Лев Регельсон - Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.

• Название: Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.
• Автор: Лев Регельсон
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-227-07496-6

Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.

---

Анафема не была проклятием советской власти и по существу, так как Церковь придерживалась принципа невмешательства в политическую борьбу и предоставляла народу самому избирать себе образ государственного устройства. Конечно, отлучение от Церкви выглядело в глазах верующих величайшим наказанием. Но надо ясно представлять себе, что революционные жестокости вызывали нравственное негодование верующих и без патриаршего послания: официальный церковный акт скорее вводил это негодование в законные рамки, предотвращая акты мщения и переводя внимание из области политической борьбы – в религиозную сферу.

Датированная днем раньше декрета об отделении церкви от государства, патриаршая анафема была, по существу, ответным актом на готовившийся и широко обсуждавшийся в печати декрет. В силу той же логики, согласно которой атеисты восприняли церковную анафему как «объявление войны», верующие восприняли декрет как тоже своего рода «анафему», как отделение, отлучение их от государства, как лишение их гражданских прав, обеспечиваемых государством, как объявление советской властью «войны» против православия.

Одно положение декрета в особенности подтверждало этот взгляд: Церковь, согласно декрету, отделялась без храмов – все недвижимое имущество Церкви объявлялось народным, т. е. государственным, достоянием. Отныне любое здание: храм, монастырь, учебное заведение – могло по усмотрению гражданской власти быть отобранным у Церкви и использованным для других нужд. Декрет, в частности, давал тем самым огромные преимущества неправославным общинам, не имевшим культовых зданий; и разнообразные евангелические секты не замедлили этим преимуществом воспользоваться: начался период их бурного роста. Владение великолепными храмами и общественными зданиями было одной из главных прерогатив Православной церкви как Церкви государственной и господствующей. Конечно, отказаться от храмов, добровольно перейти на сектантский образ существования Церковь не хотела и не могла. Кроме того, без сопротивления отдать храмы не позволяла вера.

Согласно древним канонам и прочной традиции, основные предметы культа, употребляемые при совершении таинств, в особенности евхаристии, являлись священными и неотчуждаемыми – использование их для других целей квалифицировалось как «святотатство». Это представление о священных сосудах, о престоле, об антиминсе верующие в своем религиозном сознании распространяли на весь Божий храм. Именно потому на протяжении многих веков верующие люди не жалели средств и сил на строительство и украшение храмов, что видели в них как бы уголок Царствия Божия на земле, понимали их как Божие достояние, которое никогда и никем не может быть использовано для других – общественных или частных – целей. И внезапно все это объявляется собственностью государственной власти, притом власти атеистической, которая сможет сделать с этим достоянием все, что угодно, сделать его объектом любого кощунства! В декрете еще не шла речь об изъятии предметов культа (до них дойдет очередь через четыре года – в связи с «делом о церковных ценностях»), пока что государство отнимало у Церкви только храмовые здания – но этого было достаточно, чтобы буквально потрясти душу верующих. Это потрясение выразилось и в патриаршей анафеме:

«Враги Церкви захватывают власть над нею и ее достоянием силою смертоносного оружия, а вы противостаньте им силою веры вашей, вашего властного всенародного вопля, который остановит безумцев и покажет им, что не имеют они права называть себя поборниками народного блага, строителями новой жизни по велению народного разума, ибо действуют даже прямо противно совести народной».

Здесь выражено естественное и справедливое убеждение верующих в том, что они тоже составляют народ, и если даже храмы есть «народное достояние», то они, верующие, и должны этим достоянием владеть. Однако никаких гарантий в том, что храмы останутся в распоряжении если не церковной иерархии, то хотя бы «религиозных обществ», т. е. рядовых прихожан, декрет не провозглашал.

Представление верующих о том, что декрет об отделении церкви от государства есть начало насильственной «ликвидации» религии и церкви, получило убедительное подтверждение в ряде фактов, последовавших немедленно вслед за опубликованием декрета. Ошеломляющий натиск атеистической пропаганды с участием государственных печатных органов, с кощунствами и богохульствами, создавал у верующих впечатление, что новая власть не оставляет у религии никаких шансов на мирное, легальное существование.

Крупные представители власти нередко сами вели антирелигиозную пропаганду, причем в самых угрожающих тонах. Так, в Петрограде в начале 1918 г. прошла серия публичных докладов помощника наркома образования Л. Шпицберга (после Февральской революции он был членом одной из комиссий Св. Синода, по приглашению нового обер-прокурора В.Н. Львова, впоследствии одного из деятелей обновленчества). Л. Шпицберг в своих выступлениях призывал «отвергнуть Царя Небесного»; сообщал, что готовится декрет о запрещении причастия как «колдовского акта»; говорил о предстоящем официальном объявлении Церкви «контрреволюционной организацией»; высказывал угрожающие намеки: «Патриарх еще жив…» Слухи о подобных выступлениях быстро разносились по всей стране. Публикации в советской печати по церковным вопросам напоминали сводки с театра военных действий: «Последняя ставка» (о патриаршей анафеме), «Воинствующая Церковь», «Мобилизация Церкви», «Черное воинство» и т. д. Массовые кощунственные процессии на улицах; закрытие помещений 3-й сессии Поместного собора; обвинение патриарха в участии в «заговоре Хонгара»; опись церковных имуществ; закрытие домашних церквей; закрытие духовных учебных заведений; прекращение преподавания Закона Божия в школах на частные средства; начало осквернения мощей святых – таков далеко не полный перечень признаков начавшейся «войны», о которых сообщала в первой половине 1918 г. гражданская и церковная печать. Появлялись сообщения и еще более серьезные: убийство священника Петра Скипетрова при попытке красногвардейцев проникнуть в Александро-Невскую лавру с целью ее закрытия; расстрел крестных ходов в Воронеже и Шацке 26 января/8 февраля, в Харькове и Туле 2/15 февраля; убийство в Киеве неизвестными лицами митрополита Владимира; «расстрел толпы верующих» 9/22 февраля при реквизиции имущества Белогорского подворья в Пермской губернии; расстрел епископов Ермогена Тобольского и Андроника Пермского и т. д.

Мы привели этот далеко не полный перечень для того, чтобы читатель мог почувствовать, какой настрой все это должно было вызвать у верующих. Несомненно, что результатом было резкое ухудшение отношения массы верующих к советской власти, которая была далеко еще не настолько прочной, чтобы полностью игнорировать эти настроения. В апреле 1918 г. создается специальная комиссия при Наркомате юстиции по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства. Целью комиссии, по официальному заявлению, было «упорядочение действий местных органов власти и выяснение осложнений с церковью». Тем самым верующим давалось понять, что большая часть эксцессов не санкционирована центральной властью и лежит на совести местных органов. Однако не прошло и года, как эта комиссия была преобразована в «5-й (ликвидационный) отдел НКЮ» — дело было не только в повышении «ранга», но и в характерном словечке «ликвидационный», которым сопровождались теперь все публикации распоряжений отдела. Можно не сомневаться, что верующие понимали это слово однозначно, и на такое понимание оно и было рассчитано…

Настойчивые призывы Церкви к прекращению междоусобицы не были услышаны. Накал борьбы возрастал. В ответ на покушение эсеров на жизнь В.И. Ленина правительство приняло постановление о «красном терроре»:

«Предписывается всем Советам немедленно произвести аресты правых эсеров, представителей крупной буржуазии и офицерства и держать их в качестве заложников. При попытке скрыться или поднять восстание – немедленно применить массовый расстрел безоговорочно… Нам необходимо немедленно и навсегда обеспечить наш тыл от белогвардейской сволочи… Ни малейшего промедления при применении массового террора».

Мог ли патриарх одобрить подобные действия или хотя бы промолчать о них, имея возможность говорить? Для этого ему нужно было перестать быть христианином: в этом вопросе мораль революционная оказалась в непримиримом противоречии с моралью христианской. И патриарх снова возвысил свой обличительный голос. Его послание к Совету народных комиссаров по случаю годовщины октябрьского переворота носит настолько глубокий и обобщающий характер, что может быть отнесено ко всем последующим десятилетиям существования этой власти (полный текст – в «Хронологии», 13/26 окт. 1918 г.):