Джин Пендзивол - Дочери смотрителя маяка

• Название: Дочери смотрителя маяка
• Автор: Джин Пендзивол
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-617-12-4079-7

Элизабет, потерявшая зрение, не утратила силы духа. Она больше не может читать и любоваться прекрасными пейзажами, поэтому заполняет мысли, всю свою душу музыкой и трогательными воспоминаниями о семье, особенно о любимой сестре-двойняшке Эмили. Один случай заставил прошлое ворваться в настоящее: нашлись старые дневники отца, которые он вел, когда управлял маяком. Морган, девушка-подросток, читает для Элизабет. Вместе они погружаются в мир, далекий от сегодняшнего, переносятся на остров, где много лет назад смотритель маяка воспитывал чудесных детей… Неожиданно Морган и Элизабет открывают давнюю семейную тайну, которая навсегда изменит их жизнь…

---

Они говорили с Арни Ричардсоном. Они хотят узнать кое-что про Чарли. Хотят знать, почему он вышел на озеро на «Танцовщице на ветру». Хотят знать, куда он направлялся. Они не понимают, что для меня он стал чужим человеком. Но, несмотря на это, я знаю. Существует только одно место.

– Остров Порфири. Он бы отправился на остров Порфири.

6. Морган

Я снова беру скребок и начинаю обдирать другую часть забора. В этот раз я надела рабочие ботинки Калеба, которые на два размера больше, чем мне надо. Он дольше меня живет с Лори и Биллом, но он ленивый говнюк и, наверное, не будет по ним скучать. В этих ботинках и голубом комбинезоне Марти я выгляжу как мультипликационный персонаж. Я посмешище. Копы ушли, но пожилая женщина все еще сидит в своем кресле-коляске. Господи, она так комично выглядит в этих очках-авиаторах! Ее длинные прямые волосы белее снега спадают ниже плеч. Ей, должно быть, по меньшей мере лет сто. Не могу даже представить, как это – быть настолько старой, больше не жить такой жизнью, продолжения которой можно было бы с нетерпением ждать. И, наверное, память тоже пропадает, так что теряешь и свое прошлое. Не остается ничего, кроме следующего вдоха.

Я делаю вдох. Длинный и глубокий. Ирония практически покидает меня.

– Морган, не так ли?

Она обращается ко мне. Она знает, как меня зовут.

– Кажется, они там, внутри, немного заняты. Я уверена, что забор сможет подождать пару минут, пока ты отвезешь меня обратно в мою комнату. Видит Бог, если ты будешь продолжать в том же духе, то проскребешь его насквозь. Там столько краски!

Она не смотрит на меня, но я не могу просто игнорировать ее.

– Не думаю, что мне можно, ну… взаимодействовать с… жильцами.

– А ты всегда поступаешь по правилам? – Это звучит не как вопрос.

Она сидит в кресле прямо, с поднятым подбородком, сложив руки в перчатках на коленях. Мне бы хотелось видеть ее глаза, прячущиеся за этими дурацкими очками.

– Хорошо, – говорю я, бросив скребок в ведро к остальным инструментам. – Но пусть потом спрашивают с вас, а не с меня.

– Сверток, – говорит она мне, приподняв руку и указывая в сторону стола. – Тот, что они оставили. Подай его мне.

Я делаю, как она просит. Что-то завернуто в выцветший белый холст и пахнет землей и плесенью. Сверток перевязан бечевкой, но узлы ослабели и ткань развернулась, так что я вижу, что внутри. Выглядит как стопка книг, кожаные обложки и волнистые от сырости желтые страницы. Я кладу его пожилой женщине на колени.

Я никогда прежде не катала кресло-коляску, поэтому приходится немного поманеврировать, чтобы пройти с ней в дверь.

– Третья комната слева.

Когда мы проходим мимо кабинета Марти, слышно, как он насвистывает. Я не поворачиваю голову, просто продолжаю идти, глядя прямо перед собой, а мои позаимствованные ботинки шаркают по плиточному полу.

Комнаты постояльцев совсем не такие, как я думала. Они как однокомнатные квартиры. Я быстро осматриваюсь, проталкивая кресло в дверной проем. Тут есть маленький обеденный стол и кровать, комод со стоящими на нем рисунками в рамках и удобное на вид кресло. Кровать застелена лоскутным одеялом. Оно совсем выцветшее, и я бы сказала, что оно ручной работы и наверняка старинное. Мебель тоже старая. Как и постоялица. Но в глаза мне бросается фонарь. У нас был похожий. Он был красным, но когда мы его зажигали, стекло покрывалось копотью, и мне приходилось оттирать его старой тряпкой.

Женщина вздыхает:

– Достаточно, Морган. Спасибо.

– Угу. – Я поворачиваюсь, чтобы уйти.

Руки женщины тянутся к свертку. Она берет его и кладет на стол, а затем начинает складывать плед, в который были укутаны ее ноги.

– Ты думала, что полиция пришла за тобой?

Я останавливаюсь в дверях:

– Что?

– Почему ты пряталась?

Я поворачиваюсь и смотрю на нее.

– Я не пряталась. Копы знают, что я здесь.

Женщина ставит кресло-коляску на место, осторожно встает и кладет плед в изножье кровати. Она двигается в сторону старого кресла, придерживаясь одной рукой за комод, и поворачивается, чтобы сесть.

Сняв очки, она кладет их на стол возле свертка, ее рука на секунду задерживается на стопке книг.

– Элизабет. Элизабет Ливингстон.

Я смотрю в ее глубокие карие глаза, колючие и вызывающие, но в то же время тревожно пустые.

Старуха слепа.

Из-за этих пустых глаз мне стало не по себе, но только на пару секунд. А потом все прошло. Это глупо. Мне наплевать, кто она такая, и я не стремлюсь завязать с ней разговор. Так что бурчу в ответ:

– Угу, – поворачиваюсь, выхожу из комнаты и, неуклюже ступая в ботинках, иду обратно по коридору.

7. Элизабет

Я не удивлена и не обижаюсь, но тяжело вздыхаю. Страх так быстро может превращаться в злость; она боится того, что может преподнести жизнь, и злится из-за этого на весь мир.

Я рассеянно ощупываю пальцами непромокаемую обертку. Край потрепан в том месте, где ткань ускользнула из-под слабо завязанной бечевки. Достаточно было только легко потянуть, чтобы веревка ослабила свой захват, позволив затхлой обертке, развернувшись, обнажить кожаные переплеты дневников. Я нежно скольжу по ним пальцами, исследую поверхность верхнего дневника, на мгновение задержавшись на тиснении по центру обложки и проводя по рельефным «Э. Л.».

Эндрю Ливингстон. Мой отец.

Последний раз я держала в руках эти дневники, когда Чарли вернулся на остров, перед пожаром. Именно в тот момент я поняла, что брата, которого я знала, брата, в котором я видела ровню, защитника, покровителя Эмили, изменил злой, суровый мир, погрязший в войне и предрассудках. Я должна была увидеть это тогда, должна была понять, что он способен ополчиться против нее. Жалел ли он об этом позже? Я всегда предпочитала думать, что да. Теперь же я никогда этого не узнаю.

Они сказали, что лодку обнаружил Арни Ричардсон. Который посчитал, что дневники должны быть у меня. Я уже вечность не слышала этого имени. Однажды он послал нам письмо. Мы получили его через несколько лет после отправления, оно следовало за нами по миру и наконец прибыло в посылке от нашего агента вместе с перепиской о книгах и авторских гонорарах, с приглашениями на мероприятия, которые мы никогда не посещали. В письме говорилось о том, что он вернулся на остров через несколько недель после пожара, вернулся к маяку Порфири, чтобы собрать все, что смог найти в дымящихся руинах. Если мы когда-нибудь вернемся домой, писал он, то сможем найти то малое, что удалось спасти, на чердаке в доме Майлис. Я не ответила на его письмо. Какое это имеет значение, когда прошло столько времени? Все это осталось позади. Жизнь продолжалась. Хотя меня не удивляет, что он узнал о моем возвращении домой. Несмотря на наше затворничество, он, должно быть, услышал, что то немногое, что он хранил для нас, попросили вернуть. Майлис скончалась много лет назад, но ее дочь любезно организовала доставку вещей в дом престарелых.

Я не вспоминала об этих дневниках уже очень давно, но не забыла того момента, когда в последний раз их видела. Стояла ранняя весна, и Эмили должна была принести дрова для растопки из сарая. Ее не было слишком долго, а в те дни мне было беспокойно, когда ее не было рядом, особенно после того, что случилось. Я нашла ее в доме помощника смотрителя. Она иногда заходила туда, возможно, чтобы вспомнить, так же как и я. Она сидела в папином кресле, непромокаемая упаковочная бумага свисала с ее колен, на ней лежал раскрытый дневник. Я вспомнила эти дневники. Вспомнила, как отец писал за столом, из радио звучала музыка и потрескивали дрова в печи. Дневников не стало, когда он умер, и мне даже не приходило в голову, что они исчезли. Эмили не могла прочитать написанное, но я видела, как она водит рукой по страницам, чувствуя буквы, слыша его голос, и меня захлестнуло желание сделать то же самое. Я взяла один из дневников, провела рукой по поверхности, так же как делаю сейчас, пальцы ощутили выгравированные «Э. Л.» на темной кожаной обложке.

Скрип колесиков кухонной тележки в коридоре извещает о том, что настало время послеобеденного чая, и выдергивает меня из воспоминаний. Раздается стук в дверь.

– Будете чай, мисс Ливингстон? – спрашивает санитарка. Я всегда соглашаюсь. Она ставит поднос на столик. – Налить?

– Нет, нет, спасибо. – Я листаю дневники. – Я прекрасно справляюсь сама. Но, если вас не затруднит, подайте мне, пожалуйста, коробку печенья, она рядом с фонарем.

Санитарка кладет ее в мою протянутую руку.

– Могу еще чем-нибудь вам помочь?

Металл жестяной банки холодный. Я снова нахожусь в доме помощника смотрителя, держа отцовский дневник в одной руке. Эмили сложила другие дневники на столе рядом с собой и взяла металлическую коробку с печеньем. Она протянула мне ее так, что коробка будто парила между нами. Как только мои пальцы коснулись ее, мрачная тень Чарли появилась в дверях. Он замешкался лишь на мгновение, на короткий вздох, за который он успел все это осмыслить – меня, дневники, Эмили, коробку печенья.