В. Гракхов - Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц

• Название: Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц
• Автор: В. Гракхов
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-00098-097-2

Кого-то из вас, как Красную Шапочку, поманит сюжет первой новеллы – Der Wolf, уводящий все дальше в лес чужого бессознательного. Кого-то ошеломит нагловатой абсурдностью «Гипотеза Доингли». Третьего утопит «Мертвое море», четвертого утянет на дно «темный источник», пятому снесет голову короткая трагедия «Искусство зла», абсурдистская пародия на всех сразу античных авторов и на их тяжеловесные переложения для сцены «с хорами и пантомимными балетами». Шестого ослепит «Сиянием» северная страна Ассия, где двенадцать медведей в санных упряжках возят из лесу гигантские бревна, а в столичном Волпёсграде царь издает указы о том, что «Бога нет». Ценителя любовной лирики прихлопнет мухобойка Времени в «Гранатовом саду», простодушного укусит «Злая обезьяна», шулер вытянет черную карту из разноцветной колоды в таверне «Совы».

---

Нет, не перейдет ваш счётный мозг, любезнейшие мои слушатели, границу трансцендентных степей – предел, предел вам положен в пути, – это математический закон вашей жизни, – а законы, вам назначенные, вами непереходимы, неотменимы, неизменяемы, и закону сему покорён ваш допредельный разум, – м-р Доѝнгли выдохнул, отхлебнул немного красного чая из стоящего на кафедре стакана, взял в руки влажную губку, стер с доски старые формулы, вновь взял мелок и продолжил лекцию в Обществе любителей точных наук.

– Же. Теперь вы, конечно, закричите из задних рядов аудитории: «Какая это константа?! Это циферка для школьников седьмой ступени! Нет такой мировой константы, даже закона тяготения и того нет – это лишь кривое пространство, а уж ускорение падения, да еще свободного – где вы видели свободное падение? – это совсем несерьезно, не научно, и прочая, и прочая. Это g, – закричите вы и застучите ногами, – уже в соседней аудитории не такое, как в этой». Спокойно, леди и джентльмены, g – есть! Есть! – господа математики, – есть, и никуда вам от него не деться, – жмёт оно вас к полу, намертво жмет. Вас, молодой человек, на 200 фунтов, вас, милая девушка, фунтов на 120, а Вас, милостивый государь, на шесть с половиной пудов. Вот выйдете вы после лекции в наш чудный яблоневый сад, и опять те же фунты и пуды прижмутся вместе с вами к земле, к Земле! – по земле пойдете! – а попробуйте выпрыгнуть из этого окна – ну, что? – вниз, ведь, полетите, господа, вниз, а не вверх, – и сегодня, и завтра вниз, – и вчера, если бы осмелились выпрыгнуть, точно так же гробанулись бы оземь всеми своими костно-мясными фунтами. Постоянно будете жаться к низу, падать вниз и только вниз, и свободно, и несвободно, и с ускорением и по другому как получится, но вниз, вниз – камень в гору закáтите, и вместе с ним вниз покатитесь, до самого низа, до той точечки, с которой восхождение ваше возомнили, – откуда вышли, туда всегда и упали – постоянно, господа любители – туда, где ниже и быть не может. А вы кричите, что нет такой константы, что она не мировая. Есть, господа осýжденные слушатели, – в мирý и есть, – м-р Доѝнгли вытер пот с лысины, откашлялся, выпил чаю и продолжил.

– Итак, возьмем наши совершенные логарифмические линейки (всё, меньшее сотых, линейкой отброшено – не будьте мелочными, господа обучающиеся, – не мерою истина познаётся) и двинем движки вправо, бегунки влево – начнем священное перемножение, – π умножаем на е, а их вместе на g, – получим константу пленения = 83.38.

Сей мiр – точка, – лишь точка, – он сжат своей трехмерностью, – всего лишь три измерения, милостивые государи, только три – как ничтожно мало! Конечно, лучше, чем два, но ведь и от двумерности многие недалеко ушли, многие из здешних на нее спроецировались, там и живут, – а я встречал и одномерных, и их немало. А за гранями сжавших точку троек маячат две восьмерки, – восьмые ноты, незабвенные мои слушатели, восьмые ноты! – семь нот – это еще здесь, а восьмая, неведомая здесь нота – это уже там. Там, где пределы преодолены. Но нет проходов от мира к восьмеркам – путь закрыла ограничившая мир трехмерность.

– А мы, любезнейшие мои математики, не ведаем ограничений, не ведаем измерений, не ведаем чисел и правил, мы идем дальше. Мы идем даже тогда, когда туда нет дорог.

Но как вам пойти за нами, искатели точных наук? Вам, пленённым законами мира? – вам, разбившим свои шатры там, где властвуют над вами 48 законов, 48 непреодолимых условий, 48 неопровержимых постулатов – не 10, не 100, не 600, – сорок восемь, и это мне известно досконально. Ежесекундно вы в плену у них, а неисполнение их ужасно. Вот ваши учителя, – да хотя бы из соседних аудиторий, – учат вас исполнять сии постулаты, – с кое-какими вы как-то свыклись и даже согласились – исполнить-то всё равно не сможете – другие от вас вообще скрыты, так что вы и ведать не ведаете, за что вас бьют лицом о придорожный столб – но условия эти, даже вам неизвестные и невидимые, всегда пред вами, и вам ни спрятаться, ни обойти, ни обмануть, – а не исполнишь – найдет тебя Маршал Законов и не помилосердствует. А еще хуже, если сбросит тебя Маршал дальше, еще ниже – туда, где законов этих 96 – там и ресницей не пошевельнешь как хочется, там всё так стиснуто, что о сорока восьми цепях возмечтаешь, как о Рае беспечном.

Иногда здесь устремите вы глаза вверх и, – случайно ли, нет – кто знает, – вдруг, на долю мгновения, узрите вы на дальней горе сбитые ступеньки, тянущиеся вверх, к домам, что один над другим, где законов этих – 24, дальше – 12, 6, 3, а уже там, где всё закрыто непробиваемыми глазом облаками, там, где ничего усмотреть невозможно – там, наверное…

– Но дальше, дальше, страдальцы, – разделим данную нам пленную константу на 48 непререкаемых законов, получим плен на каждом из Законов – 1,73 – туз, семерка, тройка. Это, господа заключенные математики, кирпичик вашего мира – единственность, троичность, семеричность – это жертва за грех, это ваш царь. Нет черных клавиш на третьем и седьмом интервалах. Ах, как хорошо, когда всё не утверждено, не незыблемо, не невозможно! Но нет, жаждущие знаний слушатели, вокруг вас холодная камера законности, неизменности и сохранения.

Да-с, пульсация света (как вы говорите – энергия), отпущенная вам, неизменима – ее не увеличишь в этом мире, и она никуда не уйдет из этого мира, она бьется в нем, как бабочка в запаянной банке, одна и та же на всех – если у кого-то больше, то у другого меньше, если тебе лучше – другому хуже, если твой сын родился, то твой отец умер, – в любой точке вашего непрорываемого круга дивергенция ноль – мысль не пропустит сюда неведомый ей приток. Красотка Эмми сказала вам как-то, что эта неизменяемая неизменность данного вам – это просто ровная одинаковость вашего безрадостного времени. Кто прорвет эту равномерность, кто убьет это время, тот сбежит, а не прорвешь – умрешь тепловой смертью. А там, куда сбежишь, нет ни троек, ни семерок, ни туза – там всё есть всё. Смотрите, не прокиньтесь.

Профессор Доингли отпил еще глоток красного чая, подошел к окну, взглянул сквозь витражные стёкла на зеленые холмы, волнами стелящиеся на дальнем плане, на кроны пиний и кипарисов, выдохнул облачком светло-сиреневого дымка, чуть приподнялся над паркетом, оторвавшись от пола, затем вновь прижался к нему подошвами, повернулся лицом к аудитории и продолжил задумчиво —

– Мнится вам, милые дамы и строгие господа, порою даже в зенитах жизней, в лучшие ваши деньки, – что в богатствах, что в нищетах, – но в кошмарах ночных и в страхах полдневных, будто крах вашей жизни вдруг поджидает вас где-то, где-то там, впереди, на непройденном ещё пути. Но это пустые страхи, господа – крах давно уже свершился, и вы, не видя и не ведая, стремглав уже спадая вниз в распаде, вздрагиваете во снах от ужаса перед крахом возможным, предстоящим, перед неведомым будущим и, ничтоже сумняшеся, надеетесь этого краха избежать. Не занятно ли это, любезные дамы и господа, – пытаться избежать того, что уже произошло.

Д-р Доингли приблизился к классной доске и снова оторвавшись от подножия кафедры, теперь уже почти не прикасаясь к полу, взмахнул желто-белым мелкóм.

– Вот – вся жизнь, господа. Вы карабкаетесь вверх от рождения до апогея бытия, потом скользите вниз, достигая точки смерти, и уже после смерти, в остановившемся времени, еще доживаете жизнь до самого конца – вертикалью вниз. Кто-то из здешних мудрецов, смотря на эту словно срезанную правую стенку жизненной картины, назвал график вашей жизни законом срезанного колокольчика.

Еще заметили местные мудрецы, изучая сей график, что значение жизни, равное смерти, срезанный колокольчик достигает дважды: один раз – на пути к концу, что, собственно, не удивительно, – но еще один раз – в другой момент, в некоей особенной точке времени, еще задолго до апогея. Что сие значит, господа? Почему еще на взлете жизни, один лишь раз, в какой-то неведомый момент, сравнивается жизнь со смертью? Что это за мгновение? Когда оно наступает? Что делаете вы и что ощущаете вы, слушатели моих лекций, в то самое мгновение? Для чего так устроен график, что еще до зенита бытия единожды проходите вы через ординату смерти? И что происходит в этот момент? Может быть, это звенит над вами еще не срезанный колокольчик?

– Продолжим, мои несчастные собеседники, – прижавшись наконец башмаками к полу, закончил свое лирическое отступление м-р Доингли. Он еще раз отёр пот с лысины огромным розовым платком, слегка поправил галстук на небольшом брюшке, топнул правой ногой и опустил мел в ложбинку у доски, – опустил ли он его правой рукой или левой, сведения об этом не сохранились, совершенно не сохранились.