Герда Сондерс - Последний вздох памяти

• Название: Последний вздох памяти
• Автор: Герда Сондерс
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-04-093989-3

«Последний вздох памяти» – это попытка человека сохранить на бумаге то, что вскоре будет безвозвратно утеряно, – собственные воспоминания. В 61 год, узнав о страшном диагнозе «деменция» и его разрушительных последствиях для памяти, Герда Сондерс, сотрудница Университета Юты, начала вести дневник. Позже он превратился в поистине вдохновляющие мемуары, не уступающие по стилю, мудрости и драматизму лучшим произведениям жанра.

История превращения маленькой сельской девочки в подростка-иммигранта, а затем в женщину, неумолимо теряющую свое «я», переплетается с рассуждениями о физиологии мозга и принципах работы памяти, размышлениями о жизни с недугом и самоидентификации. А утонченный и интеллектуальный стиль Сондерс, как и персонажи ее мемуаров, отчетливо напоминают романы Дж. М. Кутзее.

Она видела свою мать, вследствие травмы головы страдавшую умственным расстройством, – и затем сама оказалась на ее месте. Теперь она знает, как жить по обе стороны безумия, знает, что страх смерти меркнет перед страхом потерять себя. И рассказывает, как жить дальше, преодолевая этот всепроникающий страх.

---

Мой отец: Твое образование – то, на что всегда можно положиться.

Моя мать: Мечтать легко, но гусь яиц не отложит.

Эйнштейн: Чем быстрее вы движетесь, тем короче вы кажетесь.

Донья Кихота: В конце концов от вечного сидения в четырех стенах, бессонных ночей и непрерывного чтения она совсем рехнулась.

* * *

Часть 4.

Постсобытийный комментарий от двух свидетелей бойни змей и одного слушателя.

Герда, 01.10.2013:

Бошофф, новая цитата Джулиана Барнса, которую ты передал через Далин, действительно метафорически срывает покровы с комбинирования «фактов» и приукрашивания памяти: «И чем дальше, тем меньше остается вокруг людей, которые могли бы оспорить нашу версию, напомнить, что наша жизнь – вовсе даже не жизнь, а просто история, рассказанная о жизни»[18].

Всерьез мой скептицизм в отношении религии начался, когда я впервые прочитала библейскую экзегетику, в которой даются датировки составления различных писаний Библии, и обнаружила, что все книги отстоят от произошедших событий на срок от как минимум 60–70 лет до нескольких столетий. Так что, как насчет истории о змее из Исхода:

7:10. И бросил Аарон жезл свой пред фараоном… и он сделался змеем.

7:11. И призвал фараон мудрецов и чародеев; и эти волхвы Египетские сделали то же своими чарами:

7:12. Каждый из них бросил свой жезл, и они сделались змеями, но жезл Ааронов поглотил их жезлы.

Карел, после изучения твоей карты я осознала, что за ночь ты становился все более и более умным, а твоя память все более и более хорошей. Твоя история о змее теперь затмила версии всех остальных. В отличие от фараона, который ожесточил свое сердце перед проявлением мощи Господа, я верю, что наш Карел-Моисей разведет воды Стеркструма[19], когда мы все присоединимся к нему для исследования на местности (в. о. с. ☺).

Карел, 01.10.2013:

Я в «noppies» (доволен как слон) из-за «всплывшей Истины» и с нетерпением жду нашего коллективного засвидетельствования воспоминания у алтаря змеи.

* * *

Часть 5.

Постпостсобытийный комментарий от двух свидетелей бойни змей старшего поколения и одного на тот момент нерожденного слушателя.

Класи, 8 лет.

Карел, 6 лет[20].

Бошофф в возрасте 30–40 лет, автопортрет[21].

Герда, 02.09.2014, заголовок письма «Die pofadder het weer uit die dode opgestaan», или «Шумящая гадюка вновь восстала из мертвых»:

Работаю над книгой. Только что задокументированная история – МОЯ правда, так как если говорить о старшинстве, я скорее всего помню лучше, ведь память сильно связана со словами, а я в одиннадцать знала гораздо больше слов, чем вы, Класи и Карел, в семь и пять.

Да здравствует шумящая гадюка!

Конец исследовательского отчета.

* * *

Часть 6.

Кода к исследовательскому отчету.

Письмо Герды к семье в Америке, 09.10.2014:

Мой любимый брат Класи умер сегодня в возрасте шестидесяти лет, спустя две недели после того, как у него диагностировали неходжкинскую лимфому. Его дочь Вида позвонила нам в три утра по нашему времени, чтобы рассказать об этом. Он умер в окружении жены, дочерей, падчериц и внуков. Терция и Мики тоже были с ним, тоже позвонили нам. Он умер на кушетке в гостиной, на которой провел последние дни своей жизни, а дети лазали по нему в те промежутки, когда морфин притуплял боль.

Класи, мой большой братик, я любила тебя с тех пор, когда ты был моим маленьким братиком, и люблю тебя сейчас.

Класи и Герда в ЮАР, 2002.

* * *

Мне кажется, разногласия между свидетелями убийства тридцати девяти шумящих гадюк подходят под современную неврологическую модель памяти: каждый раз, когда вы вспоминаете что-то устно или письменно или даже просто думаете об этом, воспоминание изменяется и реконсолидируется. Однако другие мои попытки проверить правдивость историй, запечатленных в моем дневнике, прошли не так успешно.

Пример: друг, который теперь, к счастью, еще более хороший друг, был «ошеломлен, в ужасе, если честно» моим пересказом истории его каминг-аута, которую я услышала десятилетия назад. Когда я изучила вопрос, оказалось, что я спутала его историю с рассказом другого человека, из-за чего в моей версии он получился гораздо более неосведомленным в вопросе своей сексуальной ориентации.

Пример: больше чем за год до постановки диагноза я случайно отдала куклу из времен детства моих детей дочери моего сына Ньютона и его жены Шерил, Алие. Я была уверена, что анатомически правильная кукла младенца-мальчика, названная Босси в честь моего отца, была куплена для Ньютона, когда он родился, чтобы у него была парная к такой же, как у Мариссы, анатомически правильной кукле младенца-девочки. Я была «ошеломлена, в ужасе, если честно», когда дети поправили меня: обе куклы принадлежали Мариссе. Более того, Босси был не просто куклой, а скорее подарком новорожденного Ньютона его сестре. Ей отдали Босси, когда она впервые пришла навестить Ньютона в больницу, чтобы, как учила книга о воспитании, у нее был свой ребенок и она не чувствовала себя покинутой из-за маленького брата[22]. Как я могла забыть событие, которое так тщательно планировалось? На фотографии этого момента видно, что я даже положила Босси рядом с Ньютоном в колыбель на колесиках, в которой медсестра привезла его из детской, где за ним наблюдали. Более того, это произошло всего тридцать пять лет назад или чуть раньше. Что это означает для моих воспоминаний о событиях, которые происходили пятьдесят-шестьдесят лет назад? Чтобы исправить мой промах с куклой, я робко объяснила Алие, что Ума (Ouma), как меня называют внуки, ошиблась, и попросила вернуть опрометчиво подаренную куклу. К счастью, все обошлось, потому что Алия решила, что куклы-мальчики неинтересные, ведь у них некрасивая одежда.

Если моя память коротка, как та приснопамятная отсеченная рука[23], то как я могу ручаться за правдивость моих историй? Правда в том, что не могу. Мало утешает, что согласно ведущим нейробиологам, никто – даже самая честная писательница, у которой к тому же подробно задокументировано прошлое – не может поклясться, что ее рассказ повествует о «том, что происходило на самом деле». Как бы то ни было, я обладаю меньшей уверенностью, чем, как я полагаю, большинство других мемуаристов – и небезосновательно, – утверждая, что мои воспоминания обладают статусом «происходившего на самом деле». Моя угасающая память – факт, который, признаю я его или нет, проникает в каждую рассказанную мной историю.

Как описывает переводчик «Дона Кихота» семнадцатого века ложь этого персонажа Сервантеса, так и моя ложь «не из того рода, которую обычно плетут в литературе лжецы с хорошо развитым воображением; как Фальстаф, она напоминает отца, который породил ее; это простая, уютная, пухлая ложь; если кратко, прямолинейная ложь».

Если вы знаете, что передадите все неверно, зачем тогда писать в формате мемуаров, в жанре, авторы которого всегда находятся под угрозой заполучить обвинения в «искажении» правды, домысливании или даже – Опра упаси – абсолютной выдумке?

Я пишу мемуары из эгоистичных побуждений: это способ, доступный мне и более предпочтительный, чем игры для тренировки памяти в «Lumosity»[24], наполнить мое сужающееся «Я» моими бывшими «Я».

Я пишу, чтобы вспомнить, чтобы на какое-то время вселиться в мое более раннее «Я», сущность, которую я опишу, позаимствовав у Карела портрет его первого «Я» из стихотворения «Heimat» («Родина»): «взращенное среди прямых посадок табака… / где земля была густой, богатой, влажной и черной». В отличие от вредоносного змея Библии, Змея с большой буквы «З» из моего детства – не причина изгнания из рая, а скорее средство возвращения в чудесную страну, в которой распускалась моя душа, пока «увядший урожай, моры и холодные зимы» не «сговорились разбить мечты моего отца». Как только мой разум «возжелал / острова сокровищ», я обследовала мир за кольцом наших гор и жадно превращала его в свой, хватала время обеими руками и прижимала к сердцу.

Я пишу, чтобы признаться, из своего старушечьего гнезда на вершине «чуждой местности», в которой я старею, где «все вокруг ново и незнакомо», пишу из исповедальни на высоте птичьего полета без решетчатых перегородок и занавесок, открытой миру – я пишу, чтобы признаться: чем больше мир вокруг запутывает меня, тем радостней сбежать на этот лоскуток земли, «густой, богатой, влажной и черной», где все мои желания «все еще скованы горами, и если они блуждают, то только чтобы созерцать красоту небес, ступеней, по которым душу ведут в ее первое обиталище».

Я пишу, чтобы усвоить Закон Природы, указ, не поддающийся человеческому пониманию или памяти, правду, которую я почувствовала, будучи ребенком, наблюдая, как бессчетная извивающаяся жизнь превращается в тридцать девять неподвижных столбиков смерти, правду, которую я, будучи молодой девушкой, усвоила умом, изучая квантовую физику, правду, которую я должна теперь объять моей побитой судьбой душой: стрела времени указывает только в одном направлении – вперед.