В. Гракхов - Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц

• Название: Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц
• Автор: В. Гракхов
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-00098-097-2

Кого-то из вас, как Красную Шапочку, поманит сюжет первой новеллы – Der Wolf, уводящий все дальше в лес чужого бессознательного. Кого-то ошеломит нагловатой абсурдностью «Гипотеза Доингли». Третьего утопит «Мертвое море», четвертого утянет на дно «темный источник», пятому снесет голову короткая трагедия «Искусство зла», абсурдистская пародия на всех сразу античных авторов и на их тяжеловесные переложения для сцены «с хорами и пантомимными балетами». Шестого ослепит «Сиянием» северная страна Ассия, где двенадцать медведей в санных упряжках возят из лесу гигантские бревна, а в столичном Волпёсграде царь издает указы о том, что «Бога нет». Ценителя любовной лирики прихлопнет мухобойка Времени в «Гранатовом саду», простодушного укусит «Злая обезьяна», шулер вытянет черную карту из разноцветной колоды в таверне «Совы».

---

Вечерело. По склонам дальних холмов, окружающих долину, начинали мерцать огоньки городков и селений. Видно, долина эта была обжита, и жители ее селились в основном по склонам покрытых сочными травами пологих гор. Я пошел вдоль горной речки, протекавшей по дну долины. Вода в ней была довольно теплая, из чего можно было заключить, что сама долина лежит в низине, а не на плоскогорье. Боже мой! Какой невозможной красоты была эта местность. Впрочем, почти все составляющие этой красоты встречались нам с тобой, дорогая, и в других местах, – красота Пелéны, казалось, немногим отличалась от красоты некоторых еще живущих земных земель – но только какая-то особенная прочищенность, какая-то особенная прозрачность не пораженного никем воздуха, какая-то особенная уверенность в соразмерности и правильности комбинаций материи, – Земля! – ты, ставшая адом, ты же и зеркало, в котором на каком-нибудь неприметном повороте отражены для внимательного путешественника ландшафты неземные, бесконечные и блаженные, – отражены, как рассказывают видевшие их и там и здесь, без каких-либо существенных искажений. Пелéна, как счастлив я, что посетил тебя.

Я встретил много местных жителей. На первый взгляд они были невидимы – телесность их была тоньше привычной, психика не конвульсировала в их сущностях, ум же был преодолён и не нужен более, как старые счеты. На берегу успокоенной реки я разговорился с одним мудрым стариком.

– Скажи мне, святой отец, – спросил я, – какие знаки указывают на верную дорогу в Пелéну? Я летел над осенней землей, крики черных птиц сопровождали меня, я видел тлеющее в тучах солнце, восходящую луну и резко приблизившийся Марс – что я еще могу сказать тебе, святой отец? – дыханье мое было стеснено, я испытал невероятную боль от изжигавшего меня грозового облака, я лишился сапог, ног и сердца.

– Это не так, – ответил старик и легко ударил веточкой по глади реки. Удар веткой по воде Пелéны рождает в ней ямку – ее стенки взлетают вверх и развалившись на сто крупных капель, сыплются вниз, выдавливая в зеркальной пленке реки новые ямки, уже меньшие, – их стенки, пройдя такой же путь, производят следующие капли, и вновь – этот процесс в горной реке Пелéны не затихает, превращая оконченный удар в две бесконечности – капельную, число которых становится бесконечно большим, и ямочную, размер которых становится бесконечно малым.

– Всё не так, – повторил бледный старец. – Возьми две неокрашенные деревянные кости и брось их на темно-бордовое сукно. Может выпасть чёт или нечет. Один из них – путь к смерти, один – к жизни. Но и чёт – к жизни, и нечет – к жизни, и чёт – к смерти, и нечет – к смерти. Брось кости и жди, что выпадет, и следуй той дорогой, которая им неизвестна. Красный Марс завис над тобою – это убийца твой с кривым ножом ждет тебя за углом, Марс завис над тобою – он вливает в тебя непреодолимую силу, субстанция твоя заковывается в железные латы, ты бессмертен. Птица влетела в твое распахнутое окно – это вестник конца? – или Дух, сгустившись в земном воздухе, снизошел в твою комнату? Нет дорóг, которые ведут в Пелéну. Кто родился здесь, тот умирает здесь.

5 Пожар-пожар

Памяти отца

Пожар-пожар начался в кухне. Я лежал на кровати в центре комнаты, когда услышал треск и увидел блики пламени. Пожар-пожар набирал силу постепенно и перескакивал в следующую комнату, только захватив в свой огонь всю предыдущую. Когда он вполз в мою комнату, я вжался спиной в постель и прилип глазами к первому язычку пламени. Тот как бы пролагал путь всей массе огня. Впрочем, так было лишь до определенного момента – так как между стенами и моей кроватью вообще ничего не было, то огонь вскоре утратил линейное продвижение и стал расползаться по краям комнаты. Когда же огненное кольцо наконец замкнулось вдоль стен, один из язычков, вытолкнутый вновь набравшим силу пламенем, рванулся к железной ножке моей железной кровати. Прошло еще немного времени, и пустое пространство между мной и стенами моей комнаты было захвачено огнем. Еще некоторое время спустя пожар-пожар уже сжигал мою постель.

Я спрыгнул с кровати и попытался отмахнуться от пламени, но оно, конечно, проскользнуло сквозь пальцы, и я, потеряв равновесие на мраморном полу, упал, ударившись грудью. Видимо, я попал в эпицентр огня, так как в ту же секунду я услышал ровный и мощный гул, и почудилось мне на миг, что пожар-пожар пронизал меня, что он вздувал мои волосы, впивался в глаза, набивался в рот, растекался по коже, уже лизал внутренности. Я всё-таки встал и распахнул дверь в другую, гостиную комнату. Пожар-пожар пока не трогал ее, так как еще не расправился с моей.

Эта комната тоже была почти пустой, лишь в дальнем ее углу стоял старинный кабинетный рояль. Я с ел на вращающийся табурет, провернулся против часовой стрелки, и мои руки, мои уже начинающие сгорать руки сами нащупали клавиши. Я взял первый аккорд и объявил: «Парк позора». Я вдохновенно пропел первый куплет и стал импровизировать дальше, – я переходил на что-то вроде канкана, затем менял музыкальный строй на плавный и даже немного тягучий, вновь искал противоречия в развитии темы, но, войдя в заключительные аккорды, вернулся в конце романса к вдохновенному тону:

Мерцающая бездна
      с вкраплением алмазов,
родительское лоно
      в невидимой звезде —
рабы рабов, дрожа
      во прахе, ждут приказов
твоих, Неотвержимый,
      о нижнем мире, где

ты парк разбил позорнейших желаний, —
   в нем злоба – стражник, нега – властелин,
и плоть-в-ночи, бежавшая страданий,
   восторгов ждет во тьме его долин, —

твой парк увит лозою наслажденья,
   свечами славы гадко освещен,
в нем бьют фонтаны власти-вне-сомненья,
   и лжи цветы дурманят воздух в нем,

и ловкий раб открывшихся желаний,
   продажный дух, трусливою трусцой
шныряет по кустам и жадною рукой
   плоды срывает сладостных мечтаний —

позорный парк, тобою сотворенный,
   разбит в пустыне, орошён слезой,
и в центре гроб, бескрайний и бездонный —
   что создал Ты, создатель мой?

Мельчайшая песчинка
      в безмерном мирозданьи,
мелькнувшая сквозь вечность, —
      но дух, и плоть, и кровь,
и суть в ней – Ты, —
      в смиренном ожиданьи
конца склоняюсь я,
      но нет концов, и вновь…

– закончил я.

Этот огонь, конечно, не был просто огнем, получающимся от сгорания дров, углей, стен, потолков и прочей муры материальных миров. Горела и сгорала черная энергия, хотя, говоря по правде, местный материальный мир и был сложен из черной энергии, так что горели и стены, и потолки, и полы, и огонь этот прорывался в мою последнюю комнату, где минутою раньше я спел прощальную песнь уходящей жизни. Я подошел к окну и распахнул его в, быть может, последний раз. Боже мой, я ничего не видел, ровным счетом ничего.

Я не видел ни мандариновую рощу, раскинувшуюся на некотором расстоянии от моего грустного дома, ни гранатовый сад внизу под окнами, ни белую песчаную полоску морского берега под солнечным небом там, вдали. Глаза мои за годы ослабли, я старел, я был очень стар – я ничего, ничего не видел. Я попытался прислушаться к шелесту листьев в садах подо мной, я вслушивался, чтобы услышать плеск прибоя, который с приливом накатывал на песчаный берег, я пытался услышать чириканье небольшой малинового цвета птички в дальнем углу парка, разносившееся трелью в летнем прозрачном чуть застывшем воздухе, – но слух мой увял с годами, я ничего не слышал, я не слышал абсолютно ничего.

Я в дохнул запахи цветущих пионов, расцветающих флоксов и наполнивших собою парк еще с ночи маттиол. Ничего не ощущалось, я не почувствовал ни одного запаха, ни одного аромата – абсолютная пустота, как будто ни одна молекула этих дурманящих флюидов не достигла моих рецепторов, а если и достигла – не пробудила их, – il est des parfums frais comme des chairs d’enfants, doux comme les hautbois, verts comme les prairies, – et d’autres, corrompus, riches et triomphants, ayant l’expansion des choses infinies, – прошептал я, не чувствуя более запахов, строчки из юности, и в какой-то клеточке моего угасающего мозга, где-то ближе к затылку, чуть вспыхнуло и через несколько мгновений загасло острое воспоминание из невероятно давно минувших лет – лето, июль, может быть, то же девятое июля, что и сегодня, раннее утро, совсем раннее – пять утра, буквально минутою назад взошло солнце, но уже светло, чуть прохладно, я один в летней усадьбе, – да, кажется, рядом раскинулась забытая подруга из земной молодости, но она не в счет, – в сущности, я один, – створка окна немного приоткрыта, мне девятнадцать лет, в щель окна ветер вдувает запах растущей под окном красной гвоздики, он попадает в какую-то ранее скрытую точку там внутри, у переносицы, и эта точка оказывается каналом в место без измерений, часов, имен и названий – это обиталище красной гвоздики – она одета в такое же красное шелковое платье, у нее черные волосы, она иронична и, увлекая меня навеки под сень миров, в которых всё человеческое более неинтересно, и направляя меня уже не в тление и размножение, а в бесконечность, в себя, она, бесспорно, не человек, она – это то, во что свернулись иллюзии времени и бытия, – скользящий красный шелк, дурманный запах гвоздики, – я впервые вне планеты, и я здесь уже навсегда, семя мое не прольется более на Землю – я кончу в Небе.