Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня воинской удачи

• Название: Ольга, княгиня воинской удачи
• Автор: Елизавета Дворецкая
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-04-089186-3

Молодая правительница Руси Эльга, провожая в поход на Греческое царство своего мужа, князя Ингвара, надеется лишь на удачу и милость богов, ведь всё, что ей остается, – ждать вести о победе или поражении. Однако вдали от нее всё складывается так, как она и представить себе не могла. Князь Ингвар, оказавшийся на земле болгар без своего войска и вынужденный искать поддержки у союзников, должен сделать крайне непростой выбор: взять в жены красавицу Огняну-Марию, союз с которой спасет державу русов, или же сохранить в целости сердце любимой Эльги и, возможно, лишиться всего…

---

– А кувшин вина за день кто вытягивает – Георгий Писида?[9] Оттого у тебя и голова болит. Ну, что там еще?

– Был Трифон, винодел, просил молиться за него ради благополучной дороги, а то он боится плавать, а ему надо ехать на свои виноградники близ Ребы… А, это любопытно!

Федос, невысокий и смуглый, с большим носом армянин, еще молодой и бойкой повадки, стряхнул дрему и взглянул на хозяина: Коста и сам почти спал.

– Что? – очнулся тот, вздрогнув.

– Трифону старец ответил: ни виноградников, ни винограду не будет на Ребе и в Халкедоне по осени, ибо будет только пепел и прах. Не будет вина ни в Вифинии, ни в Пафлагонии, ни в Никомедии, а только пламень, плач и стоны. Не езди, стало быть.

– Отчего так? – Коста протер толстой рукой слипающиеся глаза.

– Сказал, налетят дикие скифы и порушат все, коли не покроет покровом своим Пресвятая Богородица.

– Скифы? – Коста вытаращил глаза. – Налетят на Халкедон и Никомедию?

– А еще всю Вифинию и Пафлагонию.

Коста поморгал. Федос ждал, ладонью заталкивая зевки обратно в утробу, но их там было столько, что один или другой постоянно прорывались наружу.

– На этом все, – намекнул он. – Дозволишь идти спать? Суров ты ко мне, добрый хозяин: даже рулевые на дромоне сменяют один другого, и только я сижу бессменно у источника мудрости…

Писец перекрестился.

– Ты знаешь что… – Коста задумчиво запустил толстые пальцы в бороду. – Ты спиши мне на пергамент этот кусок – про Ребу и скифов… И прочее. Все, что он сказал. И перечисли – Халкедон, Никомедия… В общем, все.

– Как прикажешь, господин! – Федос поклонился с мученическим видом. – Ведь для того ты и заплатил за меня, недостойного, не по заслугам награжденного Господом умением писать и читать, целых пятьдесят номисм, чтобы я служил тебе без устали, день и ночь, день и ночь…

Вот чтоб дьявол взял этого Трифона! Теперь вместо заслуженного сна изволь опять заправлять светильник, доставать лист пергамента и выписывать старческие бредни… то есть святые откровения. Федос в душе считал себя куда более достойным святости и мученическа чина, чем старец Василий: тот знай вещает, что Бог на ум пошлет, и горя ему мало, что тут человек за стеной сидит, пишет весь день, будто в рудниках с кайлом трудится…

А ведь знает! Все знает, мудрец кособокий: кто блудит, кто пьет, кто ворует, кто скверну творит содомскую, а кто зло умышляет на жизнь василевсов и думает похитителем власти царской сделаться. Потому, когда скончался Иоанн, исцеленный Василием от трясучей лихорадки, и блаженный остался один в пустом жилье, эпарх и велел Константину Варвару уговорить старика поселиться у него. Все сделали как положено: уединенная келья, стол, седалище и светильник, – как для пророка Елисея устроила одна сонамитянка. Много лет прислуживала Василию благочестивая старица, вдова Феодора, но в прошлом году призвал ее Господь, и из этого тоже вышла весьма примечательная история…

Служба, кою несли при честном отце Коста и Федос, была не так заметна, но тоже нужна. Наблюдение и запись: кто пришел, что рассказал, на что жаловался. Среди сетований на здоровье, убытки и непочтительных детей, бабьей болтовни о неверных мужьях и завистливых соседках иной раз попадалось нечто дельное: кто ворует из казны, кто клевещет на первых лиц державы… Или правда что-то важное знает? Такой присмотр в столице был учрежден за всеми пророчествующими, и эпарх Валериан как-то, в подпитии и в хорошем настроении, обмолвился Константину, что уже пару заговоров раскрыли при помощи блаженных.

Зевая, Федос за полночь переписывал беседу старца с Трифоном. Коста, хоть и лег раньше своего ученого раба, заснул, однако, еще позже. Должность свою, по внешнему виду необременительную, он почитал очень беспокойной. Доложишь о чем-нибудь, очень страшно звучащем – эпарх высмеет и выставит дураком. А вот смолчи он о пророчестве насчет скифов – вдруг окажется настоящее дело, да откроется, что старец прорицал, а Коста Варвар утаил? Еще запишут во вражьи пособники…

Наутро Коста решил – как и обычно, – что выглядеть усердным и преданным дураком менее опасно, чем умным и скрытным врагом. Взяв свиток с переписанным разговором о скифах, он пошел к эпарху. Сам магистр Валериан еще не вставал, и Коста сдал свиток асикриту.

Оттуда пророчество Василия попало в список городских происшествий за неделю, который секрет эпарха отсылал в секрет паракимомена[10]. Паракимомен Селевкий, увидев его, поморщился: блаженный старец все перепутал. Скифы уже нападали – еще в прошлом году, и не на Халкедон и Никомедию, а на владения василевса в Таврии. Виноградники действительно загубили, как докладывал херсонский стратиг Кирилл. Но старцу уже, говорят, сто лет – ему разница между прошлым годом, нынешним и будущим не слишком очевидна.

Что ему текущая суета! И года не прошло, как Василий ухитрился снарядить Григория, духовного сына своего, в путешествие на тот свет, где Григорий видел новопреставленную старицу Феодору, ныне поселенную Господом в обители, приготовленной для блаженного Василия, беседовал с ней обо всем, что она претерпела, видел столько чудес, что рассказывать о них слишком долго.

Однако что-то не давало паракимомену отбросить свиток и забыть. Внешности он был совсем не представительной: невысокого роста, довольно щуплый скопец лет шестидесяти, с мелкими чертами морщинистого безбородого лица; короткие, но густые черные брови крутыми дугами вздымались от переносицы, и им будто отражением служили резкие, глубокие морщины между крыльями носа и углами рта. Теперь он думал, стуча пальцами по разложенному листу. Уж конечно, василевс Роман помнит заговор Романа Саронита, неудачливого заговорщика. Никто и знать не знал, а именно блаженный Василий пошел и Саронита обличил. «Зачем замыслил злое дело? – так вопрошал он, встретив того на дороге, когда злодей со всей пышностью ехал в Большой дворец. – Не трудись понапрасну, ибо не судил тебе Бог царского жребия, а потрудись лучше, чтобы не потерять того звания патрикия, кое имеешь…»

Сам Бог открыл ему замыслы посягательства на жизнь василевса. Саронит сперва отмахивался, потом велел схватить старца и бить как лжепророка, потом попала ему в лапы и Елена, жена того Иоанна, у кого Василий жил… Елена вскоре скончалась от побоев, а Сарониту приключилась болезнь, так что он и до следствия не дожил.

А уж когда следствие показало, что заговор действительно был, но старец земными путями прознать о нем не мог – вот тогда Роман август и призвал Василия к себе. Ведь тот, подняв шум, спас Роману и жизнь, и власть. Такого не забывают. Когда же скончался болезный тот Иоанн, Роман и приказал паракимомену подобрать для старца нового домовладельца, чтобы предсказания, среди коих может оказаться еще что-то полезное, не пропадали даром.

Ну а значит, все, что будет в таком роде обнаружено, надлежит быть доложено. Приняв сие решение, Селевкий послал к Роману августу просьбу о приеме.

* * *

Миновал полдень. Солнце припекало, так что под хазарским кафтаном становилось жарко. А ведь еще весна не кончилась – в разгар лета будет еще и не то! Хельги Красный, сводный брат киевской княгини Эльги, безвылазно провел на теплых морях уже без малого год. В начале прошлого лета он пришел на Греческое море с дружиной на двадцати лодьях, со своей молодой женой Пестрянкой – Фастрид, как он называл ее, – и тремя купцами-жидинами, чью охрану русы изображали. А следом двигалось войско под началом двоюродного брата Асмунда, кому они и открыли доступ в город Самкрай – западные ворота каганата. Делалось это все ради мира и нового договора с греками, что пытались отбить у кагана свои давние владения в Таврии. А кончилось жестокой ссорой Хельги и Асмунда с херсонским стратигом и совершенно неожиданным договором с булшицы Песахом – хазарским военачальником, что пришел в Таврию биться с греками и русами.

У Песаха в Карше Хельги и его дружина провели зиму. Там весной родился первый сын Хельги, и сейчас Пестрянка с ребенком оставалась на попечении Песаховой жены, госпожи Йохевед.

Лодка шла по мягким синим волнам, пронизанным солнцем. Уже остались позади высокие, в пять-шесть больше человеческого роста, стены Херсонеса, сложенные из обтесанных глыб грязно-белого известняка. В море напротив стен и входа в бухту, загороженную железной цепью, стояли десять лодий Хельги. Таково было условие их соглашения с Песахом: вместе идти нынешним летом на Херсонес, с тем чтобы конница Песаха осаждала его со стороны суши, а лодьи Хельги отрезали от моря и не позволили ни послать весть в Царьград, ни получить помощь с воды. Дружины на лодьях сменялись: одни стояли на якоре и несли дозор, другие отдыхали на берегу. Каждый день при смене дозора Хельги сам выходил в море, осматривал стены. Все на тех же местах блестели шлемы Кирилловой стражи, виднелись йотуновы поделки – стрелометы и камнеметы. Прошлым летом с их помощью Хельги и комит Леонтий отстояли от конницы Песаха перевал, теперь они же не подпускали к стенам. Собственные суда стратига прятались в дальнем конце бухты, вне досягаемости; однако Хельги держал в уме, что Кирилл может попытаться выпустить их в море и дать бой.