Анатолий Жариков - Завтра будет вчера. Лирические стихотворения

• Название: Завтра будет вчера. Лирические стихотворения
• Автор: Анатолий Жариков
• Жанр: Поэзия

Иногда это вопросы риторические, словно ребёнок смотрит мир прозрачными, светлыми глазами: Божий день. Оса в конверте. Кто живёт на этом свете? Чаще – это нелёгкие, болезненные вопросы: А если там, в аду или раю, ещё раз умереть, куда я попаду? Лирический герой не приходит к определённым выводам: Не торопись, возьми и взвесь на каменной реснице Будды и жизнь, как будто она есть, и смерть, как будто она будет. Поиски продолжаются. А значит, продолжаемся и мы.

---

«Разулся путь, и чернозём…»

Разулся путь, и чернозём
завяз в зубах корней и листьев,
сад в доску пьян, в сучок расхристан
и ворон вечен, мокр и чёрн.

Мужик выходит на поля,
ржаное семя в землю тычет.
Тысячелетия земля
темней Евангелия притчей.

«Мир полнится, течёт, растёт…»

Мир полнится, течёт, растёт,
ломает неба край.
Тому – свечу, тому – свисток,
бог не умеет брать.

«Из, может, разных тем…»

Из, может, разных тем
и всяких историй
и строится жизнь меж тем,
что было и будет вскоре.

Живёшь, не помнишь, зачем
жил? Рассказывай дальше.
Из горла быстрее кровь, чем
из порезанного пальца.

«Теченье в жизнь, синодик без начала…»

Теченье в жизнь, синодик без начала,
соседа недостроенный гараж,
наездница-судьба, лошадка чалая,
ваш духовник, банальный антураж.

Потом назад по этому ж набору
сосудосмыслов, точек бытия,
добавив только слово на заборе,
но напишу которое не я.

«Мы прощаемся, значит прощаем…»

Мы прощаемся, значит прощаем,
забыты обиды и слёзы,
всё улыбкой рассеяно,
как сонливость утренним чаем,

в наших тонких телах
зажгут фейерверки стрекозы,
в наших мыслях поселится
некий философ с бассейном.

Знаменитый художник
пишет уже Галатею,
и Пракситель ладонью
расправляет пушистое лоно.

Продолжается мир —
это просто заданье на тему
озабоченного Пигмалиона.
Ты прощаешь себя,
ты надеешься снова на встречу,
разве кто-то другой
будет ждать тебя в лунной тоске?
Узнаёшь в ней себя? Отраженье
вне всяческих схем…
Снегом землю застелет,
ветер подует на свечи.

Марина Цветаева. Проявление

Жизнь, смерть, поэзия, любовь —
так быстро проговорено устами,
что горло вскрыла, расплескала кровь,
слегка соприкоснувшись словом с нами.

«В халатах белых – ангелы…»

В халатах белых – ангелы,
со скальпелем Господь,
остатки сна на жёлтом потолке,

за рамой тема Вагнера,
ладонь подушкой под
и лампочка висит на волоске.

Экспресс, пустые станции,
висячие сады
и облака из ваты и слюды,

не выдохнуть и не вдохнуть, пока
слова не отпадут от языка
и покорят сознание пространства.

***
Матернулся бог, упала молния,
тушь стекла с вороньего пера.
Вычислили, вычистили, вспомнили…
Без вещей и сухарей. Пора…

«Любовь твоя не остыла…»

Любовь твоя не остыла,
ты помни блудного сына.

Горячий свинец в затылок,
холодное лезвие в спину.

Свободна от слёз зона,
сестра твоего закона.

Стена из колючек, охрана.
Одна на двоих рана.

Холодный беззубый ветер
дорогу к тебе не вытер.

«– Из нас кому, душа, печальнее на свете?..»

– Из нас кому, душа, печальнее на свете?
– Мне, я не знаю смерти.

«Стоя спит часовой под стеной Кремля…»

Стоя спит часовой под стеной Кремля,
спит земля, приняв сто снегов на грудь,
мы под красной звездой родились не зря,
даже если сгораем под ней как-нибудь.

Ковчег революции качает вождя,
ему снится Арманд и партийный съезд,
потолок не течёт, не достать дождям,
бог не видит, эсер не съест.

Сделал дырку в истории в 70 лет,
и в неё холодные ветры гудят.
Спрячет снег у стены человека след.
В колыбели вождь, часовой на посту – спят.

«Какой-то злой и умный бог…»

Какой-то злой и умный бог
дал разум нам и сердце птичье,
чтоб нашу мерзость от величия
сам дьявол отличить не мог.

«Саврасов пишет в сотый раз грачей…»

Саврасов пишет в сотый раз грачей,
берёзы, подмосковные церквушки,
у золушек уже в слезах подушки,
и ворон гвоздь забил на Ильиче.

На даче дачник начертал черту,
коммунбригады убирают мусор.
Ручей играет молодого Мусоргского.
Зима растаяла, что твой язык во рту.

Весна. В груди хрипит аккордеон.
Саврасов пишет в сотый раз ворон.

«Крутая туча над испугом дня…»

Крутая туча над испугом дня,
за мерседесом листья волочатся.
Как мало марта… Как немного счастья…
Пока мы здесь, не потеряй меня.

«Бог душу вдохнул, но выдохнул волю…»

Бог душу вдохнул, но выдохнул волю,
пасёт Авель агнцев на братовом поле,
а Каин кидает пшеницу на камни,
и чья-то рука играет веками.

Листы пожелтели, земля потемнела,
холодное небо дождями разбито.
Адам починяет разорванный невод.
И Ева рожает, как правда под пыткой.

«У подруги душа…»

У подруги душа
на понюх гашиша.
Отдышавшись едва,
я пишу в ней слова.

По окружности жизнь,
словно ласточки лёт.
Над балконом стрижи,
под балконом помёт.

А в глазах синева,
как на клумбе трава.
В тихой комнате смог,
водка, русский разлив.
Я забыл, что ты Бог,
ты забыл, что я жив.

«И всё же русский ямб неистребим…»

И всё же русский ямб неистребим,
от поздней осени рябиновая чарка,
в небесных лужах пирамиды парка
и от земли к звезде – неслышный гимн.

Горят леса, гусей тревожный крик,
в паденьи листьев пятистопный ритм,
и валит в осень свет последний лето,
как валит с ног любви глоток последний.

«Разбавляясь душой, как вином…»

Разбавляясь душой, как вином
плоть, от рук отбиваясь, взлетает,
раньше было и клёво, и мало,
а сейчас не клюёт, и давно.

В каждом омуте смысл и наука,
в каждой твари улыбка и свет.
Вы умеете радостно хрюкать
подошвой от советских штиблет?

«Разрушит мир за пять реальных дней…»

Разрушит мир за пять реальных дней,
погасит свет, нет бога кроме бога.
Всё. Больше никаких затей.
Скрутил цигарку, курит на пороге.

«Пока я пьян, пишу стихи…»

Пока я пьян, пишу стихи,
растёт крапива у порога,
двенадцать мировых стихий
латают созданное богом.

Пусть на гектарах недород,
звезда по всем дорогам светит,
с мотыгой по средине лета,
задрав штаны, Господь идёт.

«Одиноки дни поэтов…»

Одиноки дни поэтов,
кофе, водка, сигареты…
Береги их на том свете,
ангел жизни, ангел смерти.

Большая трава

Я не знаю, кто из нас двоих пишет эту страницу…

Х. Л. Борхес

«Сад, скамейка, червивое лето…»

Сад, скамейка, червивое лето,
сколько Ев и Адамов оставил быть хлорофос!
Террикон муравьёв, добровольное гетто,
шоу бабочек, гусениц форс.

Он приходит, и мелко волнуется дрожь
тёмных листьев и кровью налившихся роз,
плотный воздух прослоен и сладок
и желанием тянет от яблок.

Он живёт здесь долгие тысячи лет,
его кожа блестит, а тело змеится,
ему снится высокий и неопалимый свет
и пространство, куда не летают птицы.

«Не любить я не могу…»

Не любить я не могу,
тихий вечер, грустный случай,
я беру, и ты получишь,
ты не лжёшь, и я не лгу.
Спит бурёнка на лугу,
дятел тюкает по древу.
Ева – чудо, Ева – стерва.
Отказаться не могу.

«Погибнув на сцене, он пьёт в дешёвом кафе…»

Погибнув на сцене, он пьёт в дешёвом кафе,
цепляет вполсилы входящую женщину взглядом,
зевает, в подкорке находит наполненный ядом
бокал, звенит в голове, некто в чёрном приносит кофе.

С утра он отравлен, неловок, не волен.
Но вот уже вечер подводит весёлый итог.
Когда бы не рампа, секущая линия боли…
Он делает пробный, как будто последний, глоток.

«Кот на цепи, в избушке Баба-…»

Кот на цепи, в избушке Баба-
Яга, Кощея смерть на дне
реки, Царевна-жаба
снимает шкурку (иль исподнее),
вода живая, мёртвая вода,
где ваши кружки, дамы, господа?
Ушли в болота, сгинули, засранцы.
И спящие не хочут просыпаться.

«Чувства осени отчаянны…»

Чувства осени отчаянны,
у зимы сознанье спит,
коротает вечер с чаем
незаконно знаменит.
Поедает апельсины
далеко от отчих мест,
где суровы, долги зимы
и спокойно спит поэт.

«Я пил, разбавляя неправдой добро…»

Я пил, разбавляя неправдой добро,
я портил ей жизнь, выжигая нутро.
И вот из далёких космических дней
сказали, что я виноват перед ней,
и жёлтая чашечка звёздных Весов
упала и мне исказила лицо.

Я видел всё в свете превратном с тех пор,
я слышал обман, где вели разговор,
я чуял предательство там, где молчали,
я знал о конце, где едва начинали,
я видел в рожденье твоём, человек,
страданье длиною в твой жизненный век.

Я с богом не бился, я только писал
и пил, то с товарищами, то сам,
лукавая осень считала деньки,
как строчки редактор, как ангел грехи.
Я видел в стекле, изучая планеты, —
нет жизни и водку не пьют на том свете.

Я пил, повторялась привычная драма:
жена терпелива, а слабость упряма.
И осень ушла, засыпаны снегом
стихи и дороги и пахнет побегом
в такие пьянящие, новые дали,
где даже и боги быть не мечтали.

«Я на мгновенье замер, я замёрз…»