бы эта жизнь и не твоя. Но тогда спрашивается, чья?

---

Герт Дюк и не думает сомневаться в том, что обнаруживает в себе: в своем собственном, светящем изнутри наружу солнце. И ничего с этим не может никто поделать: тут ты один все решаешь. Теперь не только твоя кровь, но нечто гораздо более значительное, перерастающее границу Круга Животных, говорит в пользу твоего родства с Ним: твоя свободная мысль. «Предоставьте им хоронить своих мертвецов, вы же идите за мной!» Так говорит твой попутчик.

Весь мир сегодня хоронит и убивает, и все хотят лишь одного: больше, еще больше того же самого. И если только ты один этого не хочешь?

Ты один.

Что толку в остальных, если им нравится быть глупыми. Ну, нравится. Но это ведь их, а не твоя судьба, им, а не тебе, за это потом отвечать. Перед Ним. Отойди в сторону, дай им дорогу, так они скорее упрутся в стену. Ты видишь это сегодня, а они – нет. Потому что они – слепое большинство. Холодно в этом мире, скучно.

Герт Дюк мог бы на этом и закончить свои с миром препирательства, уведомив Еву в досрочном получении наследства… ха-ха, будто бы его дочь уже не унаследовала от него самое главное, смелость. Но пока есть еще у кого-то тоска по нордической весне, надо с уходом повременить. Прорваться сквозь посюстороннюю неразбериху сошедшего с ума мира, крикнуть другому: «Я здесь!» Вот так, ночью, в тумане, только чутье и ведет тебя. Чутье, оно же знание того, что Христос теперь здесь: Он пришел на землю вторично. Тебе не скажут об этом ни в одной церкви, там только ладан и дым, и вся, какая есть сегодня наука, с ее претензиями на охват всеобщего, сочтет твою тоску о Христе бессмыслицей. Либо ты разделяешь научный к делу подход, либо ты неуч и тебе следует попросту заткнуться. Ты для науки – ничто, и вовсе не на твоей стороне наука ведет борьбу за будущее. Пожалуй, наука уведомит тебя о будущем твоем переселении на Марс: там, вот увидишь, станет теплее. Но ты покамест выясни: как там, на Марсе, с местным населением? Это ж ведь они науськивают отдыхающие после смерти души поскорее начать на земле следующую войну, и даже миротворец Будда, и тот еле сдерживает природный марсианский милитаризм, даже позволив себя ради мира на планете распять… Попробуй-ка рвани на Марсе атомную бомбу, для обогрева, и местные тут же снабдят тебя, поспешающего обратно на земле рождаться, инструкциями насчет войны всех против всех.

Война без объявлений и предупреждений: в мир выпускается на правах вседозволенности кошерно неразборчивый в жратве бастард порнографического пустословия и корпоративной культуры, оперативно назначающий ложь критерием правды. Пока вы тут зреете и чего-то такого важного ждете, мы перелопатим у вас под ногами почву, смешаем с дерьмом, взрастим такие вот сочные информационные бананы: жрите, завидуйте друг другу! Готовьтесь к тотальной войне и помните: участвовать в этой войне каждому из вас необходимо. Всех дезертиров – к ответу уже сегодня: пусть кормят собою всемирный банк, перебиваясь на одну бюджетную зарплату.

Герт Дюк охотно посетил бы такую церковь, где поп тянет на пресуществление, на подъем к духу. Но нет сегодня этого нигде… нет, собственно, христианства. А то, что называет себя им, на деле является отъявленным мошенническим материализмом. Поэтому не надо так уж сердиться на Торгейра Фосса, называющего христианство чумой: чума, называющая себя христианством, и есть чума. Неплохо было бы вообще изъять из употребления это приятное в общем-то слово, христианство, заметив его, скажем, на более соответствующие сути дела понятия: гуманизм, культурализм, иллюминативизм, иллюзионизм… Много на свете сект и церквей, и за всеми за ними стоит один фокусник-кукловод: иезуито-каббалистический Иллюминат. Тут много работы для Одина: гнать их всех в шею.

А было бы, в самом деле, хорошо снова сойтись с Одноглазым. Сколько времени-то прошло… уже больше тысячи лет! Упустили викинги Одина, прозевали, уступили последнее свое ясновидение незванно явившимся ирландским монахам… Разве наверстаешь теперь упущенное просто так? Одним только чтением Старшей Эдды. Тут нужен иной напор, иная воля. Воля к выходу из себя, из своего посюстороннего, гиблого, самолюбивого и эгоистичного я, навстречу своему космическому Я, что может означать лишь одно: ты становишься христианином, теперь уже в истинном смысле. Ты получаешь способность вернуть себе Одина: ты читаешь в природе его незримые глазом письмена. И это всё, что Один от тебя хочет: уметь понимать его язык.

Но только не в этой, проживаемой тобой сегодня жизни, но после ее завершения, уже по ту сторону, ты сможешь применить то, что от Одина узнал: ты вносишь эту мудрость, этот драгоценный мёд поэзии, в духовный мир, ты делаешь это для всех. Ведь на это способна только нордическая душа, да и то не любая, а ищущая. И если истребить норвежца удушающим счастьем благоденствия, противогриппозной вакциной, ранней узи-диагностикой, гомосексуальным психозом, порно-медийным успехом и денно-нощным насилием мультикультурализма, мир не получит необходимой ему порции духа. Мир без арийцев, это всего лишь кладбище. И если сегодня не успеть сохраниться, завтра может быть уже поздно…

– И твой отец думает, что Бог позволит миру вот так пропасть? – с негодованием шепчет в полумраке купе Ваня, – Даже не вступится? Не защитит?

– Бог и так уже все это в Себе имеет, все, что люди могли бы достичь, поэтому Он ничего и не теряет. Он дал нам такую возможность: расти вверх, дал сверх того свободу выбора, каждому в отдельности, и каждый решает сам, вверх ему или вниз…

– Все уже внизу, уже на дне, – безнадежно заключает Ваня, – и самый главный, единственный вопрос всегда остается без ответа: как быть с тем, что не от мира сего?

Этот вопрос может поставить лишь каждый самому себе: как мне быть с собою? Как вместить в короткие жизненные сроки еще и свою наджизненную, свою вечную, не подверженную смерти и рождению часть? И никто ничего тут не посоветует, оставаясь застрявшим в мути сего мира. Ответ есть лишь в тебе самом: Я есть дух.

Это что-то несуразное, всем нам чуждое, да, враждебное. Это оскорбляет нас, дразнит, вводит в заблуждение, и мы не такие уж простаки, чтобы тут же не высмеять все это как глупость. Мы, нормальные люди.

– В конце концов это не имеет никакого значения, – наконец отзывается Ева, – раса, религия и прочее, перед величием того космического факта, с которым сегодняшняя наука вовсе не намерена считаться: Христос здесь, на земле. «Я с вами до скончания мира». Он здесь, но пока лишь единицы его видят. И не принцип наследственности и крови, уже давший истории свой плод, но принцип Я, принцип индивидуального восхождения к духу, вот на чем стоит будущее каждого из нас… если оно только будет. Вопрос лишь в том, как много людей устремятся в это будущее…

– А если только ты одна? – настороженно интересуется Ваня, – Одна во всем мире?

Ева пожимает под одеялом хрупкими плечами:

– Значит, одна.

Такая, она пугает Ваню и отталкивает. Она смотрит в какую-то свою безысходную зиму, примеряется к ней уже сегодня, хотя с чего бы это теперь-то, в двадцать шесть лет, вот так мерзнуть… Ваня находит под одеялом ее руку, потихоньку жмет, получая в ответ едва заметное движение озябших пальцев: я тут, с тобой… и между нами пока ничего еще не было… да как это, ничего?.. все уже между нами решено! И так это непостижимо и чудесно, будто тебя несет ввысь из этого, сонно дышащего вчерашней едой и потом вагона, но куда это, ввысь? Выйти в морозный тамбур и слушать, как воет тепловозный гудок, вырвавшийся из горла кромешной тьмы и тут же подхваченный встречным шквальным ветром… и ветер то несется впереди тепловоза, то вдруг уступает ему, свернув к темному, по обе стороны рельсов, лесу, то снова нагонит, наслаивая оторвавшийся было вой на пронзительность свиста, и множество сплетенных в погоне друг за другом голосов несется следом за поездом, и нет между ними никакой розни, и всякий диссонанс тут же оборачивается гармонией, раскрывающейся просторными септимами навстречу врывающемуся в них духу… духу самого этого движения… Это и есть, может, та музыка, с которой никому пока не совладать, пока ум еще цепляется за мертвые схемы рассудка, пока звук не стал еще приглашением вон и прочь, пока…

Они стоят в холодном тамбуре, каждый сам по себе, со своим и только своим разгоном судьбы, и мягко так, заботливо, нежно овевает их откуда-то взявшееся, будто высеченное из самой середины сердца, тепло: ты здесь, во мне… И не надо никуда уходить, так и стоять тут, едва касаясь друг друга плечами, и только слушать, слушать…