Сергей Чевгун - Там, вдали, за… Повесть и рассказы

• Название: Там, вдали, за… Повесть и рассказы
• Автор: Сергей Чевгун
• Издательство: ЛитагентРидеро78ecf724-fc53-11e3-871d-0025905a0812
• Жанр: Русское современное

Пусть не считает читатель, что «Там, вдали, за…» – это где-то очень далеко. Напротив, всё, что происходит с героями рассказов, представленных в этой книге, вполне могло произойти в соседнем доме или на соседней улице, в крайнем случае, в соседнем городе. При этом автор отнюдь не стремится подвергнуть нашу сегодняшнюю действительность всеобщему осмеянию, он просто предлагает взглянуть на окружающий мир с доброй улыбкой…

---

– Закончили? Давайте сюда. Оценки будут дня через два… Всего доброго.

Парень вздохнул и направился к выходу. Шел он медленно, как-то даже неуверенно. Может, сомневается в полноте ответа? Или какие-то даты перепутал? Экзамен же… все может быть.

Рябцев проводил абитуриента взглядом, подумал: «Нет, не похож!» И воспоминания сорокалетней давности улетучились из профессорской головы, словно бы их там и не было.

Между тем, в аудитории становилось все свободней: абитуриенты один за другим покидали свои места. Отобедав и нагулявшись по коридорам, вернулся Савушкин. Поторопил тех, кто еще оставался в аудитории, присел к столу. Шепнул Рябцеву:

– Сейчас встретил в коридоре Маргариту Алексеевну. Обещала послезавтра выдать зарплату. За апрель. Представляете? За апрель – в июле. Смешно!

Сказал, но не рассмеялся. Взял чью-то экзаменационную работу, раскрыл ее, враз поскучнел лицом. Достал ручку и Рябцев, положил перед собой несколько исписанных страниц, только что сданных ему долговязым. «Ну-с, господин абитуриент, что вы тут насочиняли?»

Культуру Киевской Руси X – XI веков абитуриент выписал на удивление складно. «Небось, все лето из читального зала не вылезал», – рассеянно думал профессор, скользя взглядом по аккуратным фиолетовым строчкам. Нет, правда, вполне приличный ответ. Прямо зацепиться не за что. Можно и «четыре» поставить.

Так, какой там следующий вопрос? «Историческое значение битвы за Город». Вот это другое дело! Рябцев даже улыбнулся от столь приятной неожиданности. Однако, покосившись на соседний стол, тут же придал лицу выражение академической задумчивости. И совершенно напрасно: доценту было не до профессора Рябцева. Судя по тому, как резво плясал по чужим работам доцентов карандаш, Савушкина ничего, кроме количества проверенных работ, в данный момент не интересовало.

«Об историческом значении Битвы написаны тысячи книг и сняты сотни кинофильмов, – бегло читал Рябцев фиолетовые строчки. – Вот уже семьдесят лет нас убеждают, что подвиг защитников Города останется в веках. И ветеранов войны все еще называют поколением победителей. А вот мой дедушка-фронтовик считает, что его обманули. Уже нет на карте мира государства, за которое воевали и погибли миллионы людей, а поле битвы давно принадлежит мародерам…»

На этом месте Рябцев взялся за дужки и принялся медленно стягивать очки с ушей, что всегда означало у него крайнюю степень задумчивости.

«Вкатить ему „неуд“ – и дело с концом!» – прорезалась в голове у Рябцева вполне законная мысль, но облегчения не принесла, а даже напротив, заставила профессора густо покраснеть, невольно выдавая в нем потомственного интеллигента.

Поправив очки, Рябцев снова взялся за экзаменационную работу.

«Каждый год у нас отмечают годовщину обороны Города, каждый год говорят об одном и том же одними и теми же словами, – читал Рябцев дальше. – Когда я учился в школе, к нам часто приходили ветераны, они много рассказывали о войне. Причем говорили об этом событии так, словно бы ничего более значительного в истории Города не было. Конечно, нельзя быть Иваном, родства не помнящим, но ведь сейчас совсем другое время и другая жизнь. А нас продолжают воспитывать на символах, которые общество само же и обесценило. Когда же мы, наконец, поймем, что любое, даже самое героическое, прошлое всегда менее важно, чем настоящее? А память о мертвых не должна быть значительней, чем забота о живых?..»

Здесь Рябцев поперхнулся и буквально оттолкнул от себя экзаменационную работу. Сердито засопел и потянул ее к себе. И снова оттолкнул, теперь уже нерешительно. «Зачем он так пишет?» – тоскливо подумал Рябцев. И неожиданно поймал себя на мысли… нет, просто вспомнил, сколько раз ему самому приходилось говорить и писать о том, что уже давно оставляло его совершенно равнодушным.

– Что-то не так, Михаил Иванович? – спросил Савушкин, уже с минуту украдкой наблюдавший за профессором.

– Нет, все в порядке, – Рябцев вернул очки на свое законное место, достал ручку и стал неторопливо свинчивать колпачок. – Вот, работу одну проверяю. Интересно юноша рассуждает. Я бы сказал: весьма! Хотя, на мой взгляд, и не всегда верно.

Здесь дверь отворилась, и в аудиторию заглянул декан Гусев.

– Так вот вы где! А мы уж с ног сбились, – сказал он. – Сегодня же ученый совет, в два часа. Забыли? Все давно в сборе, только вас и ждем.

– Да-да, конечно. Иду.

Рябцев торопливо кинул работу в общую стопку, поднялся и вышел из аудитории. Лишь поднимаясь по лестнице на третий этаж, в конференц-зал, он вдруг почувствовал… Так, ерунда. Во всяком случае, никаких угрызений совести Рябцев при этом не испытывал.

* * *

Совесть напомнила о себе недели через полторы, когда в кабинет к Рябцеву косяком пошли посетители: крупногабаритные мужчины в дорогих костюмах и эффектного вида женщины в не менее дорогих платьях. А также некоторые знакомые Рябцева, как то: известный в городе дантист Шпицгольд, не менее известный чиновник Колобанов, предприниматель божьей милостью Задрыгин… Много, много достойных людей не отказали себе в удовольствии прийти к заведующему кафедрой Отечественной истории, дабы поздравить с завершением вступительных экзаменов! Иной раз в приемной набивалось до десяти посетителей кряду, так что в конце дня в кабинете у профессора негде было ступить среди букетов, коробок конфет и прочих знаков внимания. Цветы и конфеты Рябцев отдавал своему ассистенту Елене Павловне, а на знаки и вовсе не обращал никакого внимания. Впрочем, чудесным образом они исчезали со стола раньше, чем в кабинет успевал войти кто-нибудь из посторонних.

– Ну что вы, право!.. Это совершенно ни к чему, – смущенно говорил Рябцев всякий раз, принимая очередную пару посетителей. – Ваш мальчик и так прекрасно знает историю, я в этом уверен.

– Да уж Суворова с Кутузовым не спутает, – солидно замечал костюм.

– И на Холм в прошлом году вместе с дедушкой приезжал, – радостно добавляло платье.

– Я думаю, мальчик обязательно поступит, не волнуйтесь, – смущенно обнадеживал Рябцев. – О результатах мы вам сообщим, – добавлял он, провожая обладателей модной одежды до двери.

И тотчас же в кабинет входила следующая пара.

Так было в понедельник и вторник. А в среду то ли Елена Павловна куда-то на минутку выскочила, то ли пиджаки с платьями опростоволосились и чужака пропустили, но только на любезное: «Входите!» – открылась дверь, и в кабинет вошел какой-то старик в немодном пиджаке. Никаких знаков внимания в руках у посетителя не было.

– Евсеев я, Валентин Федосеевич, – представился вошедший. – Извиняюсь, что побеспокоил, – и нерешительно затоптался в дверях.

– Да вы садитесь, Валентин Федосеевич, – с привычной любезностью отвечал Рябцев, в то же время пытаясь вспомнить, где он мог раньше видеть это лицо. – Извините, вы не из Совета ветеранов?

– Евсеев я, – повторил посетитель, нескладно опускаясь на стул. – Воевал, было дело. Не спорю. А в Совет я уже лет двадцать не хожу. Что там делать? Кому мы сейчас нужны? – и сердито взглянул на профессора.

Тот заметно смутился. Тем не менее, годами выработанная вежливость его не оставила.

– Я вас слушаю, Валентин Федосеевич, – Рябцев поощрительно улыбнулся.

– Колька к вам поступал, то есть внук мой. На исторический.

– Ну и как успехи? Сколько баллов набрал?

– В том и дело, что не набрал, – был ответ.

– Что ж, бывает, – посочувствовал Рябцев. – История – наука серьезная…

Но продолжить не успел – Евсеев его перебил:

– Да что там серьезного? В книжке же все написано! Выучи да ответь, только и всего. А Колька не такой. В меня, что ли, дурака, пошел? Он как думал, так все и написал. А теперь мне же боком его писанина выходит.

– Вы-то здесь при чем? – удивился Рябцев.

– Как – при чем? Это же я ему про войну рассказывал! Как думал, так и говорил. А он все это потом на экзамене выложил.

– Я вас понимаю, Валентин Федосеевич, прекрасно понимаю, – мягко заговорил Рябцев, невольно косясь на дверь. – Но ведь на то они и экзамены, чтобы отбирать наиболее подготовленных. Многие не поступают, но не расстраиваются, упорно готовятся и снова к нам приходят. И не надо так переживать. Вот увидите, на следующий год ваш внук обязательно поступит.

– Может, и поступит. А мне все равно его жалко, – продолжал упрямиться старик. – Он ведь все от души: что думал – то и написал. А теперь что? Зря, выходит, я ему про войну правду рассказывал?

Здесь Евсеев поднялся и вышел, не прощаясь. Отрывисто стукнула дверь. И тотчас же снова открылась, пропустив в кабинет очередной костюм с аккуратным букетом гладиолусов.

– К вам можно?

– Да, конечно…

А за костюмом уже протискивалось платье, держа перед собой коробку конфет «Незабываемое».