Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество

• Название: Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество
• Автор: Игорь Кокарев
• Жанр: Русское современное

Эта книга писалась долго. Почти всю жизнь. А жизнь началась со времен хрущевской оттепели, активная, нестандартная. Такой же оказалась она и в застойные годы загнивания «зрелого социализма», когда, казалось, и пальцем шевельнуть было нельзя. Оказывается, можно было. А в 90-е все и началось. По-настоящему. И не в бизнесе и политике, а в недрах гражданского общества. История, полная драматизма, не о «лихих», а прекрасных, великих 90-х. Читайте: здесь говорят правду!

---

После лекции, в знак доверия, меня водили по территории и тоже рассказывали. О том, что привезенное из – за границы оборудование сначала провалялось 5лет под снегом – не были готовы фундаменты цехов. Потом без французов долго устанавливали, пускали, ломали, чинили, снова пускали завод.

– Почему без французов?

– А потому что дорого!

Решили сами разобраться. Послали во Францию делегацию. Вторую, третью. 5 лет у французов осваивали технологию. А срок годности оборудования, то есть его ресурс, составляет по документам 8 лет, так как никакой материал не выдерживает больше в такой агрессивной среде. Так что пока учились, ресурса осталось на три года. Подумаешь! Завод работает уже вдвое дольше. И ничего.

– На предельном напряжении?

– Да, на предельном. А что? Прорвет трубу, отремонтируем и дальше. Для этого построили рядом ремонтный завод. Он работает без остановки. И завод работает. Дает 60% плана, но работает. Ведь продукция расписана Госпланом по всем предприятиям страны. Станет завод, станут типографии. Они и так уже недополучают, убытки на сотни миллионов рублей. Словом, выжимаем из предприятия все до капли, так было во время войны. Потерь не считаем.

Дурдом как норма жизни. Главное, люди рассказывают об этом даже как – то весело, показывают, охотно объясняют, лишь удовлетворенно следя за моей реакцией недоумения и возмущения. Они и сами не могут ответить на мой вопрос: почему безропотно сносят этот ужас и живут и работают в отравленном городе – среди кислотных луж, в клубах ядовитого пара, в темных цехах, где из старого оборудования выжато все. Остались только ржавые трубы и насосы со свищами, из которых буквально хлещет то серная кислота, то хлорка – в зависимости от этажа и цеха.

Где техника безопасности? Почему молчат профсоюз, комсомол и партком? Кто защищает права человека в этом страшном городе? В ответ пожимают плечами: какие права, никто ж не держит. Хочешь, уезжай. Никто ж не уезжает. Зарплата, надбавки, жилье. А куда ехать? Да и на какие шиши? Вот она, цена нашей жизни…

Декабрь 1972 года. Еще командировка ЦК КПСС в Западную Сибирь, в Колпашино. Едем c новым руководителем нашего Кабинета социологии Валентиной Гавриловной Байковой изучать эффективность системы политпросвещения на местах. Вот страничка, осталась от той поездки: «Едим пельмени из медвежатины, блины с красной икрой и свежемороженую струганину из стерляди – здесь она называется «чушью», смакуем муксуна и нельму. Так тут встречают дорогих гостей из ЦК КПСС.

На «козле», крытом брезентом, мчимся разогретые нефильтрованным пивом сотню километров по снежному насту к глухому озеру дивной красоты. Нас уже ждут. Спорые мужики на морозе в 25 градусов нам варят прямо на снегу уху из сиговых, и вторичную – из осетра длиной в полтора метра. Это пока гости балуют себя подледным ловом. В горячей ухе желтый рыбий жир в полпальца. Куски осетрины такой же жирной и сочной провожаем водкой из граненых стаканов. Еда идет споро, под шутки. Отвалившись от стола, бреду по глубокому снегу, опускаюсь под пышной елкой, и проваливаюсь в сон, защищенный от мороза толстой летной курткой и унтами. Обратно мчимся на том же «козле» под матерные частушки, которые распевает с лукавой оглядкой на Валентину Гавриловну крепкий сорокалетний секретарь райкома, бывший летчик. Веселимся, воскресенье все – таки.

Между частушками говорю ему:

– Какие вы счастливые! Столько рыбы, икры! Какой богатый край!

И тут же в растерянности умолкаю. Оказывается, рыбная ловля здесь запрещена, как и охота. Угощение устроили специально для нас. Вспоминаю одесские инспекционные поездки по рыбацким артелям. Вот мерзость! У горожан этого сибирского городка, что сто лет стоит на Оби, нет своей рыбы. Ни в одном магазине. Здесь, где люди испокон веков кормились осетриной, едят привозную, из магазина, какую – то простипому и нототению. Мяса тоже ни грамма, сам заходил в магазины – пустые полки. И колбасы нет, тоже сам видел.

– Мясокомбината нет? – спрашиваю.

– Мясокомбинат есть. – Отвечает веселый секретарь. – Он может выпускать 44 вида продукции. Выпускает всего три.

– Почему?!

– Потому что своих фондов у города нет. Москва диктует. В морозильных камерах сейчас более 500 тонн мяса. Но это неприкосновенный запас, госрезерв. Как из Москвы скажут, так с ним и поступят.

– Все, что вы едите сейчас, – скажет вечером, улыбаясь, Виктор Ильич Зоркольцев, – жители Колпашина не видят. – И не забывает запереть дверь банкетного зала ресторана, в котором мы ужинаем.

Не пойму его интонацию. Сказано то ли с гордостью, то ли угодливо. Но уж никак не с упреком, это точно. В нашем банкетном кабинете особая сервировка, свой ход на кухню, свои официанты. В спецгостинице он проверит, плотно ли закрыты портьеры номера, где мы под водку лакомимся «чушью», местной строганиной.

И тогда произошел тот неприятный мой спор с Виктором Ильичем Зоркальцевым. Удивившись тому, что проблемы, с которыми с нами делился секретарь, никогда не выплескиваются на страницы газет, не обсуждается на партактивах, я спросил, почему власть держит население города вдали от действительных городских проблем.

– Скажем, Горком озабочен тем, что берег, на котором строится новый район города, затопляется рекой, что местный завод лесозаготовок производит мебель, которую невозможно вывести, так как в летнее время все вокруг превращается в болото, что местные жители не имеют доступа к реке и т. п. Ведь Колпашево не военный городок, не запретная зона, обыкновенная русская провинция. Что ж тут секретного?

Смотрю, а жизнерадостный Виктор Ильич как – то смешался, заговорил о другом, а сам наклонился к Валентине Гавриловне, главе нашей небольшой делегации. Краем уха услышал вопрос:

– А что, ребята не наши? Не с партийной работы?

– Социологи, – пояснила бывший секретарь Горкома Красноярска, немедленно отмежёвываясь от меня и моих вопросов.

И Зоркальцев сразу осмелел, поясняя:

– Да разве можно об этом в газету? Как же вы, молодой человек, элементарных вещей не знаете? Это же утечка информации, вы знаете, что за это бывает?

Какая утечка? Куда утечка? Почему людям нельзя знать, что такое госрезерв и почему город не имеет 44 сорта мяса, если есть свой мясокомбинат? И вообще, почему не обсуждать все городские проблемы открыто, через местную прессу, например? Но вопросов больше в тот вечер не задавал. Только вспомнил еще одну поездку, в Томск, где в Обкоме партии снова наткнулся на ту же неоправданную, необъяснимую секретность.

Мне показывали местное постановление горкома о работе областной газеты. Нормальное постановление, ничего особенного. Но с грифом «совершенно секретно». Я спросил тогда Валентину Гавриловну, чего же там такого, чтобы от людей прятать.

– Да, это пустая проформа, – отмахнулась она, уходя от разговора. – Для скорейшего прохождения документов.»

Как же хотелось бросить всю эту мутотень, взять и подать заявление и уехать в какую-нибудь глушь и попробовать самому устроить жизнь по-человечески. Провести, так сказать, там свой эксперимент по разумному жизнеустройству и производству чего-то полезного людям. Желательно, конечно, по решению Политбюро, чтобы не мешали. Нормальный социализм в одном отдельно взятом месте.

Юрка Пищик искренне удивлялся:

– Тебе что, твоего Каратау не хватило? Сказал же тебе Маркс: «Быть чувственным значит быть страдающим..» Ну, и страдай себе в тряпочку. Молча.

Юра уже остепененный научный атеист. Папа – генерал КГБ, курирует АПН, Агенство печати «Новости». Добродушный такой чекист: невысокий, кругленький, как ни придешь к ним в гости, отец всегда на кухне, в фартуке. Что-то месит, шинкует, весь в муке. Сын, сработанный более грубо, с тяжелым подбородком и закладывающим уши металлическим голосом – веселый циник. Работает над сборником высказываний Маркса и Энгельса о религии. Набрал цитат на все случаи жизни. А что сам думает, никогда не узнаешь. Но добрый парень, товарищ. А жена у него… Тесть мой любит с ним пообщаться, особенно когда он заходит к нам с ней, со своей дородной, притягательно женственной Риммой.

Юра Пищик, Юра Любашевский и я – неразлучная троица в те пустые, тягучие годы. Мы редко говорили серьезно, в основном прикалывались по любому поводу – от девиц, привлекающих наше беспечное внимание, до абсурда собственной трудовой деятельности в области партийной пропаганды. Любашевский, один среди нас неженатый, обретался в районе Аэропорта в уютной двухкомнатной квартире, ключ от которой всегда лежал при входе под ковриком. Юра любил собирать нас на бардовские песни в компании молодежи из театра на Таганке и юных манекенщиц из дома мод при ГУМе. В остальное время, которого было много, каждый придумывал себе занятие сам.