Джин Пендзивол - Дочери смотрителя маяка

• Название: Дочери смотрителя маяка
• Автор: Джин Пендзивол
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-617-12-4079-7

Элизабет, потерявшая зрение, не утратила силы духа. Она больше не может читать и любоваться прекрасными пейзажами, поэтому заполняет мысли, всю свою душу музыкой и трогательными воспоминаниями о семье, особенно о любимой сестре-двойняшке Эмили. Один случай заставил прошлое ворваться в настоящее: нашлись старые дневники отца, которые он вел, когда управлял маяком. Морган, девушка-подросток, читает для Элизабет. Вместе они погружаются в мир, далекий от сегодняшнего, переносятся на остров, где много лет назад смотритель маяка воспитывал чудесных детей… Неожиданно Морган и Элизабет открывают давнюю семейную тайну, которая навсегда изменит их жизнь…

---

Это одна из причин, почему я решила, что пора вернуться к родным берегам озера Верхнее. Это место, несмотря на боль, несмотря на воспоминания, которые оно хранит, ближе всего к дому, к острову Порфири и маяку. Эмили хотела бы, чтобы я вернулась сюда.

Делаю еще глоток чая. Уже остыл. Лучи послеобеденного солнца струятся в окно, согревая меня больше, чем напиток. Я осторожно держу чашку на коленях и поворачиваюсь лицом к лучам, чтобы они меня обняли.

Слышу голос Марти снаружи. Я знаю, что он – сердце этого места. И, подумать только, он разбирается в искусстве почти так же хорошо, как я. Прежде чем зрение у меня упало, он приносил мне книги с репродукциями картин, и, пока мы пили чай, он перелистывал страницы, и мы комментировали или критиковали, в зависимости от того, чьей кисти были картины. Он был отличным слушателем, когда я рассказывала о своих путешествиях и о том, что интересного узнала в течение своей жизни, посещая художественные галереи и изучая наследие мастеров. Женщина на этой картине – она была любовницей художника, говорила я, когда мы смотрели на работу Ренуара. Эту картину украли у евреев во время Холокоста и, спустя десятилетия, обнаружили на чердаке в Италии. Ее купил какой-то американец, утверждавший, что до войны она принадлежала его прадеду из Голландии. Больше всего нам с Марти нравились импрессионисты. Этот художник нанял троих человек ухаживать за его садами, огромными роскошными садами, Марти, с прудами, множеством тропинок и всевозможных цветов. Посмотри, какие здесь цвета! Это было одно из любимых мест, в которых мы бывали. Мы стояли на мосту, трогая кончиками пальцев глицинию. Но там было слишком много людей, поэтому мы ушли.

Я должна была догадаться, что он узнает ее работу: простые линии, динамика, цвета. В его глазах появился вопрос, ответ на который он прочел в моих. Он единственный человек здесь, с которым я делилась историями из моего прошлого. Он мало говорит, но умеет слушать. Этого достаточно.

Марти понял, что мое зрение начало падать. Он ничего не сказал. Делал вид, что не замечает неуклюжести моих движений и неуверенности шагов. Он просто начал приносить с собой не книги, а кассеты. Записи Шопена, Моцарта, Бетховена. И мы слушали их за чаем, позволяя музыке создавать картины, которые я больше не могла видеть.

Думаю, он понимает. Я думаю, он знает, как я скорблю об Эмили, если это можно назвать скорбью. Я была и Элизабет, и Эмили, я была обеими двойняшками, дочерьми смотрителя маяка. Тяжело стать кем-то еще. Тяжело быть просто Элизабет.

Я чувствую, как проходящее облако закрывает солнечный свет, и остатки моего замутненного зрения позволяют мне уловить это угасание. Занавески шуршат от ветра, и я начинаю замерзать, когда его холодные пальцы пробираются сквозь переплетения нитей пледа. Осень для меня – время волшебства, когда мир окрашен цветами мастеров. А ведь многие страшатся этого сезона при всем его великолепии и романтике, воспринимая его как предвестие конца, зимней смерти. Но я осенью чувствую себя живой. Осень – это одновременно и начало и конец.

Я неохотно отворачиваюсь от исчезающих солнечных лучей и аккуратно ставлю полупустую чашку на поднос. Свернув плед, кладу его на подлокотник кресла. Пора. С выработанной осторожностью я встаю и иду через всю комнату к двери, на мгновение задерживаюсь на пороге. Я держу одну руку на дверной раме, решаясь. Это ежедневный ритуал, который помогает мне почувствовать себя цельной, хотя и ненадолго. Я выхожу в коридор и направляюсь в другое крыло здания.

Волку придется подождать.

4. Морган

– Значит, ты все это сама нарисовала?

Когда Марти задает вопрос, кажется, что на самом деле он не спрашивает. Это риторический вопрос.

Мы набираем теплую воду в ведро у раковины в его кабинете. Марти уже сложил в другое ведро необходимые инструменты и кисти.

– Да, конечно, – отвечаю я.

Я должна делать то, о чем он попросит, но не обязана рассказывать ему больше, чем сказала копам. Знаю, он не верит, что в ту ночь я была здесь одна.

– Использовала баллончики с краской?

– Угу.

Мы несем ведра с водой и инструментами в сад. Это место весьма неплохое как для тюрьмы для пожилых людей. Много растений и дорожек, большая терраса с деревянным навесом, парой столиков и стульями. Большинство цветов выглядят так, будто они уже отцвели и их подрезали. Впрочем, среди них виднеются несколько ярких, пурпурных цветков. Они похожи на ромашки, но не совсем. В задней части сад отделен забором от велосипедной дорожки, пролегающей вдоль реки.

На Марти красная клетчатая фланелевая куртка, а я в его голубом комбинезоне. Мы обходим забор и оказываемся с его наружной стороны. Марти ставит ведро на траву, выпрямляется и смотрит на забор, скрестив руки.

– Просто так не отмоется, – говорит он.

– Да неужели? – бормочу я, достаточно громко, чтобы он мог слышать.

Марти все еще стоит, глядя на забор.

– Какой краской ты пользовалась?

Это он серьезно?

– АЭРОЗОЛЬНОЙ краской.

– Не лучшего качества.

Теперь я это знаю. Это была дешевка, которая текла и не покрывала поверхность так, как мне хотелось. Я сажусь за стол для пикника, не отвечая на его реплику. У меня есть куча времени для его вопросов.

– Не закончила?

– Что?

– Ну… ты это не закончила?

Я смотрю на свою работу. Марти прав, она не совсем завершена.

– Не-а. Кто-то, должно быть, вызвал копов, так что мы… я убежала.

Это было первый раз, когда я взялась за такой большой рисунок. Я хотела доказать им, что достаточно хороша, чтобы стать частью их команды, и это был единственный способ. Я делала это сама, но Деррик должен был приглядывать за мной, следить за тем, чтобы меня не поймали.

Я познакомилась с ними на вечеринке, на которую меня взял Деррик. Мы сидели за кухонным столом, я рисовала на пустой коробке из-под пиццы, и один из них наблюдал за мной. Я так много раз рисовала одно и то же, снова, и снова, и снова, поэтому рисунок просто перетекал на бумагу, и я практически не задумывалась над тем, что делаю. Не знаю, почему этот, именно этот рисунок, но он всегда был одним из моих любимых, и мне нравилось с ним играть, менять его, делать своим, при этом оставляя таким же. Заметив, что он смотрит на набросок, я закрыла его рукой и попыталась отодвинуть коробку в сторону. Но он меня остановил. Он взял коробку и начал внимательно рассматривать картинку на ней. Сказал, что это хорошо, действительно хорошо, и спросил, не думала ли я когда-либо изобразить это в большом размере, увидеть на стене. Я не совсем понимала, о чем он говорит. Позже Деррик рассказал мне, что он из компании художников граффити. Он показал мне несколько их работ в городе, и они были просто потрясающими.

Мы снова встретились с ними через пару недель, и, после того как мы все выпили по несколько банок пива, они пригласили Деррика и меня сходить с ними в железнодорожное депо. Мне хочется думать, что из-за того, что им понравился мой рисунок, но я знаю, что они никогда бы меня не пригласили, если бы не Деррик. Впрочем, мне было пофиг; я просто была рада, что меня взяли. Я осматривалась, пробираясь с ними вдоль поезда возле заброшенных элеваторов, мое сердце колотилось, ладони вспотели. Господи, это было так волнительно! Излить свою душу на стену или вагон и иметь возможность, отойдя на несколько шагов, увидеть свои страхи и надежды, мечты и недостатки. Иметь возможность ходить по городу, как и другие люди, и видеть доказательство того, что ты тут был, что ты жив. Я хотела быть частью этого. Украла пару баллончиков краски в «Канадиен Тайр»[6], начала работать над своим собственным тегом, думать о моем рисунке, делая небольшие наброски то тут, то там. От этого я прям почувствовала себя чертовым Бэнкси[7].

Марти смотрел на забор так, будто находился в какой-то художественной галерее. Я ждала.

– Да уж, – это все, что он произнес.

Не считая того места, где я рисовала, краска уже начала шелушиться. Теперь я понимаю, что глупо было выбирать это место для граффити. Марти подходит к забору, поддевает клочок краски ногтем, и он падает на землю. Выглядит забор так, будто ему нужна была покраска задолго до того, как я оказалась здесь со своими баллончиками.

– Придется сначала его отчистить. – Он протягивает мне скребок. – С обеих сторон. Потом помой его с металлической щеткой.

Он разворачивается и направляется обратно ко входу, насвистывая.

* * *

Деррик купил мне iPod и наушники. Он всегда мне что-то покупает. Ну, может, и не всегда. Но время от времени он просто появляется будто из ниоткуда и небрежно говорит: «Эй, у меня есть кое-что для тебя». И все отлично. У нас все отлично. А иногда я несколько дней кряду ничего о нем не слышу и размышляю о том, что такого я сделала. Меня не волнуют вещи. Это мило, но на самом деле мне все равно.

С музыкой время проходит быстро. После нескольких часов отскабливания забор выглядит ужасно. Участки, которых не коснулись мои яркие краски, легко отдираются, и вскоре земля под забором и ближайшие клумбы оказываются завалены клочьями белых, фиолетовых и синих обрывков.