Владимир Костицын - «Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники

• Название: «Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники
• Автор: Владимир Костицын
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4448-0853-5

Владимир Александрович Костицын (1883–1963) – человек уникальной биографии. Большевик в 1904–1914 гг., руководитель университетской боевой дружины, едва не расстрелянный на Пресне после Декабрьского восстания 1905 г., он отсидел полтора года в «Крестах». Потом жил в Париже, где продолжил образование в Сорбонне, близко общался с Лениным, приглашавшим его войти в состав ЦК. В 1917 г. был комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте и лично арестовал Деникина, а в дни Октябрьского переворота участвовал в подавлении большевистского восстания в Виннице. Позднее был профессором МГУ, членом Государственного ученого совета, директором Геофизического института. В 1928 г. уехал в Париж, откуда не вернулся. Работая во Франции, стал одним из создателей математической биологии. В день вторжения немцев в СССР был арестован и девять месяцев просидел в Компьенском лагере, а после освобождения включился в движение Сопротивления. В своих воспоминаниях и дневниках он пишет о различных эпизодах своей богатой событиями жизни.

---

Старая профессура была настроена еще очень реакционно и относилась к нам, особенно – ко мне, с большой подозрительностью; это, за немногими исключениями, мало-помалу рассеялось. Младший преподавательский состав был, наоборот, настроен «либерально»; я намеренно употребляю этот термин, потому что отнюдь нельзя говорить о революционных настроениях в той среде. Любовь к университету и глубокая честность по отношению к академическим обязанностям были общим правилом, и я почти не знаю исключений. Не нужно забывать, что все, в общем, работали даром: нельзя же серьезно называть «содержанием» те ничтожные гроши, которые получались. Видя невозможность вести практические занятия на те кредиты, которые нам отпускали, преподавательский персонал старался достать все необходимое, часто затрачивая свои ничтожные средства. Не нужно также забывать ту обстановку враждебности, которая была создана вокруг университета.

Наркомпрос, вернее – Покровский и его окружение, очень внимательно искал поводы для придирок и конфликтов. Можно ли пройти молчанием дело профессора анатомии Карузина? В очень тяжелый 1919–20 год, обстановку которого я обрисовал выше, Карузин голодал и холодал. Некоторые из его слушателей сжалились над ним и приходили по очереди помогать ему по хозяйству – колоть дрова, таскать мешки с картошкой и т. д. Последовали доносы, и возникло дело о взятках, которые якобы получал профессор Карузин, – дело, которое разбиралось публично в так называемом общественном суде. Я не помню, какой был приговор,[385] но уже самого факта возбуждения такого дела было достаточно, чтобы надолго запачкать и ошельмовать человека.

Очень неприятна была война, которую вело с нами правление университета. Ректором назначили маленького экономиста Боголепова (фамилия роковая для Московского университета) – человека неплохого, но взбалмошного, резкого и неумного. Его заместителем был некий Мейерзон – чрезвычайно резкий и глупый человек. Они вели буквально булавочную войну, придираясь без всякого основания к каждому постановлению факультета. Например, Мейерзон прислал бумагу с запрещением факультету – по некомпетентности! – обсуждать кандидатуры на всевозможные факультетские должности. Нам постоянно приходилось опротестовывать предписания правления, и Наркомпрос очень часто бывал принужден отменять их, настолько они были нелепы. Пришлось, наконец, прибегнуть и к серьезным мерам – отправиться в Центральную Контрольную Комиссию [РКП(б)] к Ярославскому с просьбой положить этому предел. Может показаться странным, но ходоков оказалось двое – Волгин и я. Всякие бывают положения в жизни!

В Наркомпросе в это время произошла существенная перемена: во главе профессионального образования (Главпрофобра) поставили Отто Юльевича Шмидта,[386] вскоре после того, как его изъяли из Наркомфина. Опять можно было видеть бороду Шмидта заполняющей маленький автомобиль, в котором он ездил. К сожалению, его пребывание там было кратковременным,[387] а введенные им меры оказались весьма спорными.[388]

Основная мысль Шмидта заключалась в том, что чисто общеобразовательная школа отжила свой век, на всех ступенях она должна быть профессиональной и преподавание общеобразовательных предметов должно подчиняться профессиональным требованиям. По отношению к университетам и, в частности, к физико-математическим и историко-филологическим факультетам Шмидт рассуждал так: программы этих факультетов были составлены вне связи с какими-либо практическими потребностями страны и, в общем, не вели ни к какой профессии. Если этого не замечали и бунта среди студентов не было, то только потому, что потребность в педагогах была так велика, что охотно брали всех, абсолютно неподготовленных к педагогической деятельности, людей.

После Октябрьской революции положение изменилось: открыты педагогические факультеты и институты, дающие своим студентам не только знания, но и умения. Что же будут делать в жизни оканчивающие университет? Очевидно, нужно выяснить, каких специалистов мог бы он выпускать, если в программу его наряду с теоретическими предметами ввести и практические дисциплины, подготовляющие к определенным профессиям. Прежде всего, человеческую продукцию университетов в течение ряда лет сможет поглощать обширная сеть новых научно-исследовательских институтов, фабрично-заводских лабораторий, сельскохозяйственных опытных станций. Новые высшие учебные заведения и техникумы нуждаются в квалифицированных преподавателях. Поэтому нужно по-новому определить категории специалистов: выпускать не математиков, а статистиков, специалистов по вычислительной технике, по технической математике; не механиков, а гидродинамиков для гидравлики, аэродинамиков для авиации, специалистов по баллистике; не астрономов, а геодезистов, специалистов по службе времени и т. д.

Все это звучало как будто убедительно, но Отто Юльевич совершенно забывал о реальном состоянии университета. Каким образом можно осуществить введение всех этих специализаций, когда даже самый крупный и устойчивый, самый богатый силами и средствами университет – Московский – совершенно лишен сколько-нибудь современного оборудования, не обновлялся с 1914 года, работает с совершенно сношенными инструментами, которые поддерживаются в работоспособном состоянии лишь благодаря исключительной преданности делу университетского персонала. Лаборатории переполнены, как и аудитории, так как еще не рассосался «покровский» прием 1918 года. Из-за отсутствия кредитов отсутствуют животные, растения, минералы, покровные стекла,[389] реактивы и т. д. Физика экспериментальная превратилась в физику «меловую». Можно ли серьезно говорить о введении практических дисциплин, требующих лабораторного оборудования и постоянного безотказного снабжения? Еще можно преподавать «меловую» механику, но аэродинамика уже требует оборудования, которого в университете нет, и неизвестно, когда оно появится.

Кроме того, изменение программ с резким ударением на практику рискует выбросить из университетского преподавания самое ценное, что в нем имеется: теоретическую мысль, дух обобщения, инициативу в исследовательской работе. Преподавание технических дисциплин сведется к готовым схемам, к умению пользоваться уже готовыми таблицами, к шаблону. При этом можно указать, что целый ряд практических важных исследований был выполнен именно питомцами университетов, как, например, организация опытных агрономических станций; агрономы из Петровско-Разумовского играли тут совершенно второстепенную подсобную роль.

Со свойственным ему оптимизмом Шмидт утверждал, что нужные средства будут даны: они не могут быть не даны, стоит лишь дать заявки, а дать их надо сейчас же и сейчас же начать перестройку в указанном направлении. Ему удалось провести свои мероприятия через Совнарком, и это надолго ввело беспорядок и разруху в жизнь университета. Средства пришли, но… десять-пятнадцать лет спустя, а пока все стало «меловым». Очень скоро после этого Шмидт сломал себе шею на попытке сделать то же самое в средней школе. Жена Ленина, Надежда Константиновна Крупская, по ряду соображений идеологических и педагогических отстаивала общеобразовательный характер средней школы. Шмидт… был уволен по телефону, и мы опять увидели его шагающим по улицам. И все-таки, несмотря на сумбур, введенный им, мы жалели о нем, потому что он, как умный человек, нашел бы разумный способ проведения своей программы, чего нельзя было сказать о его преемниках.[390]

Изгнанный из Главпрофобра, Шмидт был вскоре назначен заведующим Госиздатом. Первым его актом стало учреждение комиссии по воссозданию сети научных журналов. В эту комиссию помимо представителей ведомств были введены представители профессуры, и в том числе А. Д. Архангельский, Николай Константинович Кольцов, Лев Александрович Тарасевич и я. Вопрос был очень сложный и допускал несколько решений. Можно поставить крест на всем, что существовало до революции, и организовывать сеть исходя из потребностей страны и наличности научных сил. Это крайнее решение очень нравилось Архангельскому, но Шмидт смотрел на дело иначе и правильнее. По каждой дисциплине нужно обязательно сохранить один (и больше, если нужно) руководящий старый журнал: «О нас слишком много кричат, что мы разрушаем старую культуру и не признаем никакой преемственности. Эта басня для нас и невыгодна и не соответствует нашим намерениям. Все, что только есть ценного, мы желаем взять, сохранить и улучшить». К этому мнению все присоединились, и проведение его на практике потребовало большой работы.

По математике в качестве руководящего органа был намечен «Математический сборник»,[391] выпускавшийся Московским математическим обществом, а для Украины – «Журнал Харьковского математического общества». Помимо этого, в изданиях Академии наук давалось большое место для математических работ. Вопрос, казалось бы, бесспорный, но встало препятствие: обложка. Московское математическое общество требовало, чтобы на обложке стояло: «Математический сборник, издающийся Московским математическим обществом». На это Госиздат и Главнаука, которые и отпускали средства, отвечали, что издатели – они и нужно ставить: «издающийся Главнаукой и Госиздатом». [На вопрос: ] «А где же мы?» – добавка: «При редакционном участии Московского математического общества». К этому решению пришли после очень долгих переговоров: сначала я убеждал Егорова; потом мы оба уговаривали Млодзеевского, что было не легко; потом трое вели переговоры со Шмидтом.