Федериго Тоцци - Закрыв глаза

• Название: Закрыв глаза
• Автор: Федериго Тоцци
• Жанр: Современные любовные романы

Федериго Тоцци (1883–1920) – признанная гордость итальянской литературы, классик первой величины и объект скрупулезного изучения. Он с полным основанием считается одним из лучших итальянских романистов начала XX в. Психологичность и экспрессионистичность его прозы при намеренной бесстрастности повествования сделали Тоцци неподражаемым мастером стиля. Ранняя смерть писателя не позволила ему узнать прижизненную славу, тем ярче она разгорелась после его смерти. Роман «Закрыв глаза» (1919) – единственный роман, изданный при жизни писателя – отличается автобиографичностью.

---

Анна, покорная и фанатично ему преданная, после многих лет брака заметила, наконец, что муж ей изменяет, и не раз ей чудилось, что ее схватили за сердце и обеими руками тянут вниз. Она чувствовала, что постарела и подурнела до срока. От таких мыслей слезы наворачивались на глаза, но она никому их не поверяла. И хотя была ко всем очень добра, друзей старалась не заводить. Она чувствовала, как душит ее эта исступленная доброта, и нюхала ароматический уксус, а по губам тем временем катились слезы.

С ее округлым располневшим лицом как-то не вязались внезапные вспышки ярости, выдававшие натуру нервическую, но, впрочем, безвредную: так может огрызаться терзаемое животное. Смешно ведь, в самом деле, смотреть, как трепыхается зарезанная курица или кролик шипит и показывает когти!

Оба они хотели наследника, и рядом с Доменико умершие дети казались уже и ей самой какими-то абстрактными попытками, и раз они не удались, значит, так было лучше. Значит судьба такая. Поэтому Пьетро она любила суеверной любовью. И хотя по природе была неспособна на проявления нежности, ни на шаг его от себя не отпускала. Он засыпал у нее на плече, и она ни за что не решилась бы велеть Ребекке, ставшей теперь из кормилицы служанкой и ведавшей винным погребом, отнести его в постель.

Но Доменико, весь в делах, разгоряченный, кричал из кухни, не отрываясь от работы:

– Все таскаешь эту ношу?

И тогда, чтобы он не пришел поднимать Пьетро своими неотесанными руками, она сама будила его и отправляла в постель. А на следующий вечер шептала ему, сердясь, что приходится подчиняться:

– Ты мне мешаешь, не подходи.

Но Пьетро не слушался, втискивался между ней и подлокотником кресла и хватал ее за руку. Глаза у него слипались. Тогда Анна высвобождала руку: предстояло еще раздать прислуге остатки еды, да и посетители без конца входили и выходили, и надо было здороваться с ними и прощаться. Трактир гудел до позднего вечера. Ее тоже захватывал рабочий ритм, но ближе к полуночи все, утомившись, хотели лишь поскорее лечь спать. Если за столом еще кто-нибудь сидел, то начинали гасить лампы в остальных комнатах – одну за другой. Официанты снимали рабочие куртки. Повара переодевались. В эти минуты ожидания и передышки Анна садилась чинить белье или вышить что-нибудь самое простое – из экономии, да и просто потому, что ничего сложнее вышивать не умела. В девушках она работала официанткой и так и не успела ничему научиться. Писать, правда, могла – и так наловчилась, что никогда не ошибалась в сумме счета.

Она следила, чтобы все соблюдалось в порядке: тарелки и сковородки на старом мучном ларе, хлеб и бутыли с вином в кладовой. Умела вести дела с поставщиками. Лимоны отбирала сама, но под присмотром Доменико – с придирчивостью, которая нравилась ей самой и вселяла в нее гордость. Если же продавец ухитрялся всучить ей лимон с бочком или толстокорый, Доменико совал этот лимон ему в нос и заставлял поменять.

Ложиться Анна старалась по возможности на часок-другой раньше мужа. Как-то вечером Доменико стащил со стула пьяного, не желавшего уходить машиниста и поволок на улицу. Тот раскрыл нож и бросился на него. Доменико успел увернуться, и тут вмешались официанты. Анна, которая стояла там же, с головой, закутанной, как всегда, в шерстяной платок, так перепугалась, что с тех пор ее судороги усилились и стали чаще. Для поправки здоровья врач велел ей как можно больше бывать в Поджо-а-Мели – недавно купленном имении. По субботам она возвращалась в Сиену, поскольку день был базарный, и трактир никак нельзя было оставить. С ней ездили Пьетро и Ребекка. Доменико ночевал в городе, но каждый вечер закладывал двухместную коляску и отвозил жене провизию на следующий день, зажав корзину между ног, чтоб не упала.

Поджо-а-Мели стояло за воротами Порта Камоллия на малоезжей дороге, которая начиналась у Палаццо-дей-Диаволи и заканчивалась за монастырем в Поджо-аль-Венто. Там был старенький одноэтажный домик, выкрашенный красной краской, к нему примыкали винный погреб и хлев, над которым были надстроены помещения для батраков. По мнению Доменико красный цвет был очень красив. Анна же соглашалась с одной своей знакомой, что сюда куда лучше пошла бы небесная лазурь или желто-канареечный.

Сразу на входе было гумно. С одной стороны – колодец и дуги шпалер, под которые Доменико в теплое время года выставлял дюжину кадок с лимонами: единственное, что здесь держали для красоты, взамен сада. И хотя польза от них была невелика, Доменико берег их, как зеницу ока. Зачастую, под настроение, он даже Пьетро не разрешал к ним прикасаться.

Имение, отделенное от дороги изгородью из кустов боярышника, занимало несколько гектаров. Лишь крошечный клочок земли был ровный и ухоженный, за ним начинался склон и скатывался к подножию соседнего холма, подпиравшего стену с воротами Порта Камоллия.

По краям участка росли большие черные дубы с россыпью желудей на самых верхушках. Внизу, у воды – ивняк и огороды. С гумна видно было Сиену.

По воскресеньям в конце месяца батраки сразу из церкви шли в трактир, где каждый, получая с Рози плату, ставил корявый крест на гербовой марке. Тогда же хозяин объяснял, что надо сделать, и обсуждал сделанное. Доволен он никогда не бывал и неизменно грозился их прогнать. Но в конце, повторив погромче распоряжения на завтра, отпускал их домой. А сам, поскольку посетители начинали уже подтягиваться, не мешкая, закатывал рукава рубашки и шел на кухню: обычно одновременно с расчетом он готовил завтрак.

Имение, хоть и маленькое, с неказистыми строениями, было прекрасно и притягательно какой-то особой прелестью. В нем хотелось жить. За оградой гумна выстроились в ряд пять кипарисов, а за ними – гуща олив и фруктовый сад. Окинув его взглядом раза два-три, гость непременно замечал: «Будь оно больше, не так бы радовало глаз!» На ровном участке земля была темная, красноватая, остальное – почти желтый сухой и плотный туф. Весной все, что не было вспахано плугом или лопатами, наливалось сотней оттенков зелени. И далеко не сразу удавалось осени приглушить этот цвет.

По дороге обычно проходили, всяк в свое время: с утра – несколько капуцинов, крестьяне с повозками – постоянно, а по четвергам ближе к полудню шли нищие за монастырским супом. Осенью приезжали целые семьи дачников, а в соседний пансион – иностранцы: эти гуляли по вечерам. По воскресеньям, если день был хороший, шли компании, принявшие на грудь в пригородном трактире или кабаке, и горланили песни.

Дорога почти на всем протяжении ровная и узкая, с двух сторон ее обступили виллы и разные поместья. А еще – дубы и буки, каштаны, деревянные ворота, стриженые изгороди. Видны с нее и другие виллы, гораздо красивее, что уходят вдаль к церкви Марчано, и груда холмов с той стороны, где начинаются болота, и гора Монте-Амиата.

Попав в руки толкового хозяина, имение начинает преображаться: сперва это видно лишь знатокам, зато потом бросается в глаза любому. И Рози преобразил Поджо-а-Мели. Он осаживал коня, когда ветер гонял по дороге лепестки молодых персиков и миндаля, высаженных по его приказу. Кляня все вокруг, поднимал глаза на кроны, оставшиеся без единого цветка, и вытягивал кнутом Топпу, который с лаем выскакивал навстречу, прыгая от радости. Целыми часами он вышагивал вдоль шпалер, проверяя, не подкралась ли к лозам болезнь. За ним шел кто-нибудь из батраков, на ходу оправдываясь, что они тут не при чем. Если Рози казалось, что лоза плохо подвязана или шатается кол, он велел принести ивовых прутьев и заставлял прямо при нем все переделать.

Подрезка олив вызывала бесконечные споры. Рози сам ставил лестницу там, где считал нужным, но был слишком грузен, чтобы на нее забраться. И говорил снизу, какие ветки надо убрать.

Или учил, как держать лопату, чтобы всадить ее поглубже.

Когда приходила пора разливать вино по бочкам, он лично чистил и ополаскивал каждый бочонок. И ни на шаг не отходил от крана винного чана.

Поскольку Анна привязалась к Ребекке, на которой соблазнивший ее парень, хоть и сделал ей ребенка, жениться не пожелал, и Доменико она тоже нравилась, на работу в Поджо-а-Мели взяли, среди прочих, ее стариков-родителей: Джакко и Мазу. Они были бедны, остальные их дочери повыходили замуж. Поэтому через несколько лет они обратились к хозяину с просьбой: не возьмет ли он к себе их внучку Гизолу, дочь одной из сестер Ребекки, жившей в Радде.

У Джакко с Мазой в дело шло все, даже ржавый ломаный гвоздь. Зеленые бумазейные штаны Джакко были все в заплатах, так что от первоначальной ткани остались лишь несколько полосок там и тут. А Маза носила платок, который купила еще в молодости.

С обедом она вечно запаздывала, так что Джакко терял терпение – и бранился, провожая взглядом каждый ее шаг, так что она совсем сбивалась и возилась в итоге еще дольше. Это надо было видеть! Из жестянки с маслом на сковородку наливалась струйка – тонкая, как кончик иголки. Подождав, пока упадут последние капли, она, прежде чем поставить жестянку в буфет, несколько раз проводила по краю языком. Масло на сковородке шипело, она бросала туда чеснок и нарезанный лук. Когда чеснок желтел и румянился, она вываливала поджарку в кастрюлю с соленой водой, ставила ее опять на огонь, и пока все закипало, нарезала хлеб, уперев его в грудь и налегая на нож двумя руками. Топпа, сторожевой пес, на лету хватал падавшие крошки. Маза в отчаянии отпихивала его ногой – эти крошки могли бы пойти курам!