Вера Колочкова - Чувство Магдалины

• Название: Чувство Магдалины
• Автор: Вера Колочкова
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-04-093113-2

Маша – странная девушка с особенным отношением к жизни и людям: она умеет чувствовать чужую боль как свою. Именно эта «странность» и закружила Машу в круговороте отношений трех братьев – таких разных и таких одинаковых в моменты несчастья. Каждому из них Маша нужна, каждого Маша спасает… Все пользуются ее бескорыстной добротой и самоотдачей, а затем вышвыривают из своей жизни за ненадобностью. Неужели так будет всегда – и праведнице Маше так и не найдется места в нашем практичном мире?

---

Маша отвернулась, тихо шмыгнула носом, и Лео почувствовал, как напряглись под рукой плечи девушки. Он торопливо спросил первое, что пришло в голову:

– Тяжело без мамы, да?

Наверное, не надо было спрашивать. Тем более с таким старательным сочувствием. От такого старания минута слабости всегда набирает силу и начинает руководить горестной эмоцией, взращивать ее до слезной верхней ноты.

Так и с Машей случилось. Она вздохнула, чтобы выскочить из горестной эмоции, а на выдохе не сдержалась и заплакала, тихо, будто стесняясь и не поворачивая к Лео головы.

– Машенька, не надо… Не надо плакать… – неловко забормотал он, поглаживая ее по плечам. – Ну что ты, Машенька… Это я дурак, пристал со своими вопросами…

– Нет, ты не дурак, Лео! – повернулась к нему Маша, улыбаясь сквозь слезы. – Ты вовсе не дурак. Потому что… Потому что я тебя люблю! Я тебя очень люблю…

– Маш, да я обалдуй, каких мало! Я бездельник, а не художник! Я не живу, я проматываю мамины деньги! В конце концов, я обыкновенный бабник! – воскликнул Лео.

– Ну и что? Я люблю тебя, Лео.

– Нет, я тронут, конечно, но… Ты меня просто придумала, тебе не кажется? И любовь свою придумала. Я вовсе не тот, кого ты придумала, Маша…

– Да мне все равно, какой ты! – заявила девушка. – И я ничего не придумала! Ну почему, почему ты мне не веришь?

– Я верю, верю! – торопливо закивал Лео. – Но мне и в самом деле как-то неловко, будто я тебя обманываю… Как в пьесе какой играю, где честная наивная героиня полюбила коварного обормота. Я недостоин твоего светлого чувства, Машенька. Фу, черт… И сказал-то как в дурной пьесе!

– Да почему?! Почему ты недостоин?

– Потому! – в сердцах крикнул Лео. – Потому что я никто, понимаешь? Я ничего не умею. Из меня ничего не получилось. Я хотел быть художником, а на самом деле я никто. Потерянный бесталанный человек, воздушный шарик, лечу по ветру, сам не знаю куда. Это не я свой ветер поймал, это ветер меня поймал, понимаешь?

– Нет… – из стороны в сторону качнула головой Маша. – Про ветер я не поняла…

– Ну, как бы тебе объяснить… Каждый художник должен поймать свой ветер. Уцепиться за него и лететь. То есть работать в своей нише, в своем ключе. А я не смог. Нет у меня своего ветра. И я тебе еще раз повторяю, Машенька, я никто, я просто воздушный шарик, я бездельник, проживающий мамины деньги. В тридцать лет жить на мамины деньги – это, знаешь… Это слишком даже для самого последнего обалдуя и обормота… И вообще, закроем тему, ладно? Давай так – ты мне про любовь не говорила, а я тебе ни в чем таком не признавался. Хорошо? Договорились?

– Но я правда очень тебя люблю… – пробормотала Маша. – Твои признания ничего не меняют, даже наоборот…

– Эх, Маша, Маша. Радость ты наша, – бодренько хлопнул себя по коленкам Лео. – Пойдем-ка мы лучше вина с тобой выпьем. Я знаю одну харчевню, где наливают очень приличного домашнего вина. Пойдем, тебе понравится. Тут недалеко…

– Погоди, Лео! – забеспокоилась Маша. – Какое вино, что ты! Ведь ты за рулем!

– Ой, я тебя умоляю, Машенька… Не надо так пафосно выражаться про дедов «жигуленок» – за рулем! Да я в родные Камыши от набережной и с завязанными глазами доеду… Или ты испугаешься ехать со мной?

– Нет, что ты…

– Тогда идем?

– Да, идем… Только совсем чуть-чуть вина выпьем, ладно?

– Ага. Пять стаканчиков на одно рыло – и хватит, – хохотнул Лео. – Не бойся, шучу…

* * *

Со двора дома прилетел в комнату чей-то голос, и дед Иван с досадой открыл глаза – только-только задремал на своем топчане…

– Дядь Вань, ты дома? – снова послышалось со двора.

Пришлось вставать, натягивать рубаху, плестись к двери. Посреди двора стоял Павлуша Майдалин, улыбался неловко.

– Я тебя разбудил, дядь Вань? Прости, не хотел.

– Да ладно… – махнул рукой дед Иван. – Какой сон на закате, только голова потом будет болеть, и все. И бессонница ночью замучит. Разбудил, и хорошо, и ладно. Чего пришел-то? Просто в гости или дело какое есть? Хотя чего я спрашиваю, и без того понятно…

– Да, мне бы потолковать с тобой надо, дядь Вань…

– Что ж, пойдем, сядем да потолкуем, если надо. Иди под навес, я сейчас до ветру прогуляюсь и приду.

Это он так в одну секунду придумал, что до ветру прогуляться, мол, надо. Никуда прогуливаться ему вовсе не приспичило, просто передых надо было взять перед разговором. Ясно же, о чем Павлуша толковать станет. О Машутке. А чего, чего с ним, стариком, толковать? Чего он может-то? Розгами Леонку отхлестать за непослушание? Пальцем погрозить да в угол поставить? Э-эх…

Когда он вернулся, Павлуша сидел на самом краешке скамьи, согнув спину и сложив ладони меж коленок. Тоже переживает, наверное. Отец как-никак.

Да, отец, но все равно неказистый какой-то. Малахольный. И глаза всегда такие убитые, будто весь белый свет ему в тягость. Прозрачные, с едва заметной тоскливой голубизной, и все время вверх куда-то смотрят, будто на небесах благости ищут, а от земного житья убегают. Ей-богу, блаженный. Оттого и Павлуша в свои сорок пять, а не Павел, и даже не Пашка.

– Пива хочешь, Павлуша?

– Ну, плесни немного… Посижу тут у тебя, отдохну в тишине. У нас же семья отдыхающих живет, детей у них много, целый день шастают туда-сюда, туда-сюда… Никакого покою нет.

– Вы ж вроде раньше не пускали к себе отдыхающих… Вроде и без того домишко не ахти.

– Мы с Любашей не пускали. Жили себе и жили, до лишних денег и неохочи были. А Маргаритка все решила по-своему… Поживем, говорит, в летней кухне, а в дом курортников пустим, лишняя копейка не помешает. Разве с ней поспоришь? Решила и постановила, и обжалованию не подлежит. Так и ютимся теперь в летней кухне.

– Понятно…

– Да, вот такие дела, дядя Ваня, – тяжело вздохнул Павлуша. – А пиво у тебя вкусное. Видать, не наше, не крымское.

– Да это немецкое вроде… – подтвердил дед Иван. – Вишь, на бутылке по-немецки написано…

– Дорогое, поди?

– Не знаю. Может, и дорогое. А только наше крымское нисколько не хуже будет, вот что я тебе скажу.

– Твои, что ль, таким пивом балуются?

– Мои… – подтвердил дед Иван, подливая Павлуше в кружку. – Брезгуют нашим, крымским, воображают… Как нынче модно говорить, понты кидают, ага. Хоть бы здесь от этих самых понтов отдохнули, так нет ведь! Поганцы такие!

– А где они, поганцы твои?

– Купаться ушли. Жара спала, самый раз хорошо купаться. Теперь только по темноте вернутся.

– И Машутка с ними?

– Не… Машутка с Леонкой в Феодосию подались, по набережной прогуляться. Считай, их тоже долго не будет.

– В Феодосию, значит… Понятно… А я хотел ее домой увести, дядь Вань. А она – в Феодосию… Опять Маргарита на меня ругаться станет…

– Ругаться, говоришь?

– Ну да. Ты ж знаешь Маргаритку, чуть что, сразу скандалить начинает. Пойди, говорит, и приведи свою блудную дочь, а то перед людьми стыдно. Совсем от рук отбилась. Даже непонятно, с кем из троих дяди-Ваниных внуков шашни закрутила, а то, может, со всеми тремя сразу. Каково мне все это, как отцу, слышать, а? Совсем баба распоясалась… Я ей слово – она мне два… Да ладно бы меня злыми словами стегала, а то ведь Машутку! Обидно мне, дядь Вань!

– Ну, понятно, что обидно… – тяжело вздохнул дед Иван, с жалостью глядя на Павлушу. – Да ты пей пиво-то, пей, не мозоль кружку в руках…

– Спасибо, дядь Вань. Добрый ты человек.

– Значит, плохо ты живешь с молодой женой, не складывается у вас… Не надо было тебе с ней связываться, Павлуша. Устоять надо было супротив бабской хитрости. До конца держать оборону.

– Да как против нее устоишь? Вы ж Маргаритку знаете! Пришла и заняла Любашино место, хозяйкой в доме себя объявила.

– Ну, ты ж мужик, Павлуша… Как же ты допустил…

– А что мне, драться с ней, что ли? Да она ж поначалу такая ласковая была, такая душевная… Когда Любашу на сороковой день поминали, она и стол собрала, и родню всю созвала, и подружек Любашиных, все честь по чести… А потом и сама в дом заявилась. Говорит, сердце у меня об вас с Машенькой изболелось, ни есть, ни спать не могу, пропадете вы без моего пригляда! И так душевно это сказала, знаешь… Я и поверил, и киселем растекся. Думаю – чего мне еще, горе-вдовцу, надо… Да и Любашу все равно назад не воротишь, а тут хоть Машутка будет под женским приглядом, мало ли что… Я ведь отец, я по женским делам ничего не соображаю. Думал, как лучше будет, а оно вон как вышло!

– Что, не ужилась Маргарита с Машуткой?

– Да не то слово. То так ее цеплять начинает, то этак. Ясное дело – завидует.

– Кто кому завидует? Маргарита Машутке?

– Ну да…

– Да брось… Это с чего бы?

– Она Машуткиной молодости завидует. Иногда глядит на нее, глядит… А потом как взъерепенится по пустяку! То посуду плохо помыла, то пыль не протерла… Опять же любовь у Машутки образовалась, тоже Маргарите как поперек горла.

– Хм, любовь… А у Маргариты у самой-то что, не любовь разве? Вон как резво тебя охомутала!