Карен Аувинен - Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить

• Название: Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить
• Автор: Карен Аувинен
• Жанр: Биографии
• ISBN: 978-5-04-093977-0

Карен бежит от проблем в маленькую деревню в горах Колорадо и остается наедине со своими мыслями на фоне красоты и жестокости природы. Когда пожар уничтожает все, что у нее было, она еще сильнее замыкается в себе. Но, пытаясь примирить жажду одиночества с потребностью в обществе, Карен находит путь назад и становится счастливой. Эти вдохновляющие мемуары – дань уважения сорока сезонам, которые автор прожила в горах, а также признание в любви непредсказуемым и прекрасным силам природы.

---

– Мне никто бы не поверил, – говорила моя мать годы спустя. – Все думали, что он такой очаровашка.

И – да, так оно и было. Анита, миниатюрная южанка, с чьими детьми я иногда сидела, как-то раз выпалила ни с того ни с сего:

– Ой, твой отец – он такой веселый! И, – добавила она со смешком, – такой сексуальный!

Я застонала с типично подростковым отвращением.

– Можешь мне поверить, – подтвердила она, кивая.

Все сводилось к одному конкретному виду мужественности.

– Док говорит, что у меня хозяйство, как у двадцатилетнего, – любил говорить мой отец. Любое его взаимодействие с женщинами было флиртом.

Даже со мной.

– Трахнуть бы тебя, дорогая доченька, – говорил он сладким тоном, потом, после паузы, добавлял: – Но это был бы инцест.

Папа советовал мне не расчесывать «комариные укусы на груди», а то они вырастут, – его вариант ответа на вопрос полового созревания. Как-то раз он объявил в походе, где было полно мальчишек и мужчин, когда у меня начались месячные, что собакам не следует спать со мной, потому что у меня «течка». В другой раз, когда я взволнованно и невинно призналась, что мне нравится один мальчик в школе, он сказал, что «лучше подумать дважды, прежде чем лечь на кровать и раздвинуть перед кем-то ноги», а потом поведал мне об эрекции в таких агрессивных и красочных подробностях, что я была уверена, что никогда не подпущу к себе ни одного парня.

Мне и в голову не приходило обмолвиться об этом кому-нибудь хотя бы словом.

* * *

Моя мать выдернула пробку из их брака прямо перед тем, как мне исполнилось шестнадцать. Мы прожили на Гавайях всего два года. Я представляла, как мама воссоздаст себя заново и будет жить, счастливая и беззаботная. Я была ее болельщицей, ее наперсницей, ее советчицей, готовя планы на будущее.

– Ты могла бы снова пойти учиться! – с надеждой говорила я. – Получить диплом, а потом найти работу получше!

Я уговаривала ее бросить отца. Я знала, что смогу спасти ее, если она сделает хоть что-нибудь. Но она была убеждена, что в свои тридцать восемь лет слишком стара, чтобы начинать заново. Она, мол, никогда не будет никем иным, кроме служащей в магазине, надеется только, что сможет как-то справляться.

Нам с братьями был предоставлен выбор, где жить. Крис остался с отцом, пусть и нехотя, но он не хотел начинать свой выпускной год в новой школе. Стив, который ухитрялся в основном держаться вдали от линии огня, остался с папой из лояльности и сочувствия: после поступления Криса в колледж у отца на Гавайях не осталось бы ни одного близкого человека.

Я и сестра, которой к тому времени было почти четыре, вернулись в Колорадо вместе с мамой, которая вновь пошла на свою прежнюю работу в «Джей-Си-Пенни»[25], где зарабатывала по четыре доллара в час – в лучшем случае. На эти деньги и скупые пятьсот долларов в месяц от отца мы и жили до тех пор, пока мне не исполнилось восемнадцать. Во время бракоразводного процесса в суде мама отказалась от бо́льших денег, приобретения дома и своего законного права на часть папиной пенсии по увольнении из ВВС.

– Нет, – сказала она, когда судья еще раз спросил ее, хочет ли она получить то, что по праву принадлежит ей. Отец грозился забрать Нэнси, если она скажет «да».

Итак, мы вернулись в Колорадо-Спрингс, и я начала учиться в десятом классе новой школы и записалась на углубленные предметы и курсы подготовки к колледжу, на год отстав от своих бывших одноклассников. Впервые в моей жизни моими друзьями были ребята из крепкого среднего класса. У многих из них были собственные горные лыжи и машины, они ездили на каникулы в Мексику и Вейл. Они знали друг друга с тех пор, как вместе ходили в детский сад.

– Трахнуть бы тебя, дорогая доченька, – говорил он сладким тоном, потом, после паузы, добавлял: – Но это был бы инцест.

Я подрабатывала в обувном магазине, чтобы обеспечивать себя одеждой для школы и помогать матери покупать продукты. Мама часто ела меньше нас с сестрой, потому что еды не хватало. Первые полтора года мы прожили в съемной квартире. Мы были бедны. Но я уехала из дома раньше, чем мне довелось увидеть, как моя мать скатилась до мошенничества, чтобы обеспечивать свою семью. Она, которая теперь работала в сети магазинов «Монтгомери Уорд», носила заявки на кредиты на блошиный рынок, потому что получала по доллару за каждую оформленную заявку. Если добиться заявки не получалось, она заполняла бланки сама, используя информацию из телефонного справочника.

К восемнадцатилетию у меня сложилась привычка без размышлений отвергать бо́льшую часть того, что мне говорили. Я не любила, когда мне указывали, что делать. Не хотела быть похожей ни на одного человека из тех, кого знала.

Поначалу отъезд из отцовского дома казался событием чудесным. Я помню запах колорадского летнего ливня на цементной мостовой – запах грязи, который я так любила, – и голос Дэна Фогельберга из магнитофона, поющий песню с какого-то альбома, которую мама включала снова и снова: «Сегодня есть кольцо вокруг луны…» Я повидалась со старыми друзьями. Было так приятно быть дома! Пару месяцев у меня голова кружилась от радости, полной странного облегчения, от растущего чувства эйфории. Но потом мы с мамой, которая была моей лучшей подругой, пока я давала ей советы во время развода, начали ссориться.

– Ты точно такая же, как твой отец, – говорила она. Я была эгоистичной, упрямой.

Пока мать баловала Нэнси, опасаясь, что ее «травмирует» развод, я все чаще и дольше тусовалась с друзьями, покуривая травку и попивая «Джек Дэниелс». Я держала бутылку на полке шкафа в своей спальне; знала, в каком винном магазине мне точно продадут алкоголь.

К восемнадцатилетию у меня сложилась привычка без размышлений отвергать бо́льшую часть того, что мне говорили. Я не любила, когда мне указывали, что делать. Не хотела быть похожей ни на одного человека из тех, кого знала. На графике результатов школьного теста на профпригодность четко и сильно проявилось число моих антипатий. На левой стороне страницы поселились десятки крохотных меток напротив видов деятельности, которые я ненавидела (рутина, цифры, решение задач, продажи, переговоры, работа под руководством), а следовательно, и соответствующих профессий (инженерное дело, бизнес, политика, маркетинг), которые были бы для меня в лучшем случае неподходящими, в худшем – сущей пыткой. Правая сторона была сплошь возможности. Мой наивысший результат? Шестьдесят процентов «вероятности» на возможность стать учительницей испанского (я выбрала французский). Очевидно, я точно знала, что́ мне не нравится, но даже приблизительно не представляла, что мне по душе.

Я уехала из дома без малейшего представления о том, куда я направляюсь. «Нет» было звуком наглухо захлопывающейся двери – оно воспитало во мне привычку уходить прочь.

Глава 3 Мальборо-вумен

Уехав из дома, я при любой возможности испытывала на прочность свой кураж. Гордая прозваниями «бесстрашной» и «крутой», я соревновалась в армреслинге с парнями и опрокидывала стопки бурбона с хладнокровностью героя-ковбоя. Как-то раз выпила шестнадцать порций виски в День благодарения у кого-то из друзей – отпросилась выйти на двенадцатой, чтобы блевануть, а потом вернулась, чтобы выиграть. На чистой силе воли. Я просто была не готова проиграть. От своего отца, игрока в покер, я научилась искусству блефа, и мое хладнокровие, как и его, было легендарным.

Я, точно бульдозер, пропахала свой бакалавриат в Колорадском университете на собственные гроши, выбрав самую трудную специализацию, какую только смогла придумать. О да, я покажу этим ублюдкам, будьте благонадежны! Будучи студенткой подготовительных медицинских курсов, я выбрала двойную специализацию – биологию окружающей среды и английский язык. Я похвалялась, что это сделает меня лучшей кандидаткой в медицинскую школу, после чего я открою собственную клинику и буду принимать роды в самом современном родильном центре, одновременно бесплатно раздавая противозачаточные средства.

Мой план в стиле «дым и зеркала» развеялся в выпускном году, когда, поддавшись импульсу, я на один семестр поехала учиться за границу. Этот поступок был из тех, которыми, по мнению моего решительно «синеворотничного» отца, балуются только богатенькие детишки. Я воспитывалась в убеждении, что существует пропасть между моей жизнью и жизнью людей, у которых есть деньги, из чего следовал вывод, что я должна сидеть на своей стороне экономического разделителя и не рыпаться. Определенные вещи – учеба за границей, колледжи в другом штате, медицинские школы – не только недосягаемы, но и, как подразумевалось, мне не по уму. Я же упрямо паковала свои сумки.

В Лондоне известный мне мир развернулся, и мой кругозор расширился. Я стала наблюдателем, отмечавшим детали британских диалектов и сленга, дивилась зданиям, построенным за столетия до всего, что я видела на Западе, и сельской местности, окрашенной никогда не тускнеющей весенней зеленью. Я опьянела от этих мест, обнаружив, что не все мыслят так, как люди у меня на родине. Возможно, дело было в восторге бунта: я раскрывала объятия запретному, я попирала одно из отцовских табу. Но столь же неопровержимым был тот факт, что перемена мест способствовала перемене во мне. Медицинская школа, с тревогой осознала я, была блефом.