Роберт М. Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Память всех слов

• Название: Сказания Меекханского пограничья. Память всех слов
• Автор: Роберт М. Вегнер
• Жанр: Иностранное фэнтези
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-17-982811-2

Далеко в море есть остров, скрывающий древнюю тайну, остров, где льется кровь и царит черное колдовство – и где, если верить легендам, живет настоящее божество, исцеляющее одержимых. Именно туда отправляется Альтсин – бывший вор, а теперь монах. Пытаясь избавиться от бога войны, который поглощает его разум, он пойдет на все, но даже отчаяние не подготовило Альтсина к тому, что происходит на острове… А далеко на юге возвышается огромный белый город. В жилах здешних князей течет святая кровь, а подданным их не скрыться от взгляда всеведущего огненного ока. Сюда, чтобы найти своего брата Йатеха, прибывает Деана Д’Кллеан. Она осталась без собственных народа и семьи – и еще не подозревает, во что превратился ее брат. Тем более – какая роль уготована каждому из них в грядущей игре богов.

---

Негодники и правда не были мелочны.

Низкая темная фигура висела на скале, упорно работая молотком и долотом. Ненелог закончил вырубать предплечье, через несколько дней примется заполнять щель черепами. Даже если он и заметил Альтсина, маленькую фигурку в бурой сутане в ста футах ниже, то не дал этого знать. Между скульптором и орденом существовал негласный договор: Ненелог делал вид, что не замечает монахов, они не вспоминали о его работе.

Привратники Дома Сна не были частью официальной религии Империи, относясь, скорее, к фольклору, народным или варварским суевериям. На континенте любой храм с легкостью запретил бы подобное творение, не говоря уже о проблемах с материалом, но тут правили сеехийцы. Если орден хотел вести миссионерскую деятельность среди окрестных племен, то не должен был совершать ничего, что местные посчитали бы оскорблением. А потому Братья Бесконечного Милосердия делали вид, что не обращают внимания на гигантский барельеф, а безумный авериец вел себя так, словно не замечал монахов на пляже.

Ну и был еще, естественно, вопрос доброй воли Совета Камана, который сообразил, как много кораблей меняет курс, чтобы поклониться Привратнику, а часть из них потом сворачивают в порт. В последние годы жилье и содержание Ненелогу предоставляли за счет города.

Политика и деньги. Сила и смазка, лежащие в основе вращения мира.

Альтсин остановился и осмотрел барельеф полностью. Печальная фигура, увиденная под углом, искажавшим пропорции, производила еще более угнетающее впечатление. Словно Привратник мог расплакаться в любой момент. Вор глянул на скульптора, и ему захотелось навестить того в городе и расспросить, что он станет делать, когда завершит свое творение. Чем займется человек, немалый кусок своей жизни посвятивший созданию произведения, увидеть которое смогут немногие, – и слишком старый, чтобы пытаться превзойти собственное мастерство еще одним шедевром? Какая цель останется впереди? Проведет ли он остаток своих дней, присматривая за Привратником? Подновляя вырванные зимними ветрами и осенними штормами черепа? Пока однажды веревка под ним не оборвется, а до земли не окажется побольше тридцати футов? И тогда уже его собственные кости присоединятся к останкам несбордийцев, и, может, кто-то однажды возмет и его череп и разместит в каменной расщелине – чтобы тот смотрел на океан.

Вор встряхнулся. Задрожал.

Это начиналось снова. Наверное, начиналось, поскольку – чтоб ему было пусто – он не мог быть уверен до конца. Но, похоже, да. Мысль, которая разворачивается соцветием непривычных ассоциаций, наливается соцветием чужих вопросов и сомнений и мгновенно выбивает его из равновесия.

Неужели это снова ты, сукин ты сын? Снова ты?

Нет ответа.

Он научился такому в последние месяцы. Реагвир. Владыка Битв, Властелин Меча, Победитель Тьмы… Или, скорее, безжалостная, чокнутая скотина, утопившая в крови половину мира, пока остальные Бессмертные с отвращением не отвернулись от него, а собственные дети – не взбунтовались, попытавшись его убить. И именно ему, Альтсину Авендеху, словно во всем проклятущем Понкее-Лаа не было других людей, довелось ранить ладонь о клинок меча, ТОГО меча – и втереть кровь в рукоять, чтобы очнуться с головой, полной кошмаров, нежелательных воспоминаний, ужасающих видений. Он все еще помнил, как отдался на суд реки, которая выплюнула его из своих глубин; до сих пор не понимал, зачем она это сделала. Из милосердия? Из отвращения? Или из страха?

Кошмары наяву уже не навещали его, не было также пробуждений в черном, словно морские воды, сне без мечтаний – как и коротких, мгновенных помутнений памяти. После случившегося в городе, после резни на крышах и окровавленном моле все исчезло.

Начался следующий этап, куда более опасный.

Появились мысли, эмоции, рефлексы, о которых Альтсин никогда ранее не подозревал. Как, например, миг назад – что ему за дело до судьбы человека, которого он не знал, с которым не обменялся ни словом – да что там, даже и взглядом? Если этот глупец хотел посвятить жизнь каким-то там суевериям, чтобы закончить жизнь кормом для крабов, – то это его дело. Альтсин Авенедех, вор из Понкее-Лаа, никогда бы ни о чем таком не задумался, поскольку жизненный девиз его звучал: позволь людям делать любую глупость, какую они захотят, – тогда они меньше присматривают за своими кошелями.

А теперь – на тебе: внезапное желание философской дискуссии с ополоумевшим скульптором.

И это было еще не все.

Его одолевали короткие, возникающие из ниоткуда вспышки злости, неожиданные решения, желания, волны отвращения, накатывавшие так внезапно. Как сегодня. Сперва утром, во время завтрака, он едва не вызверился на приора, благодаря милости которого нынче гостил в монастыре; потом на него накатило желание проведать часовенку Лааль; после – появилась убежденность, что на примонастырском кладбище происходит нечто страшное, а еще через миг его охватила бездонная, словно Оверийская расщелина, немочь. Ему захотелось вернуться в келью, лечь и уснуть.

Он лишь низко поклонился почтенному Энроху, приору сообщества Братьев Бесконечного Милосердия в Камане, и, отговорившись болью в животе, вышел из общей столовой. Часовню Лааль обогнул подальше и – чтобы случайно никто не послал его присматривать за могилами – вызвался добровольцем для ухода за козами. После обеда, состоявшего из миски жиденького бульона и кусочка овсяной лепешки – приор не забыл о его проблемах с желудком, – Альтсин вышел из монастыря под предлогом медитации на Белом пляже.

Лучше так, чем лежать на твердых нарах и уплывать в сон, – хотя именно спать ему хотелось больше всего.

Он уклонялся. Так называл это: словно вел мысленный поединок без оружия с тенью. Не парировал удары, избегал непосредственного столкновения, а лишь отступал, менял позицию.

После двух месяцев мучений он перестал реагировать – если говорить о простейших рефлексах. Нужды тела оставались нуждами тела, он не мог отказываться от еды, питья и отдыха лишь потому, что ОН тоже мог чувствовать голод или усталость, а Альтсин не знал, выполняет он свои желания – или его. С тем же успехом он мог перестать дышать.

Совсем другое дело, когда речь шла о сомнениях духа. Разума. Игра в «мое – не мое?». Он, Альтсин Авендех, бывший вор, бывший моряк, бывший странствующий писарь и учитель, никогда бы так не думал, не чувствовал, не ощущал. Видя двух подростков, лупящих друг дружку кулаками, он не сомневался, что тот, который поменьше, с разбитой бровью, выплевывающий собственный зуб, выиграет, потому что… потому что его дух несокрушим, а тот, побольше, – по сути трус, прячущий страх за глуповатой ухмылочкой, он уже удивлен и испуган тем, что жертва все еще стоит и не падает. Не знал бы, что тот, выше на голову, расплачется после первого же пропущенного удара, потому что больше всего он боится боли. Не знал бы, что заводной конь, проезжающий по улице, испугается, в корчме вспыхнет драка, а купец на торге – ловко обманывает, взвешивая, поскольку у него два комплекта гирек.

Ну ладно, об этом последнем он бы догадался и так: наблюдал за купцом какое-то время, а фокусы с быстрыми пальцами, подменяющими гирьки, Альтсин знал наизусть.

Мое или не мое? Мысли, знания, чувства.

И эмоции.

Внезапные приступы гнева, раздражения, пустого веселья, необъяснимой печали. Чувства как удары шпорами или рывки узды, которыми невидимый всадник пытается направить его в нужную сторону. Как проклятущего коня. К тому же были они коварны, ведь как – во имя вечно мокрого зада Аэлурди – он мог оценить, является ли внезапный прилив раздражения на старого Энроха «даром» божественной души? Ведь спокойный святоша умел быть по-настоящему нервирующим – с той своей добродушной улыбкой и ласковым выражением лица.

Самое важное – это оставаться собой.

В тысячный раз к нему приходила эта мысль, и в тысячный раз Альтсин кисло улыбался. Собой. То есть – кем? Кем-то, кто, словно вода, приспосабливается к сосуду. В городе – вор, за его стенами – матрос, пастух, гребец, дровосек… Был он всем и никем. Это должно измениться, решил он в тысячный раз. Когда он уже разберется с проблемой с богом, сидящим в его голове, то вернется в город, в единственный город, который он любил по-настоящему, в Понкее-Лаа, и тогда он поможет Цетрону навести там порядок. Лига Шапки должна оставаться наиболее сильной, умелой, безжалостной – если желала противостоять коварству Совета и разных фанатиков вроде графа Терлеаха. Хватит убегать, пора сделать ход.

Улыбка на его лице стала шире, а потом исчезла. Альтсин повторял это себе несколько месяцев – и несколько месяцев оставался на месте. Заякорился в монастыре, поскольку монастырь – единственное место, где он чувствовал себя в безопасности. Предыдущий, в котором он провел какое-то время, укрываясь от кошмаров, принадлежал Братьям Попечителям Убогих, а поскольку и мужские, и женские монастыри Баэльта’Матран сотрудничали друг с другом по всему континенту, то у Альтсина не было проблем со вступлением в каманское сообщество. Кроме того, он предложил щедрый дар, а, согласно традиции, люди, ищущие спокойствия и бегства от мира, находили первое и второе под опекой Великой Матери.